Белые снегири - 56 -5-

          5. НОВЕЛЛЫ

НАДЕЖДА СЕРЕДИНА
(г. Чехов, Московской области)

ОБ АВТОРЕ:

Середина Надежда Митрофановна родилась в Воронеже. Окончила филологический факультет Воронежского государственного педагогического института и Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького. Работала в театре помощником режиссёра по литературной части. Преподавала русский язык и литературу, переводила английскую и американскую прозу. Главный редактор газеты «Художественная литература и жизнь».

Прозаик и публицист. Публиковалась в журналах «Москва», «Московский писатель», «Знамя», «Роман-журнал»,  «Подъём», «Север», «Муравейник», «Дипломат», «Мир женщины» и других, в газетах. Автор 40 книг прозы, в том числе романов: «Подростки» (Лауреат международного литературного конкурса имени А. Платонова. Российско-Баварский центр, 2012); «Черная птица на белой сирени» (победитель Воронежского областного конкурса Союза журналистов России в номинации «Живёт село — живёт Россия», 2000); «Тайна личной жизни» (О культурном пространстве России, Испании и Франции. Призер 6-го Международного конкурса им. М. Волошина, 2008). В 2014 году опубликованы повесть «Где моя мама?» и одноименная пьеса в соавторстве с драматургом Игорем Калининым, в 2015 году — повесть «Дорога в Иерусалим — исповедь паломника». Произведения переведены на английский и немецкий языки.

Отмечена премией журнала «Мир женщины» за лучший рассказ (Москва, 2001), лауреат областной премии им. И. Бунина (2002), призёр 6-го Международного конкурса им. М. Волошина (2008), призер литературного конкурса «Пастернаковское лето» (2014; отрывок из повести «Ключ Сергия Радонежского»).

Член Союза писателей России (1997). Член Международного ПЕН-центра (2007). Живет в подмосковном Чехове.



