песни из спектакля Авоська и Чемодан

               
               
Стихотворения и песни из пьесы "Авоська и Чемодан"    

                «Был Аркадий не богат
                С детства по уши рогат...»
                (из детской считалки)

*   *   *

Жил Жук древнеримский "Аркадий"
Знал всех кто по городу гадит...
С рассвета навоз он шарами катал
Среди горожан,каторжан и катал
Пусть Голубь последний на крыше
Пугал им старух и детишек
Жук верил,что делает чище
Весь день убирая говнище...

Мальчишки,завидев,дразнили Жука
Матроны,припудривши носик слегка,
До слёз обливаясь духами
Невинно вращали глазами...
С орбит от усердья сошедши
Жук слыл городским сумасшедшим

Был беден,унижен,но духом силен
Жук делал,что должно в распаде времён...
В семейной гремящей повозке
Лишь камни,солома да доски
Жена покорившись всем бедам
Открыто жила с Короедом....

На Форуме шум...Осуждений река...
Изгоним Жука-станет ноша легка!
Столицу мы сделаем чище!
Исчезнет и Жук,и...говнище!
Прогнали Жука по решенью Суда...
Но город в навозе исчез навсегда
И все близлежащие веси
Ушли с нечистотами вместе

Империи пали...промчались века...
Тот город забыли,но помнят Жука...
И дети над книгою в школе
До ныне зубрят по неволе:
"Мышей истребляют по лавкам коты...
"Мочалка и мыло-залог чистоты
"Жук-это античный философ
Чернявый,рогатый и босый..." 

*   *   *

Вот вам, сосед, мое решенье:
За слезы вдов, за прегрешенья,
За то, что тёмен, груб, нелеп –
Вам есть консервы, лук и хлеб!

*   *   * 

Три кобылы над рекою
Скопом сватались к ковбою.
Как кобылам быть,
Хочуть счастье пить,
Одного любить…
Мать твою... етить!         

*   *   *   

Как нескучно вы живете:
Хлеб пресыщенно жуете,
И, хозяевам служа,
Устриц лупите с ножа.

*   *   *

На слона да сома
Ворожила кума.
Да в суседней светелке
Ёжик щупал иголки.

*   *   *
               
Чума, холера и проказа
Сошлись за праздничным столом!
Каждая баба зараза,
А мужику поделом.

*   *   *

Сам с усам…
Ходила лиса по лесам,
Телега посваталась к мерину…
Так я тебе и поверила

*   *   *

Дабы хлеб заработать насущный,
Отрешась от юдоли земной,
Надо лености райские кущи
И товарок пустых и докучных
Отсылать крепким словом домой.

*   *   *

Харе, Кришна, харе, харе!
Дали йогу йогурт в харю…
Русский, черемис, татарин
В ТвЕри, Нижнем да Самаре,
Космос наш – сказал Гагарин!

*   *   *

Пусть ветры гуляют вдоль тропок могильных.
Бастинда к полету расправила крылья!

*   *   *

И сойдутся у края Вечности.
Две души нелюбовь испытавшие,
И к последнему краю пришедшие,
Стосковавшиеся, настрадавшиеся,
Но свою половинку нашедшие,
Как пипетки да склянки аптечные.

*   *   *

Я – рисковая девица,
Словно выигрыш в спортлото,
Я урвАла пару принцев:
Есть рыбак! Есть врач Пихто!

*   *   *

Собака по имени Чау
На завтрак любила какао
И косточку в миске,
И в тесте сосиску,
А больше всего –
Хозяина своего...

*  *  * 

Луна покоя не даёт
Мечтам и мыслям, и желаньям,
Пусть спит натруженный народ…
Иди ты, поэтесса, в баню…

*   *  *

Дающая Огонь и Сеющая Град!
Твой опыт сцежен из дождей осенних...
Он вымощен каменьями утрат,
То золотым песком приобретений...
Живи, тебе воздастся во сто крат
Средь прочих: и животных и растений..

