Леся Украинка. В доме рабства, в стране неволи

ДИАЛОГ


Большая, залитая солнечным полуденным светом площадь в окрестности Мемфиса;[1] на западе она переходит в настоящую пустыню, песчаную, овитую сухим, струящимся от жара маревом; на востоке её окружают заросли папируса и лотоса, что покрывают болота из ила и грязи, оставшихся от нильского наводнения. Посредине площади — огромное здание, ещё не конченое: колоннады, кое-где ещё без капителей, но поставленные по выразительному плану, стены с красочными рисунками, ещё изрешечённые сеткою вспомогательных линий, исполинские колоссы богов с некончеными эмблемами на головах, а некоторые и вовсе ещё без голов. Группы рабочих трудятся около здания: кто делает кирпичи, кто носит ил и воду для них из болотистых зарослей, другие, под наблюдением зодчего, вывершивают колонны, кладут первые венцы крыши, резчики и маляры начинают проявлять кипучую деятельность вокруг украшений и статуй. Но дальше работа становится вялою, полуденный измор давит всех — и рабов, и надзирателей.

С т а р ш и й  н а д з и р а т е л ь
(глянувши на солнечные часы
перед статуею бога Ра[2])

Всё, полдень! Отдых всем! Ложитесь!

Рабочие оставляют работу и укладываются, в большинстве своём где кто стоял. Некоторые ищут тени, другие достают харчи и едят, но более всего тех, кто падают, как мёртвые, спать — ничком, а то и навзничь, на раскалённом песке, на камнях, на самом краю стены, вдоль брусьев между колоннами, даже на коленях у колоссальных богов; солнце блестит на потных лбах, одежда точно пылает отблеском горячих лучей — рабы не чувствуют, не слышат, спят тяжёлым сном, распирающим им грудь спешным, неровным дыханием.

Р а б - е в р е й
(в заболоченной одежде,
заскорузлой от ила, весь
обмаранный присохшими
водорослями, худой, узкогрудый,
обессиленный. Нетерпеливо
бросается на землю, прижимая
голову к затенённой стороне
каменного бруса. Голос его
хриплый, измождённый,
сам он словно как невменяем)

                Господи!
Ой, боже сил! Неужто не засну я?..
Ой, спать, спать, спать хотя б минуту, или
Уже не выдержу!.. Ой, боже, мести!..

Р а б - е г и п т я н и н
(одежда его вымазана красками,
но никакой другой грязи на ней
нету; он худ, как и еврей, но его
тонкая, поджарая фигура
широкоплеча и словно
выкованна из красной меди,
в ней видна упрямая,
несокрушимая сила, какая-то нечеловеческая выносливость.
Он сидит на большом пальце
ноги колоссального Озириса[3]
и ест сухую лепёшку с чесноком,
запивая водою из глиняной тыквы.
Его продолговатые прищуренные
глаза смотрят с добродушною
насмешкою на еврея. Чуть погодя
он отзывается к еврею тонким,
немного скрипучим голосом)

Какой там мести? Что ты мелешь? Это кто
Кому мстить должен-то? За что? Про что?
Вот не чесал бы языком, давно б заснул...
Ты, может, кушать хочешь?

Е в р е й
(раздражённо)

                Отцепися!
(Помолчав, ещё раздражённее.)
Ты издеваешься? за что, мол, мстить?
Ты что, на солнце не печёшься, что ли,
С рассвета до заката? Нет? Спина,
Что ль, не болит? Не ломит голову?
Ты что, из хрусталя? из меди? Камень
Ты или человек? Ещё не надоело
Плескаться в красках так, как мне в болоте?

Е г и п т я н и н

Ого! Да это просто кой-то нильский
Потоп. Ратуйте, люди! Заливает
Меня словами, — вот-вот утоплюсь!..
Ну, жарко — так ведь лето ж, ну, устал,
Ну, краска, ну, болото, — что ж такого?
На то она работа.

Е в р е й
(вскакивает и бьёт
себя в грудь)

                Для чего —
Работа?! Для чего? Скажи — зачем?
Кто в этой про́клятой стране мне скажет,
Зачем нас так мордуют? Был бы это
Дом, или там дворец, да хоть тюрьма,
Сарай, конюшня, хлев, а то — камней
Огромная тупая куча, глупых,
Стоячих на попа болванов этих,
Стату́й языческих, — кой в этом смысл?

