Поэма о Новом Поэте

          Поэма о Новом Поэте
    
Мира сего мерило –
Свободный выбор.

                ***
Под светом этих трех звездочек, вбитых в лист
Как заглавье для горестных слов литья
(что как запоздалая лития,
по душе израненной ударяющий хлыст),
Стою я. Но чего я стОю?
Фраза «На все руки мастер» звучит фальшиво.
Я всего лишь я, а не золочёный Шива.
Потому и выскабливаю на застывшем воске
Послания… А вы, если увидите и прочтете –
Неважно – завтра или через  N столетий,
когда Земля сотрёт и мои следы, и мои морщины,
когда зазеленеет листва на сухих запястьях лещины,
Вы будете знать, что я хотела
о Новом Поэте
Разнести по всем городам и весям
Только одну (благую ли?)
Весть. 

                1.
Кажется, больше нет ничего:
Ни теплохода «Литва», 
белеющей глыбы-гостиницы,
Ни бетонного берега, ни ржавых цепей,
ни вечноголодных селезней, ни самой реки…
далеки долы, взморья, взгорья
с горем за пазухой, одетые в траур сопки…
облака из хлопка, стрижи,
точно адамантовые ножи
пернатою братией ринутся
рассекать полотнище неба на лоскуты… 
Кажется, нет тебя, но повсюду – ты…
Кажется, нет тебя… Нет, не кажется…
Не видится, не ощущается
Твоего присутствия, твоего мечтательства,
Твоего внезапного помешательства
От пионов облака и острочувствия…
Неутихающего сердцебуйствия…
Кажется, нет меня:
Это что-то похожее, что-то увиденное
Где-то, кем-то, когда-то: «Лицо не из века этого»,
Глаза зелёные, словно заводь, выгоревшие волосы –
«Не из этой волости, барышня?
Вам туда, напрямик – к пропасти» -
(Не сверну, пусть манит запах сырости…
Боже, буди ко мне, грешной, милостив!)
Сердце в ознобе… всё плывёт и сгущается,
Словно миру дали под дых громадною палицей.
Сплошь – удушливо сладкое, вязкое марево …
Липнет к спинам людским сусальным золотом
Июль девятнадцатый второго тысячелетия…
А за спинами теми – вот-вот заревёт зарево,
Заревёт – и рассыплется солодом.
Ярь-медянка сливается с бронзой расплавленной –
Только миг – всё угасло и скрылось, точно и не было –
 Этот отсвет жемчужный сочится сквозь петли невода
 В синь насупившуюся, в синь, оставленную
Литься вечером – ирисом срезанным,
Павшим тихо под ноги, туманом кровоточа…
Градом – по барабанам истерзанным –
в голове – гул: не благовест, а беснующаяся саранча –
Пробил час! 

                2.
Кто-то долбит кору головного мозга:
Боль сочится моя, будто сок берёзовый.
Я смотрю в это низкое небо, в это близкое небо,
В это небо распухшее, избитое розгами…
Оно пало на Город, на его спящий Везувий,
Накрывая жерло тенью вековечных безумий… 
Расползается смог. Всё, что ты не смог,
Не забыл, не простил, расточил – утратил -
Как хотел бы в иных видеть сестёр и братьев!
Всё знобит и дымит, а потом засыпает
Пеплом-сном... и сажа
Души всех прохожих лениво мажет.
Закрываю глаза, чтобы не расплескалась магма.
Мама! Мама! Кому это всё? Кому это надо?
Режут слёзы, словно капли стекла муранского.
Как мне высказать, Господи? Как мне высказать
Подступившую к горлу звукобуквенную несвязность?
Как припасть к земле, промычать ей на ушко: «Не мучай».
Только рядом, будто у сапога Олегова, проползёт гремучая.   
О, минует ли чаша сия?
Иль придётся принять как данность?
И страданию, коронованному венком паслёновым,
Суждено воссиять?

                3.
Запятые-птицы растворяются в Енисее,
Ластятся к берегу, выглядывая за чугунные парапеты.
Где ты? Где ты? Я звала тебя голосами
Всех существующих полоумных чаек.
За мостами, начертанными по трафарету   
Катится старая говорильня про Одиссея,
Про этот вечный побег от себя самого,
от попыток отчаянных
стать-кем-то-другим,
героем с именем,
С алюминия привкусом на языке
и обветренными губами,
бежавшим от властной Цирцеи с острова,
Накрытого меланхолически беспощадным цунами.
Что же с нами? Что со мной? К небу очи воздеты.
Где ты, где ты? Я звала тебя и ответу
Рада была бы любому, только чтобы ослабить
Хоть на миг ожидания жгут.
-
Приходи к вокзалу, даже если тебя не ждут.
 