*   *   *

Женщина едет за хлебом...
В сумке пакет с молоком...
Хмурится рваное небо,
Выстуженное сквозняком.
Женщина дарит улыбку
Псам в придорожной пыли,
Кошкам и мамам со скрипкой,
Тем, что детей повели
В ближнюю «музыкалку»,
Мимо глазастых бабуль...
Парни спешат на рыбалку,
Девок сажая в «Жигуль»...
Лыка не вяжет Петрович,
Дуя с работы домой...
Мира печальная повесть
Всех усадила на поезд,
Как оказалось, в другой...
Каждый ни с тем пассажиром,
Каждый в пути ни туда…
Мира чужая квартира,
В небе чужая звезда...
Женщина ходит по кругу,
Словно какой инвалид...
За полночь звОнят подруги
Выплакать щелочь обид...
Женщина тащится с хлебом
Мимо знамен и икон,
Звёздное крутится небо,
Душу обдав сквозняком...
И никуда не укрыться,
И никуда не сбежать,
В пору в соседа влюбиться,
Новых детей нарожать...
Слито мужское сословье:
Доблесть – забой и запой,
Братья по выцветшей крови
Обручены с пустотой...
Женщина ходит за хлебом,
Кормит щенков и ворон...
Свет застелив ширпотребом,
Времени мчится вагон...

*   *   * 
               
Женщина с возрастом телом себе не равна.
В мыслях зима, пусть по лужам гарцует весна,
Шаркает шагом усталость с утра в темноте
Море желаний, но силы не те… не те!
Время течет, как сквозь сито в корыто вода,
Мир изо льда – и лицо цвета плитки из льда.
Рот по утрам так завален – как двери в снегах,
Брошенный скорчился Пан – детородный пах.
Что поседело – мечтает без боли дожить,
Грудь, что стояла, – ссохшейся булкой лежит.
Свечка фигуры – желаний влекущий маяк…
Господи! Это всё я?  Старая дура твоя?!
Слов соплеменников патока – грубая лесть!
Сколько мне лет? Что я делаю, Господи, здесь?
Что у меня под глазами? А волосы? Спутанный ком!
(Ладно! Об это потом!)
Я надеваю в обнимку шелка и в обтяжку чулки,
Серьги и кольца… (посуду в них мыть не с руки),
Брызгаюсь… Мажусь… Малююсь… Я снова жива!
Утром все чаще гудит, как труба,  голова.
Серые мысли… И кофе, и сахар… Не в счет!
Мелочь сгребает судьба… и всегда под расчёт.
Лента помады, как алые маки во рту.
Взгляды мужские мимо снуют  в темноту.
День до постели, как петля на шее, постыл.
Господи, я  не просила! Ты каждую взял и простил!
Капли молочные вяжут у дочери грудь -
Чмокает внучка, себе, пробивая, свой путь.
Тексты ушедшим выводит рука на стене…
Господи!  Вспомни и ты обо мне...обо мне...обо мне!
___________________

Из неопубликованной книги стихов Натальи Николаевны Микоши.
Цикл «Из мировой поэзии об Аркадии Генриховиче Бреме»

*    *    *
                (Из британской поэзии)

Лорд Брэм, бонвиван и повеса,
В аббатстве разучивал мессы,
Кадрил всех индийских принцесс
И знал, что такое инцест.
Сэр Брэм был член партии Тори,
Он чай привозил из-за моря…
Ел пудинг, овсянку и крем
На завтрак сиятельный Брэм,
Курил у камина сигару,
Слал порох и соль Боливару,
Ещё первоклассный свинец…
Держал тонкорунных овец,
Носил макинтош и регланы,
И псов разводил Кардигана,
И ездил в ландо мистер Брэм
На званый приём в Букингем.
Пил в клубе изысканно виски,
Всегда уходил по-английски,
Был членом масонских коммун
И даже был ранен в Крыму.
В Парламенте правил законы
И дружбой гордился с Ньютоном.
Бывало, зайдёт на обед,
Вручая билет на балет.
На Бёрнса писал эпиграммы,
Услужливо кланялся дамам
И шуткой довольно простой
В душе разжигал непокой.
Вступая с мужьями в дебаты
Он в Лондоне слыл меценатом,
Любителем шумных забав
И в пабах на пиво облав.
За бриджем полночи сжигая.
В колониях жил как хозяин,
Как белый великий сахиб,
Смотря на залива изгиб.
Он кушал балканские фиги
И блюда свежайших олив...
Жил Брэм как у джина халиф...
Он слыл, как никто, джентльменом.
Гордилось Отечество Брэмом...
Сияла героя скрижаль.
Под хвост вдруг попала вожжа...
Что ж, судеб темны коридоры –
Он взял и ушёл в бутафоры...
Кулисы, диезы-бемоли,
Костюмы, прогоны и роли,
Гастрольные явки-пароли,
Пыль, краска и треск канифоли...
Он горькую пьёт с дядей Колей,
И содраны руки до боли...
Доколе... доколе... доколе...
Сэр Брэм в добровольной неволе:
Искусство – бескрайнее поле...
Мы все у него на приколе...