Е г и п т я н и н

Ведь это храм, — ты что ж, не знаешь, что ли?

Е в р е й

И что — что храм? Зачем он?

Е г и п т я н и н

                Так, а как же?
Богам же тоже надо где-то жить.

Е в р е й

Богам? Жить? Там...
(показывает на небо)
                Там — кто живёт?
(Показывает на пустыню.)
Там — кто живёт? Чей это дом? К тебе
Я обращаюсь. Говори.

Е г и п т я н и н
(спокойно)

                Так это
Не дом совсем и не усадьба. Это
Так вроде как бы царство, ну, а в нём
То, что мы строим, вроде б как дворец:
Дом Ра, чертог Озириса, приют
Для странницы Изиды,[4] колыбель
Для Горуса,[5] отдохновенье Фта,[6]
Хлев Аписа,[7] и мастерская Тота,[8]
Анубис,[9] Нейт,[10] Амон[11] сияют здеся.

Е в р е й
(затыкает уши)

Ой, боже, громом оглуши меня!
Чтоб я имён хоть этих да не слышал!
Паскудно рабство, но ещё паскудней
В нём то, что я служу тем чудищам
Поганым, — не хотя, кляня, а всё служу!
Вонючью грязь ношу на кирпичи
И сам уж грязью становлюся, сам
С душою вместе!
(К египтянину.)
                Вот скажи мне, если б
Тебя не гнали на работу палкой,
Ты стал бы по своей, по доброй воле
Дома из камня строить расписные
Всем тем, которых ты тут называл?

Е г и п т я н и н

Конечно стал бы.

Е в р е й

                Значит, для тебя
Неволи уж и нету? Ты не раб?

Е г и п т я н и н

Э, да где уж там не раб!.. Когда б я сам
Себе был господин, я бы не так
Работу здесь поставил: отдых дольше
Я б сделал, выходные чаще б я
Себе давал, и пищу точно б кушал
Гораздо лучшую; меня б не били —
Вот это уж само собой понятно!
Небось бы я не стены малевал, —
Резьбе и живописи, зодчеству
Учился б. Да, тогда б я кое-что
Здесь сделал по-другому:
(показывает рукою в разных
направлениях)
                Этот бы
Колосс я сделал выше, и гораздо,
А этот — ниже; не жёлтогорячью,[12]
Но красную здесь краску положил бы;
Не так бы, может быть, и весь фундамент
Заклал бы — этот длинноват чресчур, —
Я б больше лотос брал, а не папирус
За образец узора...

Е в р е й

                Но работы
Не бросил бы?

Е г и п т я н и н

                Э, нет! Да упасёт
Меня от лени Тот-изобретатель!
Мы, египтяне, все работаем
Старательно, не только по неволе,
Но и с охотою. Мне часто кажется,
Я делал бы неизмеримо лучше,
Когда б я был свободный, так же, как
Наш зодчий, например. Вот счастье —
Жить так, как он живёт!
(Разлёгшись удобно на выступе
Озирисовой сандалии и зажмуря
глаза, вслух мечтает.)
                Э, нет, не так,
Ещё не так!.. Не так, как зодчий — зодчий,
Он всё-таки не сам себе хозяин, —
Сперва прикажет царь, жрецы присудят,
Потом он строит, что велят. А я б не так.
Я б строил храм по-своему, как мне
Угодно, я бы новые придумал
Эмблемы для богов, а колоннады
Совсем бы не таким порядком ставил, —
Я б их соединял в пучки, в букеты
По три, по пять, по семь, в соцветья, — так же,
Как пальмы, знаешь, часом вырастают...
И! что бы это был за храм! О боги...
(Подвигается ближе к еврею
и говорит шёпотом.)
А знаешь что? Скажу тебе по правде,
Я б не царям тем пирамиды строил
И не царей бы в них похоронял,
А всех, кто добрые, хорошие дела
При жизни для народа делал, всех,
Кто жил по правде. Для того, конечно,
Пришлось бы много больши, много высши
Построить пирамиды, галереи в них
Длинней немного сделать, да то чёрт с ним, —
Они б, небось, лишь лучше, краше были,
И уж стояли б — на века, затем что
Горам подобны были б... Я бы, может,
И просто гору обтесал и в ней бы
Пробил без счёту лабиринтов,
И саркофагов тысячи б поставил,
Хватило чтобы на всех мумий. Это
Была б прекраснейшая пирамида,
Какой ещё не видел мир!..
(Улыбается и умолкает.
Который час кажется, что он
спит, несколько времени спустя
он отзывается чуть сонным
голосом к еврею.)
                А ты?
Что б сделал ты, когда б свободный стал?

