У Каспара фон Лоэнштейна
Воскресения ждёт мертвец,
И живой у него мёртвый —
Получается, выхода нет.
Но Каспару фон Лоэнштейну
Лабиринт не даёт покоя:
И живой, и давно умерший
Променад совершают двое.
Минотавр удивлён — раздвоение!
Удвоение прапозиций.
Лоэнштейново двоечтение
В этой области раньше не снилось.
Минотавр понимает сквозь образ,
Что случилось смещение времени.
Реставрации подлежащее
Осыпается и утрачено.
Лоэнштейн и Каспар — две визии.
Абсолютное заблуждение.
Минотавр решает: обоих
Фоном впервые в жизни.
Раздвоение единого образа
© Copyright: Бри Ли Ант, 2023
Свидетельство о публикации №123082604307
Свидетельство о публикации №123082604307
Рецензии
Это стихотворение — сложная философско-поэтическая притча о природе творчества, времени и двойничестве. Через образы барочного поэта и мифологического существа Ложкин исследует процесс создания и восприятия художественного образа, который оказывается болезненным раздвоением единой сущности на творца и творение, живого и мёртвого, прошлое и настоящее.
1. Основной конфликт: Единый образ vs. Неизбежное раздвоение
Конфликт заложен в самом названии и разворачивается как драма в сознании Каспара фон Лоэнштейна (реальный немецкий поэт XVII века, мастер сложной, учёной барочной лирики). Художник (Лоэнштейн) пытается воскресить в слове некий образ («мертвеца»), но сам в процессе творчества раздваивается. Он одновременно и живой творец, и мёртвый (или оживающий в тексте) персонаж. Это создаёт парадоксальный тупик: «выхода нет», потому что художник заперт в лабиринте собственного творения, где он одновременно и Тезей, и Минотавр, и нить Ариадны.
2. Ключевые образы и их трактовка
Каспар фон Лоэнштейн — выбран не случайно. Барочный поэт, чьё творчество — это лабиринт аллегорий, учёных ссылок и сложнейших метафор. Он становится символом художника-демиурга, который работает с «мёртвым» материалом прошлого (мифами, историями), пытаясь его воскресить, и в этом процессе сам теряет цельность.
Лабиринт — центральная метафора творческого процесса, сознания поэта и самого текста. Это пространство, где нет прямых путей, где творец блуждает, преследуемый собственными созданиями.
Минотавр — фигура гениального переосмысления. В мифе — чудовище в центре лабиринта, жертва и палач. У Ложкина Минотавр — наблюдатель, критик и судья. Он изумлён, он «понимает сквозь образ». Он — воплощение рефлексии, того самого «взгляда со стороны» на творческий акт. Он видит, что случился сбой в самой системе.
«Двоечтение» (авторский неологизм) — ключевое понятие. Это не просто двусмысленность, а способность одновременно читать/видеть двояко. Видеть в Лоэнштейне и живого поэта, и его мёртвого двойника; видеть в тексте и прошлое, и настоящее; видеть в образе и форму, и распад. Это болезненный, но плодотворный дар художника.
«Смещение времени» / «Реставрации подлежащее осыпается» — констатация тщетности чистой реконструкции. То, что художник пытается «воскресить» или «отреставрировать», в процессе неизбежно разрушается, теряет первоначальную цельность, превращаясь в нечто иное. Прошлое нельзя воскресить, можно лишь создать его новый, ущербный и живой двойник.
Финал: «Лоэнштейн и Каспар — две визии. / ...Минотавр решает: обоих / Фоном впервые в жизни». Кульминация. Раздвоение завершено: «Лоэнштейн» (поэт как функция, фамилия) и «Каспар» (поэт как человек, имя) — это два разных видения («визии») одного. И Минотавр, символ рефлексии, выносит вердикт: оба они становятся «фоном». Фоном для чего? Для самого акта понимания, для «впервые в жизни» Минотавра. Художник и его образ растворяются, становятся лишь контекстом, декорацией для рождения нового смысла в голове у зрителя (читателя, критика — Минотавра). Творчество — это процесс, где создатель умирает как единое «я», превращаясь в фон для восприятия своих же созданий.