*    *    *
                (Из персидской поэзии)

Правитель персидский, Брэм-шах-Пехлеви,
Страдал без гармонии в долгой любви.
Супруга его, удалившись от мира,
Ключи забрала от дворцовой квартиры.
Плывя по теченью, как раненый кит,
Брэм-шах-Пехлеви был несчастьем разбит.
Чтоб вкус бытия не растратить совсем,
Ходил падишах, как на службу, в гарем!
От счастья нетвёрдо владея собою,
Красотки – кумыс с огнедышащей кровью,
С усами над верхней персидской губою,
С густою нещипаной, сросшейся бровью,
Стекались на ложе неспешной гурьбою...
Их груди – как дыни, их лоно – судьба,
А пятая точка – что с мёдом арба.
Их томность и нега – изюм, пахлава,
И каждая – страсти стрела и раба.
Брэм-шах-Пехлеви, роем дев утомлённый,
Сидел под чинарой, мечтой окрылённый,
И думал: быть может пора на покой,
Стать звёздами в небе иль горной рекой,
Травою морскою упасть на песок...
Был Брэм-Пехлеви, как никто, одинок.
Но грянул джихад средь тенистых аллей,
Супруга, вернувшись с оравой детей,
Таких раздала Пехлеви бомбулей,
Что знамя ислама дымилось над ней.
Шах моет на кухне в лохани посуду
И только твердит: «Я так больше не буду!
В гарем? Да вы что? Никогда!.. Ни ногой!»
А мог бы стать звёздами с горной рекой...

*     *     *
                (Из немецкой поэзии)

Герр Бремм был последний баварский король,
В подвалах за кружкой кричал он: «Яволь!»
И рада была перекатная голь,
Когда королю подавала хлеб-соль.
Герр Бремм был отважный задира-ландскнехт,
У женщин имел несомненный успех,
Был дерзок, беззуб, не по возрасту сед,
К тому ж рисовал на холсте.
Герр Бремм был художник, бесспорно, в душе,
Любил заглянуть в придорожный гаштет,
Взять пиво, сосиски, как местный эстет,
А после писать на холсте.
Герр Бремм был поклонник изящных идей.
Ходила молва, что он якобы гей,
С актрисами в замке встречая рассвет,
Он всех рисовал на холсте.
Герр Бремм был политик, стратег ого-го!
Народ и Германия выше всего!
Средь всех ретроградов тянулся в хвосте,
Рисуя всем «фак» на холсте.

*     *     *
                (Из еврейской поэзии)

Брэм Абрамыч Маймонид
Был всемирно знаменит.
Торговал в местечке нашем
Он кошерной манной кашей
И священною мацой
Под «шолом» Аниты Цой.
Под созвездием стропил
Он ещё немножко шил.
Брем Исакыч Михельсон
Для всего имел резон,
Жил в тиши, вдыхал озон
У святой горы Сион.
Был стоградусный масон,
Подстригал с утра газон.
Биржевые котировки
Для разряда обстановки
Безбоязненно крушил,
Но... ещё немного шил.
Брэмм Гиршоныч Гольденштерн
Гнал частицы в центре ЦЕРН.
Ускорителем полей
В зоне квантовых нулей
Достигал таких рекордов,
Что дай бог ему... Налей!
И стокгольмские мужи
Все просили: «Покажи!»
Ну, а он для куражу
Им кричал: «Не покажу!
Мир есть тайна высших сил!»
Под убогого косил…
Видит бог... вот он не шил.
Бремм Аркадич Зильбершток
Был раввин – еврейский поп.
Лучше всех во всей Европе
Отрезал от крайней плоти,
Как велел еврейский бог.
Для расцвета синагог
Он потом в своей иешИве,
Размышляя о наживе,
Тору истово зубрил.
Средь заброшенных могил
И безлунными ночами
По завету, пред свечами,
Камень истины крушил
И, как предки, жил и шил.