Е в р е й
(который тоже было притих
и лежал неподвижно, словно
в каком-то отупении, вдруг
вскакивает и резким движением приближается к самому лицу
египтянина. Ещё более хриплым,
почти беззвучным голосом, полный лютой злости и злорадства)

Я! Что бы сделал я? Сравнял с землёй бы
И ваши храмы все, и пирамиды!
Разбил бы всех тех каменных болванов!
Повыкидал бы всех кадавров к чёрту!
Загородил бы Нил и затопил бы
Весь этот край неволи!

Египтянин молча отводит руку и бьёт в лицо еврею, тот с пронзительным криком падает на землю.

Н а д з и р а т е л ь
(прибегает с палицею)

                Что за крик?
Что это тут ещё такое? А?!
Паскудные рабы, ети их мать!
Ни сна с ними, ни роздыху!
(Бьёт обоих палицею.)
                Теперь
Идите оба на работу, раньше
Всех. Это вам заместо наказанья!
(Отходит.)

Е г и п т я н и н
(берёт ведро с краскою
и квачи, собираясь идти
красить стену. К еврею)

Ты не серчай, слышь, на меня, не злись,
Я знаю, не годится драться, но
Вскипело сердце. Я аж и забыл,
Что мы таки товарищи с тобой,
У нас же ведь один и тот же общий
Дом рабства. Ты прости уж.

Е в р е й
(отворачивается от него
и берёт с земли грязную
корзину для глины. Понуро)

                Ничего,
Всё правильно, так и должно быть,
Я должен знать, что я здесь раб рабов,
Что для меня она чужая, эта
Страна неволи, должен знать, что для меня
Товарищей здесь нету. Больше
Ты от меня и слова не услышишь!

Расходятся: египтянин — к зданию, еврей — к нильской грязи. Остальные рабы спят.

[Киев, 18.10.1906]