Издания: за последние годы: 1. Дорога в заповедник: Повесть. — Курган,2013. С.112. 2.  Где моя мама?: Роман. – Москва: «Художественная литература и жизнь», 2014. С.96. 3. Где моя мама?.. (в соавторстве с Калининым Игорем) Социальная драма. //Москва. «Тар-принт». 2014. С.54. 4 Дорога в Иерусалим – исповедь паломника: Повесть. – Москва: Московская городская организация Союза писателей России. НП «Литературная Республика», 2015. С.102. 5. Жил-был барсук. Сборник рассказав.2016. 6.  Место встречи – Иерусалим. Роман. 2016.
Публикации: 2015. Ключ Сергиева Посада. Отрывок из повести. // Сборник. Московская городская организация Союза писателей России. 2015. С.130-132. Монах. Рассказ.  // Журнал. Молодая гвардия. — Москва, 2015. Неопалимая купина. Рассказ. // Сборник Золотое руно. Москва, 2015. 2016. Неопалимая купина: Новелла. // Литературный альманах. Золотое руно. Издательство ООО «Реал Принт». 3/2016. Андрей Платонов и Алексей Варламов: Эссе. // Журнал. Клаузура. – Москва, 2016. — (№3”16). С.13-23. Борис Евсеев и постсоветская литература: Эссе. // Журнал. Клаузура. – Москва, 2016. — (№4”16). Проза провинциальных журналов. Очерк. // Журнал. Клаузура. – Москва, 2016. — (№5” 16). Щенок и женщина. Новелла. //Журнал. Литературная учёба. – Москва. 2016. Где мой отец?: Роман. //Журнал. Север. – Петрозаводск, 2016. — (Сентябрь-октябрь). С. 5 – 55. Где мой отец?: Роман. (Продолжение) //Журнал. Север. – Петрозаводск, 2016. — (ноябрь-декабрь). С. 130 – 166. Рассказы, опубликованные в журналах: Ключ Сергия Радонежского. Эссе. 2015. 4(71); Дикий велосипед. Рассказ.2016. 2 (73); Ясенец или неопалимая купина. Отрывок из повести. 2016.3 (74); Поющие фонтаны. Новелла. 2016. 4 (75); Сон степной Флоры. Новелла. 2017. 2 (77). С.46-47. Дорога в Иерусалим.
Литература о творчестве: Юдин В., Хрупкая сила слабого пола: //Рец. – Независимый курьер. – Воронеж, 1993. – 10 нояб. (№ 214). [Митькин Д.], Вторая книга Надежды: Рец. // Курьер. – Воронеж, 1997. – 10 июля. Макаров В. На обрыве: Рец. // Коммуна, 1997. – 24 октября. Кройчик Л. Обзор журнала «Подъем» Ст. // Курьер, 1998. – 3 сент. Сенчин Р. Растворение: Чем порадовал и чем огорчил журнал «Подъем» // Лит. Россия. – М., 1998. – 18 янв. (№ 51). Чернов В. На баррикадах птицы не живут: Рец. // Молодой коммунар. – Воронеж, 1998. – 22 дек. (№ 162). Что было, то было: Инт. // Коммуна. – Воронеж, 1998. – 31 дек.(№ 241). Короче//Молодой коммунар. – Воронеж, 1999. – 16 февр. (№18). Лицом к лицу// Коммуна. – Воронеж, 1998. Прочитали, обсудили: // Молодой коммунар. – Воронеж, 1998. Звонки читателей: Отзыв//Здравствуй. – Воронеж, 1999 – Июнь (№ 6). Яров В. Деревня вытрезвляет?: Рец. // Кн. обозрение. – М., 1999. – 27 сент. (№ 39). Письма читателей: // Здравствуй. – Воронеж, 1999. – Окт. О литературе и критике: Инт. // Лит. Россия. – М., 2000. – Июнь. Ермакова Н.Н. Этот старый новый русский: Рец.//Здравствуй. – Воронеж, – 2001. – Июль (№ 27). [Митькин Д.], Зачем ума искать и ездить так далеко?: [Сигнальный экземпляр] Воронежский курьер. – Воронеж, 2001. – 19 июня. – (№ 66). [Митькин Д.] Зачем? [Сигнальный экземпляр] Воронежский курьер. – Воронеж, 2001. – 24 июля. – (№ 80) . Чупринин С. Новая Россия: мир литературы: Энциклопедический словарь-справочник. Т. 2. — М.: Рипол-Классик, 2003. Говорят критики. Надежда Середина – автор 10 романов. Ст. //Художественная литература и жизнь. – Воронеж, 2006. – 3 марта. № 3-4 (№ 18-19). Воронежская историко-культурная энциклопедия. Центр духовного возрождения Чернозёмного края. — Воронеж, 2006. Имена и книги. Библиографический справочник: Кн. изд-во. Река времени. – Воронеж. – 2008. Юдин В., Полёт в детство: Рец. – Вперёд. – Воронеж, 2009. – 9 апр. – 15 апр., № 13 (№ 10012). Юдин В., Как мой учитель был учителем моего учителя: Ст. – Худ. лит. – Воронеж. 2010. – янв., № 1 (34). Гришаева А., Творческий юбилей: Ст. – Худ. лит. – Воронеж. 2010. – янв., № 1 (34). Юдин В., В Красном Логе с Надеждой: Ст. – Худ. лит. – Воронеж. 2010. – июнь, № 3 (36). Успенская Софья, Книга как явление природы://Ст. – Молодой коммунар. – Воронеж, 2011. – май,  № 4 (24). Сакун Ольга,  Что для писателя счастье?://Ст. – Перспектива. – Воронеж, 2011. – 7 апреля,  № 36 (12815). Чертков В. У каждого свой заповедник. \\ Московский литератор. 2014.

Сборник рассказов «Дорога в Иерусалим – исповедь паломника» — в номинации «Проза» удостоен диплома «Лучшая книга
года 2014-2016 гг.» (г. Москва). Награждена Дипломом Лауреата конкурса «Преодоление» Литературно-общественной премии «Гранатовый браслет» имени Александра Куприна. (МГО Союза писателей России. 2020 г.).