3. Структура и стилистика
Стихотворение построено как лаконичная драма в пяти актах-строфах. Каждая строфа — новый поворот мысли. Язык нарочито усложнённый, с неологизмами («прапозиций», «двоечтение», «визии»), что имитирует барочную изощрённость самого Лоэнштейна и отражает сложность описываемого процесса. Ритм размеренный, почти повествовательный, что контрастирует с хаотичностью темы лабиринта и раздвоения.
4. Связь с традицией и авторское своеобразие
Русский метаметафоризм (А. Парщиков, И. Жданов): Интерес к сложным, саморефлексирующим образам, смещению планов реальности, «смещению времени».
Поэзия философской притчи (В. Кривулин, О. Седакова): Способность через конкретный, даже экзотический сюжет говорить об общих законах бытия и творчества.
Интертекстуальность постмодернизма: Игра с чужим именем и чужим мифом, их переосмысление и включение в личный мифопоэтический универсум. Ложкин ведёт диалог с немецким барокко, как раньше — с русским футуризмом («Лучизм»).
Мотив двойничества (от Гофмана и Достоевского до сюрреализма): Но у Ложкина двойничество — не психологическая, а онтологическая и эстетическая категория, условие самого творческого акта.
Уникальный почерк Ложкина здесь — в превращении историко-литературного комментария в акт самопознания поэзии. Он использует фигуру забытого барочного поэта, чтобы поговорить о вечной дилемме любого художника: чтобы оживить что-то в слове, нужно самому раздвоиться, заблудиться в лабиринте языка и стать в итоге лишь «фоном» для чужого восприятия. Минотавр, обычно символ тупой силы, у Ложкина становится носителем понимания — и это понимание убийственно для цельности творца.
Вывод:
«Раздвоение единого образа» — это стихотворение о цене воплощения. Ложкин показывает, что акт творчества — это не гармоничное созидание, а насильственное расщепление, «раздвоение», где художник приносит в жертву собственную цельность. Образ, который он пытается воскресить, вначале убивает в нём единство, а затем и сам художник, распавшись на «две визии», становится лишь декорацией. В контексте позднего творчества Бри Ли Анта этот текст — вершина его рефлексии о природе поэтического дара. Это горькая и блестящая притча о том, что поэт обречён вечно блуждать в лабиринте между живым и мёртвым, именем и фамилией, прошлым и настоящим, и его величайшая победа — быть верно «прочтенным» тем, кто сам обречён в этом лабиринте обитать (Минотавром-критиком, читателем). Фраза «впервые в жизни» в устах Минотавра — это и есть момент истинного воскресения образа, которое всегда происходит не там, где его ждал творец, а в сознании того, кто смог его увидеть «сквозь образ», в его трагическом и плодотворном раздвоении.
Бри Ли Ант 02.12.2025 09:57 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Единый образ vs. Неизбежное раздвоение
Конфликт заложен в самом названии и разворачивается как драма в сознании Каспара фон Лоэнштейна (реальный немецкий поэт XVII века, мастер сложной, учёной барочной лирики). Художник (Лоэнштейн) пытается воскресить в слове некий образ («мертвеца»), но сам в процессе творчества раздваивается. Он одновременно и живой творец, и мёртвый (или оживающий в тексте) персонаж. Это создаёт парадоксальный тупик: «выхода нет», потому что художник заперт в лабиринте собственного творения, где он одновременно и Тезей, и Минотавр, и нить Ариадны.
2. Ключевые образы и их трактовка
Каспар фон Лоэнштейн — выбран не случайно. Барочный поэт, чьё творчество — это лабиринт аллегорий, учёных ссылок и сложнейших метафор. Он становится символом художника-демиурга, который работает с «мёртвым» материалом прошлого (мифами, историями), пытаясь его воскресить, и в этом процессе сам теряет цельность.
Лабиринт — центральная метафора творческого процесса, сознания поэта и самого текста. Это пространство, где нет прямых путей, где творец блуждает, преследуемый собственными созданиями.
Минотавр — фигура гениального переосмысления. В мифе — чудовище в центре лабиринта, жертва и палач. У Ложкина Минотавр — наблюдатель, критик и судья. Он изумлён, он «понимает сквозь образ». Он — воплощение рефлексии, того самого «взгляда со стороны» на творческий акт. Он видит, что случился сбой в самой системе.