[1] Мемфис — древнеегипетский город. Основан в начале 3-го тыс. до н. э. на границе Верхнего и Нижнего Египта, на левом берегу Нила. Мемфис был крупным религиозным, политическим, культурным и ремесленным центром Египта, столицей Древнего царства (XXVIII—XXIII вв. до н. э.). В период эллинизма, с возникновением Александрии (основан в 332—331 до н. э.), потерял прежнее значение.
[2] Ра — в древнеегипетской мифологии и религии бог солнца, совершавший свой путь по небу в барке, которая утром появлялась на горизонте, а вечером опускалась в «царство мёртвых». Культ Ра возник, по-видимому, в начале 3-го тыс. до н. э. К середине 3-го тыс. Ра стали почитать как царя и отца богов. Позднее с Ра был отождествлён Амон (отсюда Амон-Ра).
[3] Озирис (Осирис) — в древнеегипетской мифологии один из наиболее почитаемых богов, культ которого из г. Бусириса (где он первоначально почитался) в середине 3-го тыс. до н. э. распространился по всей стране. Согласно мифов, Озирис считался сыном бога земли Геба и богини неба Нут, его сестрой и супругой была Изида, сыном — Гор. Унаследовав царство отца, Озирис управлял им мудро и справедливо. Брат его, злой бог пустыни Сет, завидуя ему, убил Озириса, а тело бросил в Нил. Изида нашла тело мужа, но Сет выкрал его и, разрезав на 40 частей (по числу номов), разбросал по Египту. После долгих поисков Изида собрала их и с помощью магических заклинаний оживила Озириса. Миф об Озирисе, умирающем и воскресающем боге, характерный для земледельческих народов, символизировал умирающую и воскресающую природу. Озирис считался богом зерна, виноделия, дарующим жизнь и влагу, покровителем и судьей мёртвых. В греко-римскую эпоху культ Озириса широко распространился за пределами Египта. Миф о нём оказал существенное влияние на формирование мифа о Христе. Изображался обычно в виде мумии.
[4] Изида — в древнеегипетской мифологии одна из наиболее почитаемых богинь, культ которой впоследствии широко распространился и за пределами Египта (в Малой Азии, Сирии, Греции, Италии, Галлии и др.). Супруга и сестра Озириса, мать Гора, считалась олицетворением супружеской верности и материнства. Почиталась также как богиня плодородия, воды и ветра, волшебства, охранительница умерших, позднее — как богиня мореплавания. Изображалась женщиной с головой или рогами коровы. Сохранившееся изображение Изиды с младенцем Гором на руках повлияло на иконографию богоматери.
[5] Гор (устар. Горус) — в древнеегипетской мифологии бог солнца, считавшийся покровителем власти фараона, который объявлялся его земным воплощением. Первоначально Гор представлялся в виде парящей птицы (глазами которой были солнце и луна) и, по-видимому, был богом неба. Существовали культы нескольких богов Гора, почитавшихся в различных местах и имевших общие черты; изображались Горы чаще всего в виде сокола (или человека с головой сокола) или крылатого солнечного диска. Гор считался сыном Озириса и Изиды, одолевшим в единоборстве убийцу отца — злого бога Сета.
[6] Фта (Пта, Птах) — бог в древнеегипетской религии. Первоначально (3-е тыс. до н. э.) почитался в Мемфисе как создатель «всего сущего»; в дальнейшем считался покровителем искусств и ремёсел. Вместе с супругой — богиней Сохмет и сыном — солнечным божеством Нефертумом составлял так называемую Мемфисскую триаду. Изображался в виде человека, закутанного в погребальные пелены.
[7] Апис — священный бык, почитавшийся в древнем Египте как земное воплощение бога Пта; культ аписа восходит к древнейшим скотоводческим верованиям. Впоследствии представления об Аписе слились с представлениями о боге мёртвых Озирисе. С VII в. до н.э. умерших Аписов бальзамировали и погребали в саркофагах на кладбище Серапеум (расположено близ современного Каира). Нового Аписа жрецы находили по ряду признаков: чёрная масть, белое пятно определённой формы на лбу и т. д. Центром культа Аписа был г. Мемфис.
[8] Тот — в древнеегипетской мифологии бог луны, мудрости, письма и счёта, покровитель наук, писцов, священных книг и колдовства. Центром культа Тота был г. Гермополь Великий. Согласно мифам, на загробном суде Озириса Тот ведал записью деяний умершего. Почитался в виде ибиса или павиана, а также человека с головой ибиса. В древнегреческой мифологии отождествлялся с Гермесом.
[9] Анубис — в верованиях древних египтян первоначально бог смерти в Тинитском и Кинопольском номах (областях), затем бог — покровитель мёртвых, а также некрополей, погребальных обрядов и бальзамирования. Анубис изображался в облике волка, шакала или человека с головой шакала. Представления об Анубисе оказали влияние на формирование образа христианского святого Христофора Псеглавца.
[10] Нейт — в египетской мифологии первоначально богиня неба, сотворившая мир и родившая солнце. Считалась также покровительницей цариц, богиней войны и охоты. Почиталась в г. Саис. Нейт была также связана с заупокойным культом, её изображения с распростёртыми крыльями помещались на крышках саркофагов. Изображалась в виде женщины в короне Нижнего Египта.
[11] Амон — бог в древнеегипетской религии. В основе древнейшего образа Амона лежало почитание воздушной стихии. Амон считался богом-покровителем г. Фив. Культ Амона приобрёл особое значение с возвышением этого города и превращением его в столицу Египта. Отождествлённый сначала с богом плодородия Мином, а позднее с богом солнца Ра (Амон-Ра), Амон был поставлен во главе общеегипетского официального пантеона, его жречество пользовалось огромным политическим влиянием.
[12] Жёлтогорячий — то же, что оранжевый.




В дому роботи, в країні неволі

Діалог

Велика, залита сонячним світлом полудневим площа в околиці Мемфіса; на заході вона переходить у справжню пустелю, піскувату, повиту сухим маревом, тремтячим від спеки; на сході її оточують зарослі папірусу та лотосу, що вкривають багна, позосталі від нільської поводі. Посеред площі величезна будова, ще не скінчена: колонади, подекуди ще без капітелів, але поставлені по виразному плану, мури з барвистими малюнками, ще пократовані сіткою помічничих ліній, велетенські постаті богів з невикінченими емблемами на головах, а декотрі й зовсім ще без голів. Гурти робітників працюють коло будови: хто робить цеглу, хто носить мул та воду для неї з багнистих зарослів, інші, під наглядом будівничого, вивершують колони, кладуть перші вінці стелі, різьбярі й малярі заходжуються ретельно коло покрас і статуй. Але дедалі робота стає млявою, полуднева змора давить всіх – і рабів, і доглядачів.

