Джон Дэвидсон. Баллада о трусе

                Джон Дэвидсон
                Баллада о трусе

Труба призывно позвала,
Взметнулась фуга поутру,
Мелодия сердца рвала,
Но стихла с кодой на ветру.

И десять тысяч языков
Замолкли, чуя битв грозу,
Когда раздался звон подков
Вдруг на ристалище внизу.

Тут рыцарь, весь богат собой,
Дрожа, спешит скорей удрать,
Пока еще не грянул бой
И копья не сломала рать.

К родному дому прискакал,
Оружие отбросил прочь,
Оруженосца отослал,
Упал в траву: так жить невмочь.

Супруга подошла к нему,
Участлив, нежен ее взор:
«Не умирай, ласкай жену,
Любовь излечит твой позор».

Тот рыцарь был самолюбив,
Не помогли жена, чертог:
Не чувствовал любви прилив,
А что он трус – забыть не мог.

Но сердцем добрым одарен,
Великодушен и не скуп,
Давно был книгами пленен,
Всем графством правил, и не глуп.

Коварный враг в суровый час
Войска вокруг все разметал,
И не осталось тех, кто б спас
То графство, трус где обитал.

«Война не маленький турнир, –
Воскликнул рыцарь. – Будет бой –
Пойду сражаться я за мир,
За землю нашу и покой»...

Войска сошлись. Вновь трубный глас,
Бой барабанов, пушек гром.
Вот дым рассеялся. Тотча'с
Сраженье началось кругом.

Но труса в авангарде нет!
Забыв ребенка и жену,
От битвы он сбежал чуть свет,
Себя спасая, не страну.

Другой решил бы умереть,
Но только не познать позор,
В глаза, чтоб близким не смотреть,
А трус сбежал к себе во двор.

Его коварный сердца бой
Вещал, что счастье он найдет;
Уединение, покой,
Любовь, искусство – всё спасет.

«Жена! Ведь сын у нас растет –
Сбежал для вас я, неспроста...
Что за комета здесь трясет
Смерть со зловещего хвоста

Над нашим домом?»... – Вопросил.
Но враг уже мечем, огнем
Жену и близких покосил:
Костер – им дом, спалил всех в нём.

И трус отправился к холму,
Где раньше счастлив был (увы!),
Чтоб умереть там одному
Средь зеленеющей травы.

Но с каждым шагом этот план
Все меньше нравился ему.
И трус решил, что смерть – обман,
Лишь слабость и позор всему:

«Вот, филин надо мной летит,
Как я люблю его полет,
Тихонько ветер шелестит
И птица меж ветвей поет.

Там вдалеке кричит петух,
Мычат довольные волы,
Река ласкает тихо слух... –
Все эти звуки мне милы!

Как светит ласково луна,
И звезды в небесах горя'т,
Земля уже зерна полна,
Колосья тихо шелестят.

Скорей войну, мой срам забыть!
Весь мокрый от счастливых слёз,
Текущих к сердцу, дальше жить
Хочу я в этом мире грёз.

Как сердце в ритме звезд стучит...
Всё: с глаз упала пелена,
А нервы, что кричат в ночи',
Вселенная понять должна.

И небеса пытаю я,
А звездный свет ответ сулит:
Коль прекратится жизнь моя –
Вселенная мне не простит»...

Ну, трус! Надежда подышать
Легко отравит лишний вздох.
Зачем на звезды уповать,
Коль хочешь жить, а сердцем сдох?

Подумал трус среди травы,
Потом решился скрыть позор
На острове, где нет молвы,
Где лишь вода ласкает взор.

Но и на дальнем берегу,
Там, где лишь ласковый прилив,
Вторгался на своем бегу
В искрящийся морской залив,

Была война. – Опять бежать? –
Но битва шла на берегу
Успел трус только меч свой сжать
И нанести удар врагу.

Солдаты стали отходить:
«Бежим, спасай же жизнь свою!» –
«Нет! Умереть, иль победить!»...
И так, счастливый, пал в бою.

John Davidson
A Ballad of a Coward

The trumpets pealed; the echoes sangA tossing fugue; before it died,Again the rending trumpets rang,Again the phantom notes replied.In galleries, on straining roofs,At once ten thousand tongues were hushedWhen down the lists a storm of hoofsFrom either border thundering rushed.A knight whose arms were chased and setWith gold and gems, in fear withdrewBefore the fronts of tourney met,Before the spears in splinters flew.He reached the wilds. He cast awayHis lance and shield and arms of price;He turned his charger loose, and layFace-downwards in his cowardice.His wife had seen the recreant fly:She followed, found, and called his name.‘Sweetheart, I will not have you die:My love,’ she said, ‘can heal your shame.’Not long his vanity withstoodHer gentleness. He left his soulTo her; and her solicitude,He being a coward, made him whole.Yet was he blessed in heart and head;Forgiving; of his riches free;Wise was he too, and deeply read,And ruled his earldom righteously.A war broke out. With fateful speedThe foe, eluding watch and ward,Conquered; and none was left to leadThe land, save this faint-hearted lord.‘Here is no shallow tournament,No soulless, artificial fight.Courageously, in deep content,I go to combat for the right.’The hosts encountered: trumpets spoke;Drums called aloud; the air was tornWith cannon, light by stifling smokeEstopped, and shrieking battle born.But he?—he was not in the van!The vision of his child and wife?Even that deserted him. He ran—The coward ran to save his life.The lowliest men would sooner faceA thousand dreadful deaths, than comeBefore their loved ones in disgrace;Yet this sad coward hurried home:For, as he fled, his cunning heartDeclared he might be happy yetIn some retreat where Love and ArtShould swathe his soul against regret.‘My wife! my son! For their dear sakes,’He thought, ‘I save myself by flight.’—He reached his place. ‘What comet shakesIts baleful tresses on the nightAbove my towers?’ Alas, the foeHad been before with sword and fire!His loved ones in their blood lay low:Their dwelling was their funeral pyre.Then he betook him to a hillWhich in his happy times had beenHis silent friend, meaning to killHimself upon its bosom green.But an old mood at every treadReturned; and with assured deviceThe wretched coward's cunning headDistilled it into cowardice.‘A snowy owl on silent wingsSweeps by; and, ah! I know the tuneThe wayward night-wind sweetly singsAnd dreaming birds in coverts croon.‘The cocks their muffled catches crow;The river ripples dark and bright;I hear the pastured oxen low,And the whole rumour of the night.‘The moon comes from the wind-swept hearthOf heaven; the stars beside her soar;The seas and harvests of the earthAbout her shadowy footsteps pour.‘But though remembrances, all wetWith happy tears, their tendrils coilClose round my heart; though I be setAnd rooted in the ruddy soil,‘My pulses with the planets leap;The veil is rent before my face;My aching nerves are mortised deepIn furthest cavities of space;‘Through the pervading ether speedMy thoughts that now the stars rehearse;And should I take my life, the deedWould disarray the universe.’Gross cowardice! Hope, while we breathe,Can make the meanest prize his breath,And still with starry garlands wreatheThe nakedness of life and death.He wandered vaguely for a while;Then thought at last to hide his shameAnd self-contempt far in an isleAmong the outer deeps; but came,Even there, upon a seaboard dim,Where like the slowly ebbing tideThat weltered on the ocean's rimWith sanguine hues of sunset dyed,The war still lingered. Suddenly,Ere he could run, the bloody foamOf battle burst about him; he,Scarce knowing what he did, struck home,As those he helped began to fly,Bidding him follow. ‘Nay,’ he said;‘Nay; I die fighting—even I!’And happy and amazed fell dead.