Из предпослетних

Собираю слова
между облачных вычурных кружев,
отстирать и отжать бы
до ласковой сини быльё.

Но плывут, как плотва
мои думы, немы и недужны.
Осень медленной жатвы.
Идти и идти до неё.

Вот пытаюсь писать.
Только всё отвлекают сирены
и сиреневый воздух –
над городом август ещё.

На травинке роса. И оса.
И горчат перемены.
Увядающим розам
сгодится поддержки плечо.

Молча слушаю жизнь,
отголоски военных прилётов.
О сорочьих делах
между сплетен глухих ойкумен.

А в росинке дрожит
от слезинки непролитой что-то.
О топтанье впотьмах.
И приторна лжи карамель.

*

И да, для чудаков весь этот свет.
Бредешь под ним и сквозь него, по краю.
Зайти боишься дальше, ведь не знаешь,
А вдруг за краем ничего и нет...

Берешь с собой всё, что не так лежит.
Осколки летних ласковых букетов,
Шмеля и пчёлку, что и сами лето,
И голубя, шагающего в жизнь...

*

После лета сентябрь и осень?
Вновь тетради в косую, в клетку,
линий строгость. Абсурд допросов
зайцев, едущих без билета...

После лета сквозняк знакомый
входит в окна и двери дома.
И такая от грусти кома:
от войны не уйти надолго.

Эта гадость везде настигнет,
и кончаются вдруг чернила.
Настигает однажды, дважды...
Вой сирены, что в строчке каждой,
и бессилие невыносимо.

После лета опять ни строчки?
Только лужи вокруг и слякоть?
Только мир за окном непрочный.
Только снова вздыхать и плакать?

Для любви снова мало места,
до которого смогут ноги...
Ритм ломая, круша чертоги
и дороги до кущей рая,
и себя по частям собираешь:
не святая, не Божья невеста.

Ручка пишет и буквы тают.
Рвутся нервы и нить рассказа.
На душе не видна проказа
и тебя меж людей впускают...

На исчёрканный лист опавший,
где записано прошлое лето,
дождь безжалостно хлещет, хлещет.
И неважно: в косую, в клетку.
Просто лета почти не осталось...