СТАРЫЙ ИЕРУСАЛИМ
Новелла
Посвящаю греческим монахам

Альпиде нравится слушать гидов и изучать языки, разговаривать с народом на их наречии. Она уже пробует проводить экскурсии по Иерусалиму.
Высокий монах поправляет фитили в лампадках. И хотя он рослый, но ему нужно вставать на лестницу. Потом он начал давать свечи, и паломники подступили к нему. Альпиде надо было поговорить с ним, но куда в такой толпе. Альпиде он напоминает картину из Третьяковской галереи…
На Голгофу поднимается греческий монах: он только что освятил Кувуклию и плиту Миропомазания. Голубь взлетает к куполу храма. Теплым стал поручень перил от рук паломников, которые преодолевают каменные ступени. Скоро Рождество. Запах кадильного дыма. Свет от свеч, словно живое воплощение. В седой от времени скале – морщиной земной зияет трещина – там кровь, искупившая грехи, просочилась живой водой до черепа Адама. Греческий монах подошел к месту, где прибивали Христа ко Кресту. Народ, как одно тело, сторонится вправо. Вот освящается место деления риз. Раскачивается кадило, как маятник вечных часов. Потом монах медленно, греки не любят суетиться, спускается по лестнице справа и подходит к камню Миропомазания.
Вторым быстро подошёл к лестнице и устремился на Голгофу монах-армянин в багровом убранстве. Освящает Престол, место прибивания ко Кресту, место деления риз.
Третьим стремительно, как голубь, взлетает копт в черной шапочке, на которой изображены двенадцать белых крестиков. Быстро машет кадилом и устремляется вниз.
Время то замедляется, когда грек неторопливо машет кадилом, и словно течёт вспять; то стремительно набирает скорость и несётся.
Паломники вернулись на свои места в очереди, они говорят в полголоса и молятся молча, производя какой-то странный, храмовый, словно тысячелетний гул наречий.
- Некоторые историки религий считают, что Честная Риза Господа - это нешвейный Хитон, - продолжает рассказывать Марк-экскурсовод.
- Прочитаем в Священном Писании: «Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части, и хитон…» Хитон и ризы из Иерусалима вывозились. Персидский шах передал ризу русскому царю Михаилу Фёдоровичу, которую после завоевания Грузии обрел у митрополита в кресте. – Марк-гид живёт в Иерусалиме почти двадцать лет и каждый год собирается съездить в родное Подмосковье.
Монах сидел в деревянном кресле, положив ладонь на черную взлохмаченную бороду, словно так общаться легче с мирянами. И Альпида, пересилив робость, подошла.
Он приложил к глазу мирянки ладанку, словно чеховское пенсне, а потом дал понюхать. Ладанка старинная, необыкновенной работы, но почти пустая - ладана в ней оказалось совсем мало, как успела заметить женщина.
Она брала книгу в греческой епархии и теперь попросила монаха передать эту книгу архимандриту, который учился в Питере и любил помогать русским на Святой Земле.
Рядом оказался Марк-экскурсовод и, как знаток-коллекционер, разглядывал ладанку.
Перед живоносным Крестом – два огромных подсвечника. Учительница зажигает свечи и ставит в песок. Святой огонь не гасится, и будет гореть в Храме Гроба Господня до схождения нового огня.

…На следующее воскресение в греческом приделе монахи и священники мирно сидели вдоль стены. Учительнице это всё напоминало музейный зал в Третьяковской галереи, и она, иногда не верила в ту реальность, которая происходила вокруг неё.
Вот она узнала монаха братства Гроба Господня с Голгофы и спросила, передал ли он книгу монаху-питерцу.
Монах встал, приложил руку к бороде и спокойно уверил: «Да». Борода у него была большая, с хорошую совковую лопату, и чёрно-угольная.
И вдруг она спросила с трепещущей надеждой:
- Вы хотите говорить по-русски? - может, и здесь она найдет учеников.
Монах поднял глаза: перед ним большие сине-серые глаза, правильный овал, русые волосы под белым платочком. Русская Россия?
- Да! – Высокий монах с Голгофы просиял, словно луч радостного света пробежал по его лицу, и борода засверкала антрацитом.
Она дала ему свой номер телефона.

* * *
Вскоре начались занятия: ему хотелось говорить по-русски хорошо. А ей хотелось, чтобы он заговорил по-русски, пока не закончилась её виза. Но оказалось, что греки утратили некоторые русские звуки. И чтобы учительница ни делала, русские существительные не хотели склоняться по-гречески, а греческие глаголы спрягаться по-русски.
Монах не удивлялся ее нетерпению: в миру люди спешат прожить свою жизнь поскорее, словно чужую.
Альпиде казалось: будто через педагогическую строгость он быстрее освоит смешанные спряжения.
И он, потупив взор, прикладывал большую руку к бороде, и, надавливал, успокаивая в себе что-то взлохмаченное.
В номере хостела было очень тесно, но очень светло, так как две стены были почти полностью из стекла. Уроки чистописания. Её детская рука и его широкая выводили по очереди русские буквы. Тетрадь лежала у него на коленях. Она очень хотела, старалась, чтобы он говорил на её языке правильно, и писала, превращая тетрадь в учебник. И спокойнее вглядывалась, как он укладывал свою бороду, не торопясь: эти чувствующие волосы перестали пугать её.