Старший дозорець
(глянувши на сонячний
дзигар перед статуєю бога Ра)

Полудень! Відпочинок всім! Лягайте!

Робітники покидають роботу і вкладаються, здебільшого де хто стояв. Декотрі шукають затінку, інші виймають харчі й живляться, але найбільше таких, що падають, як мертві, спати ницьма або й горілиць на розпеченім піску, на камінні, на самім краєчку мура, вподовж брусів межи колонами, навіть на колінах у колосальних богів; сонце блищить на спітнілих лобах, одежа мов палає відблиском гарячого проміння – раби не чують, сплять важким сном, що розпирає їм груди спішним, нерівним диханням.

Раб-гебрей

(в заболоченій одежі, шкарубкій
від мулу, увесь засмічений
присохлим баговинням, худий,
вузькогрудий, знесилений.
Нетерпляче кидається, притуляючи
голову до затіненого боку бруса камінного. Голос його хрипкий, змордований, сам він наче
непритомний)

Ой боже сил! Невже я не засну?..
Ой, спати, спати, спати хоч хвилину,
бо вже не видержу!.. Ой боже, помсти!..

Раб-єгиптянин

(одежа його замащена фарбами,
але ніякого іншого бруду на ній
нема; він худий, як і гебрей, але
його тонка, сухорлява постать  широкоплеча і неначе викована з  червоної міді, по ній знати уперту, незламну силу, якусь немов
нелюдську витривалість. Він
сидить на великому пальці ноги
колосального Озіріса і їсть сухого
коржа з часником, запиваючи
водою з глиняної тиковки. Його
довгасті прижмурені очі дивляться
з добродушною насмішкою
на гебрея. Згодом він озивається
до гебрея тонким, трохи рипучим
голосом)

Яка там помста? Що ти плещеш? Хто ж се
над ким помститись має? За що? Про що?
От не базікав би, давно б заснув…
Ти, може, їсти хочеш?

Гебрей
(дражливо)

                Одчепися !
(Помовчавши, ще дражливіше.)
Як ти питаєш, за що, про що помста?
Чи ти на сонці не печешся зрання
до вечора? Чи спина не болить?
Чи голову не ломить? Ти з кришталю?
Ти мідяний? Ти камінь чи людина?
Ще не обридло бабратися в фарбах
так, як мені в болоті?

Єгиптянин

                Ото-то!
Се чиста нільська повідь! Заливає
мене словами – пробі, утоплюсь!
Ну, спека – се ж бо літо! Ну, втомився,
ну, фарба, ну, болото – що ж такого?
На те робота.

Гебрей
(схоплюється і б’є себе в груди)

                Нащо та робота?!
Скажи, навіщо? Хто в сім клятім краю
те відає, навіщо нас мордують?
Нехай би се був дім, чи там дворець,
чи хоч темниця, клуня, стайня, хлів,
а то – каміння купа величезна,
поставлена стовпами, бовванами
довготелесими – який в тім глузд?

Єгиптянин

Адже се храм – чи ти ж того не знаєш?

Гебрей

А що то храм? Навіщо він?

Єгиптянин

                Та як же?
Богам же треба теж оселю мати.

Гебрей

Богам? Оселю?
(Показує на небо і на пустелю.)
                То чия оселя?
Чия то хата, я тебе питаю?

Єгиптянин
(спокійно)

Та то зовсім не хата й не оселя.
То так неначе царство, в ньому се,
що ми будуємо, є мов дворець,
се хата Ра, оселя Озіріса,
притулок для мандрівниці Ізіди,
колиска Горусу, спочивок Фта,
майстерня Тота, Анісовий хлів,
Анубіс, Нейт, Амон домують тута.

Гебрей
(затикає вуха)

Ой боже, грому, заглуши мене!
Нехай я хоч іменнів сих не чую!
Гірка неволя, та найгірше
в ній те, що я служу отим потворам, –
не хотячи, кленучи, а служу!
Ношу болото на прокляту цеглу
і сам стаю болотом, сам з душею!
(До єгиптянина.)
Скажи мені, якби тебе не гнали
на сю роботу силоміць, ти став би
по власній волі будувать оселі
усім отим, що ти тут називав?