                4.
Дойдёшь до серого замка с серебряным шпилем –
Не заметишь, как миновали мили…
Впереди – распутье...
у цементного ограждения три старухи седые
в масках марлевых, пропитанных медицинским спиртом,
Продают шерстяную пряжу и бормочут будто:
«In nomine Domini Patris
et Filii
et Spiritus Sancti.
Amen».
Пахнут они семенами, землёй сырою –
Будто вызрели на эллинистическом солнце,
Будто узрели сами, как пала Троя,
А сейчас катарактовыми глазами
следят за мною, тянут руки свои ветвистые.
(«Жаждешь истины?
А дорога уже пред тобою выстлана»)

                5.
Доверься шагам. Забреди, хоть и не зная броду,
Каблуком ботинка пригвозди вторую свою природу.
Затопчи, зашепчи, закляни, чтобы впредь
Сердцу ненастному
о тебе не петь,
не истончаться, былое не бередить,
вить из себя
шелково-призрачную золотую нить,
чтобы дойти до конца лабиринта из соленых стен,
с тенью сразившись, предав земле
от пейнтхауса своего ключи,
как бы ни было горько...

(У каждого свой Минотавр, ты своего приручи).

                6.
Отче, где же ходит твоя блудная бледная дочь?
Скотч дешёвый течёт водою заржавленной
По батарейной гортани. Вот цена исканий.
Вот ты, молодость, идешь со мной рука об руку.
«Куба либре» не делает тебя свободной.
Это вечное зияние чистого одиночества
Укрывает искусным, мускусным мороком.
Официант обнимает тебя просто так,
из вежливости, как среди нарциссов
чудно выросшую гвоздику.
Он-то знает твоих подруг, а ты? …
А ты человек без лика.
Homo cogitantium – человек задумчивый,
встретившийся на пути –
Ты пилигрим, идущий за тем,
чтобы просто идти.
Ты оболочка, носящая футболку с цитатой Есенина.
Твои мысли рассеяны по лугам, по рощам.
«Будь проще!» -  Куда уж проще?
Ты словно фон. Человек толпы,
спотыкающийся о бытийность, а не о какой-то быт.
-
Но даже когда ты не слушаешь,
ОН с тобой говорит.

               7.
Все мои окна выходят на храмы –
Всё в точности по мечтаниям Достоевского.
Проснёшься, бывает, а ещё слишком рано,
Ещё бы продлить эту сонную зыбь немного…
Вглядишься в окно и согнёшься, как от удара резкого…
Перед самым храмом Рождества Христова
Лежит железная, никогда не дремлющая дорога.
А ты далеко у грязного подоконника,
Скорчившись от пронзительного за рёбрами – «Дон-н-н-н!»,
Открываешь скрипучую балконную дверцу…
Гиперболически красное солнце и колокольный звон
Бьют, чтобы покаяться не опоздал.
Бьют, как будто на скорости врезаются в сердце
Все до единого поезда.

                8.

Куда мне деться?
Ответь! Скажи!
Над головою оранжевые этажи
Громоздятся, топят меня в тени,
Так за днями дни,
так за днями дни –
Полусон. Полувек. Полубег? Несносно
Получувство не затянувшейся до конца дыры.
Там внутри, трепеща, что-то невнятное просится
Вскрыть, как реки весной, нарыв.
По лицу – к ключицам
Дождь стучится:
«Отвори, впусти, собери до капли
Всё, что Он создал, всё, о чем Он плакал,
Ты пролей в себя, ты пролей словами.
Просочится сквозь твоё тело бренное
Море пенное, звезд мгновенное
Зажигание…
только не дрожжи, не сжимай лопатки.
Всю себя отдай, до последнего зёрнышка мака-
Без остатка.

                9.
Полночь без имени и числа.
Стрелки – в мишень попадают точно –
В яблочную сердцевину секунд. Мгла
царит беспросветная. Точки
Бегают в голове. Не спится:
За окном не Ивана-царевичева Жар-птица,
Там всё слышит, скребется … Она.
Как её ни зови, прилетающую ночами,
Не расставляй ей клети,
Она столетья сдувает, как пыль
с аметистовых крыл.
тебя отыщет, где бы ты ни был,
куда бы ты ни уплыл –
Она будет нигде и повсюду.
              (И я буду!)
Полнолунным глазом своим
провожать тебя не единожды,
Срывать со зданий обшивку,
пытаясь до тебя доцарапаться -
Словно когти железные
пробьют в одночасье и сталь,
и стены кирпичные,
Штукатурку – и глубже
вонзятся в спину твою
Тупым нестерпимым холодом,
что застынешь, застанешь
уже едва ль,
как сорвется с петель февраль.