…Каждый раз, проходя по старому городу, Альпида, слушая легенды Марка-экскурсовода, записывала важное, пригодится, когда станет опять преподавать. Ей казалось здесь все огромной киносъемочной площадкой.
Однажды монах на Голгофе захотел дотронуться до ее руки, но она по-женски, инстинктивно, убрала руку.
Он смутился. И дал ей недогоревшую свечу с подсвечника у Креста Господня. Свеча была еще теплой и пахла медом, лесом, воском и еще чем-то чистым, может, небесным дождем, который прошел и смыл всю грязь с Земли.

…Он звонил по телефону вечером, стоя у ее двери.
- Я монах из храма. Я иду. Я буду.
И стучал в дверь.
- Я пришел.
Она смеялась.
- Да?
- Да. Я пришел. Я иду здесь.
Высокий, сажень в плечах, он занимал собой почти полкомнаты. Он прикладывал руку к губам, к бороде, к груди, словно прокладывал дорогу словам. Она смотрела на него, и он, казалось ей, вот сошёл к ней с Афона, как Петр Святогорец. И время её внутренней жизни расширилось до глубин VIII века. Сегодня принес апельсины. Это были самые сладкие плоды, быть может, из райского сада мирозданья, до которого отсюда пятнадцать минут пешком.
- Я хочу ехать Россия.
- Когда? – она взяла золотистый апельсин, потом провела пальцами по своей золотой цепочке, поправив серебряный крестик.
- Потом... - Он следил за её детскими пальцами, потом глянул на лицо, и оно опять его поразило своими большими глазами на правильном овале - русской России. – Летом.
Она занималась с ним каждый день, и на обед всегда было что-нибудь вкусное в ее скромном номере хостела. А вот буквы «пережевывались» трудно.
Капризнее всего была буква «Ы».
- "Ы…" -  Повторил он, а получилась "И".
- Мы будем говорить по-русски.
- Ми, - получалось у него вместо «мы».
Это смешило её: «Бить» вместо «быть».
- Я бил здесь вчера.
- Кого?
Он купил коричневую тетрадь, цвета глиняных табличек. И просил писать крупными печатными буквами.
- Не так, не так! – махал он руками, как ребенок-дошкольник, если буквы являлись прописные.
Она писала заглавными печатными буквами примеры.
Он требовал, чтобы печатные буквы были как напечатанные, аккуратные, красивые и похожие каждая на себя, как в типографии.  У нее был размашистый, броский почерк и приходилось стараться, точно на чистописании.
- «Ы» – звук-медведь, грубый.
- «Ы-Ы-Ы…» - он взглянул в её лицо и опять увидел Россию, какой он себе её представлял. Русские светлее европейцев, у неё даже брови русые.
Он принес кагор, свадебный, фанагорийский, терпкий, с ароматом чайного листа.
- Пасха, - сказал он и перекрестился, словно Пасха уже наступила.
- Ты будешь чай или кофе? – белый шёлковый платочек упал с русой, золотящейся головки на плечи.
Он подумал, что ей лет 35, и что-то случилось там, в России, и она приехала просить помощи.
- Я пью сок. – Как-то по-особенному не строго, но отрешённо, ответил.

…На восточных улочках вечный базар: сладости, фрукты, украшения – ковер из цветов дивных красок.
Вот пробежали в больших чёрных шляпах два ортодоксальных иудея через арабский квартал.
Небо над старым городом удивительное: как у Сарьяна. Два красных пятна крыш раздвигают пространство до Елеона.
А ночью небо в густом аквамарине такое низкое, что звезды дарят каждому свою путеводную нить, проникая и в окна-стены хостела, и в арабские глубокие окна в древних каменных стенах. И кошка, вытянутая до змеи в своём прыжке, как из другой реальности - до новой эры.
Ночью в арабском хостеле и на верхнем этаже холодно. В полстены окно на восток и во всю стену – другое.
И ветер ищет кого-то, сквозит во все щели. Но вдруг открылась дверь, и кто-то неслышно вошел. Остановился. И стал рассматривать ее лицо. Сердце стучало все громче.
- Кто? – со страхом встала, готовая к самозащите.
Стена-окно. Одеяло на полу, совсем близко от раскаленных спиралей старого советского электрического обогревателя. Трюмо не было, но ночью в окна можно смотреться, как в зеркало. Холод, как на Синае. Впервые выжимала там она свой пот. Если бы Моисей явился, то и он бы похвалил ее за волю. Но что это? Высокий монах с Голгофы был похож на Моисея? Ветер на всем горном свете. И звезды на вершинах. И нешлифованный гранит. Ночь, камни, дыхание верблюдов. Магнит в той горе? И Сфинкс безмолвно взирает, как восходишь к самому себе, все выше.