Єгиптянин

Авжеж би став.

Гебрей

                То, значить, задля тебе
нема тепер неволі? Ти не раб?

Єгиптянин

Е, де вже там не раб!.. Якби я сам
був паном над собою, я б не так
роботу сю розклав: спочинок довший,
свята частіші я б собі давав,
і страву певне б мав далеко ліпшу,
мене б не бито – се вже річ видима!
Либонь, що я б не мури малював, –
різьби, малярства, будівництва вчився б.
Тоді б я дещо тут зробив інакше:
(Показує рукою в різних напрямках.)
Сю постать я б зробив далеко вище,
а тую нижче; не жовтогарячу,
але червону фарбу тут поклав би;
не так би, може, й цілий підмурівок
зложив би – сей довгастий надто, –
я більше б лотос брав, а не папірус
за взірець для стовпів…

Гебрей

                Але роботи
не кинув би?

Єгиптянин

Ой, ні! Хай Тот-майстерник
мене ховає від неробства!
Всі ми, єгиптяни, працюємо ретельно
не тільки по неволі, а й з охоти.
Не раз, мені здається, я робив би
незмірно краще, якби я був вільним,
отак, як будівничий наш, наприклад.
От щастя жити так, як він живе!..
(Розлягається вигідно на виступі
сандалії Озірісової і, зажмуривши
очі, вголос марить.)
Ні, ще не так!.. Не так, як будівничий –
він все-таки не сам собі господар, –
накаже перше цар, жерці присудять,
а потім він будує, що звелять.
А я б не так. Я будував би храми
по-своєму, я б видумав нові
емблеми для богів, а колонади
зовсім би не таким порядком ставив, –
я б їх єднав по три, по п’ять, по сім,
отак, як пальми часом виростають…
І! що б то був за храм! Боги мої…
(Посувається ближче до гебрея
і говорить пошепки.)
А знаєш, я б ховав у пірамідах,
скажу тобі по правді, не царів,
а всіх, що добрії діла робили,
всіх, що жили по правді. Задля того
прийшлось би, правда, більші піраміди,
ще вищі будувати, переходи
робити довші в них, та се дарма, –
вони, либонь, тоді були б ще кращі
і вже б не зруйнувалися ніколи,
бо все одно були б вони, що гори…
Я б, може, просто гору обтесав
і в ній попробивав без ліку ходів,
і саркофагів тисячі поставив,
щоб стало їх хоч би й на всіх мерців.
Ото була б новітня піраміда,
якої світ ще не видав!..
(Усміхається і затихає. Який час
здається, що він спить, згодом
він озивається трохи сонним
голосом до гебрея.)
А ти?
Що б ти зробив, якби ти вільним став?

Гебрей
(що теж було стишився
і лежав нерухомо, неначе
в якомусь отупінні, раптом
схоплюється і різким рухом
наближається до самого
обличчя єгиптянина. Ще
хрипшим, аж безгучним
голосом, повний лютості
і злорадості)

Я! Що зробив би я? Розруйнував би
усі ті храми ваші й піраміди!
Порозбивав би всі камінні довбні!
Всіх мертвяків повикидав би геть!
Загородив би Ніл і затопив би
увесь сей край неволі!

Єгиптянин мовчки одводить руку і дає в лице гебреєві, той з проникливим криком падає додолу.

Дозорець
(прибігає з києм)

Що за крик?
Се що таке? А, прокляті раби!
Ані заснеш, ані спочинеш з ними!
(Б’є обох києм.)
Тепер ідіть обидва на роботу
раніше від усіх. Се вам за кару!
(Відходить.)

Єгиптянин
(бере відро з фарбою
і квачі, лагодячись іти
малювати мура. До гебрея)

Ти, слухай-но, не гнівайся на мене,
воно, я знаю, не годиться битись,
але скипіло серце. Я й забув,
що ми ж таки товариші з тобою,
бо маємо ж ми спільний дім роботи.
Ти вже прости.

Гебрей
(одвертається від нього
і бере з долу брудного
кошика до глини. Понуро)

Нічого, так і треба,
я мушу знать, що я тут раб рабів,
що він мені чужий, сей край неволі,
що тут мені товаришів нема.
Більш ти від мене й слова не почуєш!

Розходяться – єгиптянин до будови, гебрей до нільського багна. Інші раби сплять.

[Київ, 18.10.1906]