*    *    *
                (Из польской поэзии)

Польский шляхтич пан Брэм Баскетбольский
Жил в именье на гмине Поморской.
Утром трубку в халате курил,
Оперевшись на древо перил.
Теша гонор всепольский и «паньский»,
Ездил в бричке на рынок он Гданьский.
Не спеша обходя каждый ряд,
Всё искал Катажине наряд.
Пани – счастье его – Катажина
Была та ещё сука-вражина!
Била розгами панских крестьян
В дни, когда Бутафорский был пьян.
Но однажды на площади Гданьска
Пан увидел БарбОру Роганску,
Ту, что всем наставляла рога,
Потеряв от любви берега.
Легковесна, как строчка стиха,
Оставляла ни с чем мужика.
Пан, увидевши пани БарбОру,
С ней обмолвился коротко... скоро
Так пошли  по любви коридору,
Шляхтич Брем с роковою Барборой.
А тем временем свет - Катажина
На театре роман закружила,
Полюбила она столяра,
Затащила  силком в номера.
Нравы те ещё нонче в театрах:
Все со всеми, как белочки в Татрах.
И в итоге опутанный Брэм
Осознал, что любовь тот же тлен.
Раз, заставши супругу на раме,
В номерах под двумя столярами,
Бутафорский, их всех застрелив,
Горько запил... в компании див,
Заперевшись надолго в амбарах.
Катажина умчалась с гусаром,
Принимая от счастья дары,
Умерла сковырнувши нарыв.
Бутафорский на площади Гданьска
Был задавлен пролёткой цыганской…
Вот такой мелкопольский сюжет,
Где сочится Шекспир из манжет.

*    *    *
                (Из античной поэзии)

Сенатор античный – о, Брэмус Игнорум! –
У моря сажал кабачки, помидоры,
Чеснок и капусту, фасоль и горох.
Он был в этом дока и истинный бог.
У древней Салоны, в окрестностях Сплита,
Он жил беззаботно судьбою пиита.
И сам император, что кушал с ножа,
Стихи и капусту его уважал
И звал во дворец для учёбы крестьян, –
Был кесарем добрым ДеОклетиан.
Пускай, как Игнорум, сажая капусту,
Он тоже стихиры слагал безыскусно,
Воюя с Сенатом за разницу сфер,
Он ставил всем в Риме пиита в пример.
А сам же сенатор – о, Брэмус Игнорум! –
Когда выходил в белой тоге на Форум,
Нередко собравшимся вирши читал
И публику рвал, как гранёный кинжал.
В ту пору под пурпур окрасились клёны,
На рынок свезли из земель покорённых
Народ приграничных германских земель.
Сенатор купил для себя Анабель,
А может Гертруду иль рыжую Гретхен, –
Преданья времён ненадёжны и редки.
Но римский историк, философ Тацит,
В своих мемуарах об этом гласит:
Мол, римский сенатор, приняв иностранку,
Писал ей поэмы, элегии, тАнку;
Мол, эта германка ему родила
Две дюжины деток, что стала мала
Усадьба под Римом красавца пиита;
На дачу примчавшись к приморскому Сплиту,
Сенатор случайно на вилы упал.
Три дня и три ночи весь Рим горевал.
И нынче потомки – о, Брэмус Игнорум! –
Рисуют слова на столичных заборах
Про то, что в сортирах писали века:
Про то, что команда фуфло Спартака…
Про то, что гетера мужчин разлюбила…
Про то, что не этим давала, кобыла…
Про то, чтоб скорее накрылся режим…
О, Брэмус Игнорум! Ты в вечности жив!

