Война и мир. гл. 4-2-12

4-2-12

Уже почти кончался месяц,
Как Пьер гостил у них в плену,
Он жизнь свою как будто взвесил,
Понятно многое ему.

Ему французы предлагали
Наш офицерский балаган,
Его солдаты привлекали,
Когда попал в солдатский стан.

В Москве оставшись с дикой целью,
Себя обрёк на тяжкий путь,
Попал он вместо дома в келью,
Где наши пленные живут.

Он честно поглощал лишенья,
Вобрав в себя природных сил,
Здоровьем подтверждал гоненья,
Его присутствие в сраженьях,
Уже в достатке всё вкусил.

Познал он жизнь во всём величье,
Она раскрыла много тайн,
Где есть приличье, где двуличье,
Особенно природу войн.

Остался Пьер вполне доволен,
Когда стремился всё понять,
Пока что счастьем обездолен,
Но смог спокойствие познать.

К чему всегда стремился в жизни,
Искал, но и не находил,
Познал любовь к своей отчизне,
Подняв, как патриота пыл.

Он стойкостью солдат всех русских
Был поражён в Бородино,
Искал он смысл в понятьях узких,
В масонстве, уважал вино;

В филантропии, в высшем свете,
В геройском подвиге, в любви,
Его искания все эти
Обман посеяли в крови.

Он получил успокоенье,
Согласие с самим собой,
Чрез ужас смерти и лишенья,
И с Каратаевым — судьбой.

Минуты пережитой казни
Как будто смыли навсегда,
Все мысли, чувства неприязни,
Что им владели иногда.

Что прежде так казалось важным,
К примеру, мысли о войне,
О самом бы, казалось, страшном,
И даже больше, чем вдвойне;

Политике и о России,
Наполеоне и царе,
И о любой другой стихии,
Что вдруг случалась «во дворе».

Его всё это не касалось,
Что не был призван он к тому,
Не мог судить, о чём свершалось,
Всё шло как будто не к нему.

Он повторял слова солдата:
«России также, как и лету,
Союзу никогда и нету»;
Слова несли в него покой,
Теперь напрасной стала трата,
Затея — начинать с НИМ бой:

Убить, казнить Наполеона,
Уже казалось всё смешным,
Зачем лишать венца и трона,
Меч занесён и так над ним.

С женой интимные разборки:
И выставить его смешным,
Всплывали словно недомолвки,
Забавными касались тем.

И что было; ему за дело,
Характером что не сошлись,
В душе уже перекипело,
Рубцы в душе лишь остали;сь.

Не придавал он и значенья,
Когда уже был в их плену,
Душа, остыв от напряженья,
Свободу в жизнь вдохнув ему;

Он вспоминал свои все споры,
С Андреем, князем, разговор,
Когда друг другу шли укоры,
Теперь казался и не спор.

Князь думал, счастье, как явленье,
Всегда вредно; для всех людей,
И с горечью и убежденьем
Он мыслил о другом верней:

Все наши к счастию стремленья
Присущи всем, имея цель,
Как к нужному для нас явленью,
Чтоб счастье то запрятать в тень.

А нас всех мучить в том стремленье,
Держа всех нас на поводке,
О нём лишь мыслить с вожделеньем,
Его скрывая, как во мгле.

Теперь без всякой задней мысли
Пьер как бы проиграл с ним спор,
Всё время мысли эти грызли,
На том лишь делая упор:

Как на отсутствие страданий,
Свободный выбор для труда,
Свободы жизненных желаний,
Как счастье — высшее всегда.

И только находясь в неволе,
И только как бы в первый раз,
Еды отсутствие, как горе,
Он оценил здесь и сейчас.

Он оценил то наслажденье,
Когда хотелось пить и есть,
Когда от нужд нет в том спасенья,
Когда раздет — ни спать, ни сесть.

Простых, казалось бы, желаний,
Всегда иметь всё под рукой,
Вот счастье всем тем обладанье,
И образ жизни, как родной.

Он понял, что удобства в мире,
Богатство и весь высший свет,
Мешали жить ему «всё шире»,
Как он желал бы в тот момент.

Они сковали всю свободу,
К безделью направляя путь,
И в жизни делают погоду,
Бывает — счастье не вернуть.

Впоследствии со всем восторгом
Французский вспоминал он плен,
Души спокойствия столь полном,
Свободе внутренней в обмен.

Уже в тот первый день он плена,
Когда же утром, на заре,
Когда с него вся «смыта пена»,
Как поджигателя в Москве;

Он вынырнул из балагана,
Свободы внутренней вдохнуть,
Он словно выплыл из тумана,
Пред ним открылся жизни путь.

И вид Москвы, и всей округи,
Природных местности красот,
С души смели его недуги
От прошлых всех его забот.

Его сковало чувство жизни,
Какой-то крепкой связи с ней,
И, вместе с тем, любовь к отчизне,
Росла в душе ещё сильней.

То чувство нравственной свободы,
Поддерживал весь пленных «хор».
Пьер слыл из тех людей породы,
Он усмирял любой их спор.

С тем уваженьем от французов,
И знанием их языка,
Для Пьера не было; обузой,
Стать как бы «старостой полка».

Полка-отряда русских пленных,
Где домом стал им балаган,
Больных и в полном смысле бедных,
Куда занёс их ураган.

Он прост был с ними в обращенье,
Фигурой, силой и умом,
Завоевал их уваженье,
Отказа не было ни в чём.

Их восхищала Пьера сила,
Он в стену мог вдавить и гвоздь,
Природа так его снабдила,
Всегда имел к обману злость.

И потому им всем казался
Каким-то высшим существом,
Вращаясь в свете опасался,
И даже более — стеснялся,
Признают тронутым умом.

А здесь, среди простого люда,
Он, как они, был тоже прост,
Собой являл он просто чудо,
К тому же поражал и рост.