…Утром восходит солнце над Иерусалимом по-особенному. И опять весна - всю зиму весна. За молитвой муэдзина -  начало рассвета.
В комнатке был белый пластиковый стул, как в летнем открытом кафе. Грек садился на стул, она сидела на кровати.
Он удивлялся, когда приходил к русской учительнице:
- Учительница. Стол нет? – и он доставал из широкого кармана маленькую круглую баночку меда.
Она смотрела на него с удивлением: поношенная, просторная и длинная до пят ряса с широкими рукавами.
Он читал в её глазах, что её такая скромная жизнь, быть может, это её своего рода монашество. 
Учительница на пальцах изображала шумерское колесо? Или клубок Ариадны?
Он кивал бородой, весело светились глаза, словно он нашел выход из лабиринта серебряной паутины размотавшегося клубка.
Мед, который он принес, был смешан с пергой, маточным молочком и еще с чем-то необыкновенным. Запах от меда расходился над горячим чаем, как миро из золотой ладанки.
Он зачем-то приставлял открытую ладанку к ее глазу.

* * *
В понедельник ученик не пришел.
Араб-смотритель гостиницы спросил негромко, когда Альпида шла к Амель:
- Систа, ОК?
- ОК. – Ответила она.
Альпида пожаловалась соседке Амель, ожидая, когда поднимется пенка арабского кофе.
- Он не пришел. Мне всё кажется, что я здесь – это сон. А они все из картинной галереи.
- Будь проще, позвони своему большому Тезею, - улыбнулась Амель-киевлянка, диагностируя опытным глазом врача по сердечным заболеваниям нечто другое, во всяком случае, не уроки русского. – И спроси его. Он живой, а не из «Портрета» Гоголя.
- Не могу.
- Почему?
- Он монах из Храма, - что-то смущало москвичку Альпиду.
- Он не всегда был монахом. А ты не всегда учительница! – дотронулась паломница-врач до шеи подруги. – Что это у тебя? Крестик серебряный. А цепочка почему золотая? Цепочка дороже крестика?
Над уроками врач шутила, наслаждаясь запахом арабского кофе:
- У них другие понятия. По-гречески любовь, вера и надежда…
- «Другие» что?
- Руководящее начало… - Амель улыбалась, словно гипнотизировала. - У них вера сильнее любви. И они синтезируют впечатления.
- Что? – Не соглашалась учительница. - Вера не может быть сильнее любви!
- Почему?
- Вера и есть любовь!
- Греки христиане с 335-ого года. А мы? – примирительно улыбнулась. – Мы их ученики. А ты вообразила себя учительницей, а его учеником. Ты ведь не Альпида, а простая русская Вера.
- А ты?
- Я Соня, София. Мудрость. При постриге меняют имя, но оно должно начинаться на ту же букву, что и мирское. А ты хочешь?
- Что?
- Может быть, он Пётр был? Сколько ему лет в реальной жизни, 40 или 50? Почему он стал монахом? Он же такой огромный, мужик! Руки пахаря, лоб Сократа, с оливковым оттенком кожа. Он с Афона, грек. Ещё в V веке до рождества Христова греки туда перебрались из Халкидии. Вам, русским, ещё полторы тысячи лет потребовалось, чтобы креститься. Там, сам Александр Македонский хотел высечь из горы Афон огромную статую – а в руке, чтобы была чаша…
- Мне не верится, что это не сон, а жизнь.
- Картина оживёт, как только ты его перестанешь бояться. Монахи тоже люди.
Паломницы из Москвы и из Киева жили как сёстры, вместе ходили в Кафедральный собор, где служат греки. Амель в украинском расшитом яркими красками платке, Альпида в белом шёлковом. В греческом храме стулья с подлокотниками, можно расслабиться, если очень устали.