*    *    *
                (Из японской поэзии)

Брем-сёгун из рода Токугавы
В джонке плыл на остров Окинава,
Ковыряя хмуро ланч-пакет.
Был сёгун красивый и отважный,
Брал с боями Осаку раз дважды
И на Фудзи лазил налегке.
Прибыл Брем на пристань Окинавы!
Начались забавы и халявы:
Фунги, фУго, тёплое сакэ,
Днём – Сумо, а вечером – Кабуки,
Где в тоске заламывая руки,
Мужики кричат на сквозняке...
В кимоно, раскрашенные жутко,
В толстом гриме цвета перламутра
То ль поют, то ль воют – не поймёшь.
Представленье с долгом и страстями!
Девы в зале шмыгают носами…
Правда, кривда, вымысел и ложь…
Потрясённый содержаньем пьесы,
Где сюжет про принца и принцессу,
Был сёгун в кулисы приглашён.
Там ему все почести воздали,
Он в ответ повесил всем медали...
В доме гейш был вечер завершён...
И с тех пор к актерам за кулисы
Стал ходить отведать рыбу с рисом
И запретно... кое-что ещё.
Написал четыре лучших танки:
Мол вкусны здесь сушки и баранки,
Даже чай зелёный из трущоб,
Здесь прекрасен соус с якитори,
Здесь за жемчугом ныряют в море,
Здесь я счастлив, словно конь в пальто,
Здесь я в банях лапал всех матрёшек,
Здесь актером был одним я брошен,
Что был нежен словно лепесток...
Он отдался мне на самой стрехе...
Так сёгун забыл, зачем приехал,
А невеста бросилась в поток.

*     *     *
                (Из испанской поэзии)

Ревнивый идальго дон Брем – каудильо –
В каком-то там веке чудил на Севилье.
Его дама сердца – краса Изабелла –
Любила лимоны, грейпфруты, памело,
Туроны, паэлью (что тоже неплохо),
А после из кубка лечилась Риохой.
Ночами катаясь у моря в карете,
Купалась нагая... что видели дети...
Ревнивый дон Брем, ещё тот каудильо,
С подзорной трубой забираясь на шпили,
Разглядывал звёзды, постройки и пашни,
Окрест озирая весь город из башни.
Однажды в окне – силуэт без одежды,
Приникший к мужчине доверчиво, нежно.
И понял дон Брем – неверна Изабелла!
Она влюблена в дон Рамона – тореро!
Как честь защитить? Всё решит поединок!
И жизнь, и судьба для идальго едины.
Сражался с быками тореро на ринге,
Не зная, что будет убит в поединке,
Что будет потом распевать вся Севилья,
Как тело пронзили сто две бандерильи!
О доне Рамоне все храмы молились –
Севилья, Валенсия, даже Кастилья.
И плакал народ, жёг костры инквизитор…
И гневался Бог, как последний арбитр...
А что Изабелла? Вновь выпивши литр,
Она каудильо порезала свитер,
А ночью ушла на любовное ложе
Греху предаваться с влиятельным дожем...
Не ведал идальго, убивший Рамона,
То дож куролесил в окне у балкона.
И многие дамы, и многие жёны
С такими испанцами тоже знакомы.
Пора завершать нам историю всё же...
О Бреме, тореро, о бабе и Доже.

*   *   *
                (Из поэзии менестрелей)

Прекрасный рыцарь Брем О’Лот –
Опора королей,
Среди лесов, среди болот,
Невспаханных полей
Жил одиноко, словно крот,
Как заклинатель змей.
Он набивал жратвою рот,
Крича слуге: «Скорей!
Ты долго возишься, урод!
Бургундского! Налей!»
Брем-рыцарь в замке пировал
С одним святым отцом
И после брёл на сеновал,
А там с другой овцой...
Но если б грянула война,
Коня взнуздав в поход,
Взял рыцарь сто телег вина
И девок хоровод.
Раз палестинская земля,
Зарыв Господен гроб,
Всем христианским королям
Алейкум слала Ассалям
Стрелой смертельной в лоб.
Брем-Лот повёл свои войска
На грозных сарацин,
На грудь приняв седьмой стакан
И сыра съев аршин...
В конце неверные сдались
И ныли: «Пощади!»
Все овцы превратились в лис,
Стеная: «Господин!»
Но благородный Брем О’Лот
Велел всем дать вина.
Аллах взошёл на эшафот,
Коль лился сок сбродивший в рот...
Так кончилась война!
Урок был милосердью дан –
«Ля мур» и «Се ля ви»...
Любили овцы христиан
Без денег, по любви...
За сутки выпили всего
Бочонков больше ста,
Болели тело и живот
За господа Христа...
Вернулся рыцарь Брем О’Лот
Из дальних Палестин...
Века о нем поёт народ,
Упившись до седин.