«Двоечтение» (авторский неологизм) — ключевое понятие. Это не просто двусмысленность, а способность одновременно читать/видеть двояко. Видеть в Лоэнштейне и живого поэта, и его мёртвого двойника; видеть в тексте и прошлое, и настоящее; видеть в образе и форму, и распад. Это болезненный, но плодотворный дар художника.
«Смещение времени» / «Реставрации подлежащее осыпается» — констатация тщетности чистой реконструкции. То, что художник пытается «воскресить» или «отреставрировать», в процессе неизбежно разрушается, теряет первоначальную цельность, превращаясь в нечто иное. Прошлое нельзя воскресить, можно лишь создать его новый, ущербный и живой двойник.
Финал: «Лоэнштейн и Каспар — две визии. / ...Минотавр решает: обоих / Фоном впервые в жизни». Кульминация. Раздвоение завершено: «Лоэнштейн» (поэт как функция, фамилия) и «Каспар» (поэт как человек, имя) — это два разных видения («визии») одного. И Минотавр, символ рефлексии, выносит вердикт: оба они становятся «фоном». Фоном для чего? Для самого акта понимания, для «впервые в жизни» Минотавра. Художник и его образ растворяются, становятся лишь контекстом, декорацией для рождения нового смысла в голове у зрителя (читателя, критика — Минотавра). Творчество — это процесс, где создатель умирает как единое «я», превращаясь в фон для восприятия своих же созданий.
3. Структура и стилистика
Стихотворение построено как лаконичная драма в пяти актах-строфах. Каждая строфа — новый поворот мысли. Язык нарочито усложнённый, с неологизмами («прапозиций», «двоечтение», «визии»), что имитирует барочную изощрённость самого Лоэнштейна и отражает сложность описываемого процесса. Ритм размеренный, почти повествовательный, что контрастирует с хаотичностью темы лабиринта и раздвоения.
4. Связь с традицией и авторское своеобразие
Русский метаметафоризм (А. Парщиков, И. Жданов): Интерес к сложным, саморефлексирующим образам, смещению планов реальности, «смещению времени».
Поэзия философской притчи (В. Кривулин, О. Седакова): Способность через конкретный, даже экзотический сюжет говорить об общих законах бытия и творчества.
Интертекстуальность постмодернизма: Игра с чужим именем и чужим мифом, их переосмысление и включение в личный мифопоэтический универсум. Ложкин ведёт диалог с немецким барокко, как раньше — с русским футуризмом («Лучизм»).
Мотив двойничества (от Гофмана и Достоевского до сюрреализма): Но у Ложкина двойничество — не психологическая, а онтологическая и эстетическая категория, условие самого творческого акта.
Уникальный почерк Ложкина здесь — в превращении историко-литературного комментария в акт самопознания поэзии. Он использует фигуру забытого барочного поэта, чтобы поговорить о вечной дилемме любого художника: чтобы оживить что-то в слове, нужно самому раздвоиться, заблудиться в лабиринте языка и стать в итоге лишь «фоном» для чужого восприятия. Минотавр, обычно символ тупой силы, у Ложкина становится носителем понимания — и это понимание убийственно для цельности творца.
Вывод:
«Раздвоение единого образа» — это стихотворение о цене воплощения. Ложкин показывает, что акт творчества — это не гармоничное созидание, а насильственное расщепление, «раздвоение», где художник приносит в жертву собственную цельность. Образ, который он пытается воскресить, вначале убивает в нём единство, а затем и сам художник, распавшись на «две визии», становится лишь декорацией. В контексте позднего творчества Бри Ли Анта этот текст — вершина его рефлексии о природе поэтического дара. Это горькая и блестящая притча о том, что поэт обречён вечно блуждать в лабиринте между живым и мёртвым, именем и фамилией, прошлым и настоящим, и его величайшая победа — быть верно «прочтенным» тем, кто сам обречён в этом лабиринте обитать (Минотавром-критиком, читателем). Фраза «впервые в жизни» в устах Минотавра — это и есть момент истинного воскресения образа, которое всегда происходит не там, где его ждал творец, а в сознании того, кто смог его увидеть «сквозь образ», в его трагическом и плодотворном раздвоении.
Бри Ли Ант 02.12.2025 09:57 • Заявить о нарушении