…После службы условились идти к русскоговорящему греку. У архимандрита Амель взяла сковороду, как хозяйственная украинка. Она с воюющей Родины. Здесь, в Иерусалиме, врач-кардиолог подрабатывала четыре часа в ресторане посудомойкой за сорок шекелей, объясняла, словно извиняясь: «Копеечку надо заработать». Двести пятьдесят шекелей в неделю за кровать и электрическую плитку, над которой то сверкало, то запотевало зеркало, когда они с Альпидой разогревали ужин, который им давали в трапезной греков.
- Как ваше сердце? - кардиолог слушает пульс архимандрита.
- А разве я схож с мертвым? – доброта светится в его лице.
- Вы сделали кардиограмму? Обещали. Спасибо за сковороду: знаете, это, как «дары волхвов» у О’Генри. - Улыбнулась Амель (мог же знать писатель, рожденный в Северной Каролине, о Вифлеемских дарах волхвов с Востока).

* * *
В Иерусалиме время не идет, а летит. Промелькнуло три дня. Ученик-монах опаздывал, Альпида позвонила.
- Я монах из Храма.
- Сегодня урок русского языка. Тема: глаголы. – И в её душе наступал такой покой, который она называла там, в русской школе, гармонией.
- Я живу в храме. Я иду. Два и цать минут ждать.
Он принес веточку неопалимой купины, но не выучил спряжения неправильных глаголов.
- Сколько вам лет? – спросил он без всякого акцента.
Она не ответила, отвела глаза. Что за искушение?
- Почему вы приехали на Голгофу? – как-то сакрально спросил он.
Она не сразу приподняла лицо - сверкнули слезинки. Глаза её по-русски распахнуты, и ни одна складочка не прикрывала эти сверкающие, сдерживаемые в уголках глаз, слезы.
- Есть рыба. Там.
- Рыба? – она вспомнила притчу евангельскую о ловле рыбы: «трудились всю ночь и ничего не поймали».
- Там есть рыба. Я принесу. Я могу. Хочешь?
И она увидела притчу, словно наяву, и хотела сказать: «выйди от меня… потому что я человек грешный». Но ничего не сказала, а только с какой-то невыносимо грустной любовью посмотрела на него.
- Можно? – опять спросил монах, рассматривая русоволосого бледнолицего пришельца с северной стороны Земли, и словно сам, преодолевая внешнее пространство, прикоснулся к этой русской земле.
- Можно, - повторила за ним.

* * *
…Заканчивался пост, приближался праздник. И с утра до вечера десятки раз Марк-экскурсовод поднимался с паломниками на Голгофу.
- Справа от креста – Иоанн Богослов. – Марк подбирает слова, чтобы удивить приезжих. - В то время, чтобы показать красоту мужчины писали его с женским лицом.
Русские женщины-паломницы в белых платочках благоговейно слушают и смотрят, широко открывая глаза, чтобы, один раз увидев, запомнить навсегда.
- С другой стороны вы видите Деву Марию… Представьте то время – две тысячи лет назад… - Показывает гид паломницам в белых платочках.
Альпида слушает вместе с женщинами из России, а те в платочках белоснежных и говорят шепотом, словно стесняются.

…Днем Альпида среди паломников, а вечером ждет ученика-монаха на занятие. Он не пришел. Она обижалась, хотя понимала, что обижаться нельзя на монаха, он не принадлежит ни ей, ни себе, ни даже тем урокам, которые она проводила. Он монах из Храма. Она думала о потерянном времени, и это ее раздражало. Она даже на молитве думала об уроках. Это выводило из равновесия. Альпида роптала, но привязанность к нему не покидала её, и это странное чувство было не похоже на ту любовь, которую она знала раньше.
И видя её, араб-смотритель, играя чёрными глазами, спросил громко:
- Систа, ОК? О нот?
Она ничего не ответила, поправляя белый шёлковый платок.
Снизу ветер принёс дымок от шашлыков, жареной баранины.

