дланью осязнуть

"К любым отношениям в своей жизни нужно относиться как к книге. В любой книге есть завязка, кульминация, развязка. Любая книга имеет начало и конец. Даже если вы проживете со своим человеком всю жизнь, окончание неизбежно настанет".

чья то мысль, слова чьи то


Отношение в начале надписью короткой и в название, мелодично, тонко, колко, с потайным на дне и смыслом, заключением в исповедании, случайностью прийдешней в разум, навеянное настроением, звучанием напева, подсказкой в прочитанного килограммах, молниеносностью души отчаянья, перекликанием в уже бывало где то и в когда то, искренностью искрящей в темноте, честностью придающей вес, аргументацией, возможно фактом, из жизни в жизни, иногда накладываясь и переплетаясь, перекликанием, как эхом в разрыве время исчислений, именованностью слишком лично, актуально, разносторонне-однобоко, вяло, но прямолинейно в точку, не перечесть, хотя возможно, не о тех, "желавших побывать, но так и неявившихся во свет", им мало отвелось, причин не перечесть их выход в "другое измерение", ведь были зародышем в словах, сперва на мысли, сердце, скреблись отчаянно в душе, а после на разнообразности исполнения текли, катались, выбивались, собственноручно выписывали па из под пера, ножа, тиснение знавали разной глади и чернил, ложились и вставали, пропитывались дыханием жизни и судьбы, судьбоносность отражая, разлагались, и сослагательностью оживали вновь, из бесконечности и в бесконечность, крылатые сапфиры, не имеющие цвета, наполненные светом, каждому и свой.

Обманчивый простор за решётчатой свободой и дверью под замок, и не одной, морозность плит вдавленных в подпол цвета мятой грязи, больничность цвета стен разрисованных окраин ложных намешанных на масле в попытке раздвинуть толщину стены бетонной, обветшалость когда то краёв верхних чистых, уже поредевши-поседевшие в неброскость напастью паутинной власти и захватом наростей грибковых разложений, распространялись и не в ожидании, каждодневно, ежеминутно, заметно продвигаясь в отхваченном куске чего-нибудь покраше, лишь противность протекала на лице завидев "историю рассказов менее значительных лиц действующих" в своих началах.

Книги, как люди?!, оглянуться не выдаётся силы в шее, всё на глаза, сравнить печально, но правомерно, ожиданием застыли проживаясь не читаясь, на лицо, печально, чрезвычайно, не только о переплетённых судьбах в мягкотелой, твердокожей палитурке, упускается момент исчезновение страниц, кусками вырванные с мясом из сока жизни повествований, пресных, вряд ли, плешивыми, фальшивыми руками, скорее основой косолыкой, запустелостью глубин крылатой, ее же вырубали, как искра и кровопускание с занесением рывка, удара в пальцах полными огня, не прочитывались, выжигались, взглядом, гнусностным прикосновением, лаповостью что запускалась сально, ухмылковостью дробильни челюстной оскал на сжим и схватить покрепче, урвать и разорвать, в куски, буквальность ляжет позже, обещаньем, сожаление окончанием.

Нужда покрывала "преступление", в местах лишения чего угодно, главное, глотка свободы, обрывалось в пальцах сжатыми в кулак, ладонью бы расплата, мало, оплаченным нагонит в спину, клятвой, твёрдо; кровоточащей раной, судьбой разбитой над обрывом, пропастью падений, не парений, исчезновений в скруте свитка наполнения дурманом, в глотку, тонкую дорожку, присыпной, всё на тех же концах потливых пальцев, слюноотделением и вдоль скользя губными с языком, прижималось нагло, жадно, похабностью дыша и скользкими глазами забегающими в тень, чиркнулось, серой понеслось и вспышкой гнева жадно глотающего свободы воздух, раздалось, приподнеслось, и криком и визжаньем, обдалось, без колебаний, тленом гари в рассыпную, к ветру, отошлось; размазанная, приправленная солью истекала нагота переживаний, кулаком чернильным утирая тёрпкость горечи остатков пленных, тленных