(-Помнишь ли ты, ответь?
- Если б я могла тогда онеметь…)

               10.
Безотчётный трепет. Вот метель уж треплет
Без неё поседевшие волосы. 
Полосы-рельсы выстроились
На полу, на полумрачном кусочке комнаты…
- «Не шагай! Ты не Анна! Ты княгини равноапостольной
Имя носишь… и это вынесешь!» -
Ветер по проводам заиграет vivace.
Ты всегда верила, что создана
Иначе.
А сейчас ты слита с ночью и её огнями,
томными вечерами за задернутыми занавесками,
Музыкой в белых наушниках, догорающими свечами…
Ты всегда находишь причины достаточно веские,
Чтобы скрыться в своём пуленепробиваемом коконе,
Чтобы сдержать морскую шелковость слов,
Словно в их волнах – объятье ребёнка,
Побеждающее любое зло.

(Любое?
Не сдается оно без боя…)

                11.

Стоит глаза сомкнуть-
В сон пред тобою путь.
Вот поле. Вот щекотливый ковыль –
Единая грива уснувших кобыл.
Вот стол деревянный, за ним – Поэт
Не ест, не пишет, не говорит.
Сквозь цикадный рокот
пробивается чьей-то глас:
«Ты своим словом ещё никого не спас.
Речь твоя многоОбразна,
Современному слуху чужда,
Для кого поешь? Сейчас пора угождать:
Хлеще, жестче, порывистее и острей –
Прямо в сердце - 
дождем из стрел.
Ты себе признаться не можешь,
в сущности кто ТЫ?
Из огня да в полымя,
Дар обращаешь в дым?
Или дара нет вовсе?
Так о тебе ли весть?
Вас таких легионы,
Коих во век не счесть.
Если толпа заскандирует: «Славен будь!»
Ты не думал, что на вымощенный чужими надеждами путь
Ступить тебе сталось?
И пойдешь ведь, безрадостен, тих и слаб –
Пробираться сквозь тысячи рук и лап,
Сующих бумажки в лицо твоё:
«Напиши хоть слово,
и мы его воспоем!»

(Ветер в поле примял траву –
Сколько будет длиться этот сон наяву?)


                12.
На дубовом столе Поэта –
Заржавевшее перо,
пустыня - в чернильнице. 
Над головой Его
Опрокинутый омут ширится.
Сколько в нем всего…
Парно-крылато-копытные стада
сбиваются мириадами,
Топчут небесный пух в прах
без пастуха, без пастыря…
Пасти разинуты.
Когти заточены.
В клочья рвать
Здравый смысл призвана
грозовая конница,
А за ней –
в высях мглистых
тугих два крыла расправила
Тьма первобытная, неизбывная –
ночь-Драконица.
На землю спустилась,
Там, где вереск у ног цветет,
Обещая путнику балладный мёд,
Там, где след твой был у примятых трав,
Она стелет туманом извечный страх.
Не рассыпается больше насекомьим гулом,
У виска зависла бездонным дулом.
«Он отвернулся, тебе не подаст руки.
Ты один. Ты один. Ты всегда один.
Тебя не оценят и не прочтут,
Так зачем идти на неправый суд?
Так зачем марать выбеленные листы?
Лучше сердце оставить целым, хоть и навек пустым.
Позабудь Его имя. К милости не взывай.
У Него без тебя стихотворцев вал.
Обессловленным и бесславным будет твой конец.
Почему не спешит хвалёный Отец?»


                13.
Луч упал на серебряный клин пера:
«Знай, Поэт, не пришел ещё час умирать,
Пред тобой - нераскаянные грехи,
Неначертанные стихи.
Вслушайся! Там, внутри, колокольный звон
Возвещает:
"Дин-дон! Дин-дон!
Лазарь-Поэт,
гряди вон!"»
-
Исторгает Поэт окровавленный крик:
«Господи! Господи, помоги!
И дух прав обнови во утробе моей!
Без Тебя я немощен, нищ и нем,
Без Тебя этот мир невыносим!»
Он сжимает перо из последних сил
И вонзает в разверстую темноту…
Громовой раскат – прорезается яркий свет.
Пала тьма.
Явился
Новый Поэт.

                ***
Он бредёт по полю сквозь васильковый сон.
Ивы машут листьями вдалеке.
Шаг его так лёгок, почти невесом,
Он бредёт среди трав, не узнан ещё никем.
«Если уж писать- так пиши о Нём,
Всё воздастся, оставь человечий страх.
Полно спать! Просыпайся
со Христовым именем
на устах».



(2019-2023)