…И опять вечером Альпида исповедала свою тоску Амель.
- Я не знаю, что делать? – учительница смотрела на врача, словно та может уврачевать её.
- Кто из нас учитель: ты или я? – Улыбнулась интригующе Амель. - Он опускает глаза, когда я смотрю на него. А они такие чистые! - И, делая салат из фруктов, рассказывала со здоровым базаровским цинизмом, словно по программе  ЕГЭ (Тургеневу бы и не приснилось такое обучение). - Один молодой монах не удержался и привел в келью девушку. Другой монах увидел и доложил игумену. Игумен приходит: «Где девушка?» Старый монах, сидя на сундуке у молодого монаха: «Где, какая девушка? Мы сидим, разговариваем». Когда игумен ушел, старый монах встал, открыл крышку, выпустил девушку. Монахи друг друга не выдают, у них другие понятия.
- Понятия меняются. Иногда кардинально.
- А у тебя, я вижу, картинки превратились в живое чувство жизни.

…Ночью прорезала окна молния, гром играл на небесном органе, быть может, Баха… Альпида фантазировала, и страх не одолел её. И подумала, а как же бедуины на горе Синай. Там Моисей пас стада?
Ветер воет так же как в Москве зимой.
Ученик не пришел. Она звонила вчера. Он сказал «Завтра». А сегодня уже «завтра», а он не пришел. Дождь тропический вторую ночь.

После литургии учительница спросила у архимандрита-питерца:
- Где мой ученик?
 Молчание.
Но Альпида ждала своего нового ученика и готовила ему подарок.

* * *
Наступил праздник. Высокий монах пришел в арабский хостел. Поднялся на последний этаж, где жила русская учительница.
Он вынул золотой крестик и попросил снять ее серебряный крестик с цепочки. Но золотой цепочки не было. А была простая тонкая нить-тесьма, похожая на шнурок.
- Я продала золотую цепочку и купила самый лучший ладан. - Она протянула ему ладан, и попросила дать старинную ладанку.
Величие души покорило его. Он встал, почти касаясь плечами стеклянных стен. И приложив руку к бороде, улыбался, как не улыбался ни один счастливый.
Как объяснить ей, что он продал золотую ладанку и купил золотой крестик для её золотой цепочки?
Она поцеловала его руку.
Он изумился. У греков даже при миропомазании руку не целуют.

Всю ночь в огромное окно заглядывали звезды: путеводная, та, что освещала путь и Доротее, которая мечтала встретить мужчину умнее и красивее себя. Звезды, которые возвестили о рождении Мессии.

Утром араб-смотритель нанизывает фразы, будто мясо на шампур:
- Систа, ОК?
- Что? – спросила его по-русски женщина. – Что тебе надо? Я заплатила за номер до конца визы.
И быстро понеслась в Храм.

На Голгофе у места деления риз к высокому монаху подошел юркий завистливый маленький казначей, которого одаривали дорогими дарами богатые паломники.
- Где моя ладанка? – смотрел на монаха казначей грозно, как Минотавр. – Где ладанка?
Он молчал.

…Альпида и Амель встречались, пили кофе, и каждый день ходили в Храм, поднимались на Голгофу, прикладывались к Кресту, наклонялись и, просунув руку, дотрагивались до шершавой поверхности камня – горы Голгофы, на которой стоял Крест.
На Голгофе служил другой монах. Высокий монах словно исчез.
И Альпида возвращалась в хостел грустная.
Врач шутила:
- Ты же искала того, кто умнее, красивее и знатнее тебя.
- Я так не говорила!
- Тебе надо съездить в монастыре Святой Екатерины на Синае и продлить визу на три месяца.

И опять араб-смотритель встал перед женщинами на крутых каменных древних ступенях хостела:
- Систез, ОК?
Альпида отвернулась.
- Гуд, - засмеялась врач, с любопытством разглядывая черные глаза араба. (Она изучала немецкий и никогда с ним больше одного слова не говорила) – Гуд-гуд, хорошо.
Женщины-паломницы уходили утром, а возвращались вечером, спать. Как спрашивал арабский мальчик: «Где вы спите», а не «Где вы живёте». Они живут под солнцем и под звёздами, здесь вечное лето. И не так важно, что в номере нет стола, а ширина её в ширину плеч.
Греков было много, они похожи друг на друга, но никто не был похож на высокого монаха из Храма, который подарил веточку неопалимой купины, крестик и еще что-то, что невозможно передать словами, сколько бы вы языков не изучали... Быть может, в этом и есть тайна живой веры – вечная тайна даров волхвов… Монахи знают больше того, что знают?

Альпида искала его по монастырям Иерусалима, Палестины, Иордании и даже на Синае в монастыре Святой Екатерины и в Греции.
19 февраля 2023




«ДОРОГА НА СИНАЙ».
Новелла



Гора Синай, по-арабски Джабал-Муса, возвышается над Синайским полуостровом в Египте. До неё можно долететь, доехать, дойти. Как Моисей со своим народом или как Святая Екатерина.

…Перейти границу, словно дорогу перешагнуть: и вы в Египте. И Россия-матушка далеко теперь. Темнеет здесь быстро. Куда идти? Может, вернуться назад, как говорил таксист. Попить кофе, там, где чисто и светло.

Вот приехала группа туристов, выстроились в очередь. Если очередь есть, значит там что-то нужное и важное, – урок из хорошего советского периода. Раньше бабушки сидели на скамейках, общались; потом стояли в очередях и тоже общались, подталкивая друг друга к прилавку (зимой, когда холодно, это даже приятно). Очередь подходит (как будто это что-то живое, многоножное).

– Где ваша туристическая карта? – перебил воспоминания сопровождающий туристов. – Да. Да! Желтая! Такая!

– Карты желтой такой, как у всех в очереди, нет.

– Отходите.

Смотрю. Понять бы, что дальше делать.

Подошел молодой сопровождающий в военной выправке и отвел меня в угол. Наказание или помощь? Смотрю на него, ничего не спрашиваю.

– Ты одна?

– Одна.

– Куда едешь?

– В монастырь.

– Сиди здесь.

Сижу. Три мужика стоят рядом, не садятся. Я заняла чье-то место? Двигаюсь на крайний пластиковый холодный стул. Пьют кофе арабский, струится аромат. Я не пила, не ела с утра. В сумке вода, но ее надо беречь. Ночь. Сижу долго, стул согрелся. Наконец дают и мне желтую карточку и сажают во второй автобус. Первое место свободное, видимо сопровождающий уступил мне своё. Жаль, что ночь, не видно, куда еду, не видно Египта.

— А там горы… Война? — делюсь своими тревожными впечатлениями с соседом.

– Это не приключения, а обиды, – заметил лениво турист из египетского отеля, пытаясь заснуть рядом со мной, ему ехать еще три часа.

– Иерусалим понравился? – не даю ему заснуть.

– Очень понравился бы Иерусалим, если бы не лохотрон, – пробормотал, засыпая. – Мне ехать еще до курорта Шарм-эш-Шейх.

— А мне на гору Моисея… Там мощи Святой Екатерины…

— Куда-куда?

— Там Бог являлся Моисею и дал десять заповедей…

— А… На Синай? Там не стреляют?

Она хотела рассказать об Евсевии Кесарийском, который ещё в IV веке упоминал об этом, но подошел гид.

– Вы куда едете?

– В монастырь.

– Вы куда едите?! – громче.

– В монастырь.

– В монастырь Святой Екатерины! – говорит строго и внушительно, как директор школы.

Темно. Куда едут? Кто-то весело балагурит, кто-то ропщет, что обгорели на пляже вчера, хотя за ними несли зонтики, а кто-то радуется, что будет «все включено» в их отеле.

Остановились. Военные с автоматами.

– Вы куда едете?

– В монастырь Святой Екатерины, – повторяю голосом директора.

Военные вышли, вновь пригасили свет в автобусе.

– Не волнуйтесь, я помню о вас. Не спите. Через десять минут выходить будете. Там будет такси.

—

На Синае в 1063 году для помощи паломникам и их защиты был создан орден рыцарей Святой Екатерины. Может он из них?

—

…Такси. Мой гид подводит меня к человеку в белой до пят одежде, длинной, как у наших монахов. В темноте это впечатляет. И автоматчики рядом. Скорее сажусь в такси. Едем. Куда? В монастырь Святой Екатерины.

В 330 году была построена монахами церковь у подножия горы Синай, у Неопалимой купины. Императрица Елена с сыном возрождала святые места.

Ехали часа полтора. Остановились. Костры, верблюды, люди в оборванной одежде. Языки костров качают тени верблюдов. Чернота гор в блестках звезд.

– Финиш, – сказал белый бедуин, на английском он знал слов не больше, чем пальцев на руке.

Нет, никуда я выходить из машины не буду. Меня ему передал гид с границы. Погранцы знают, где я. Здесь что? Табор? Торговля рабынями? В гарем?

Бедуин, который привез меня, хочет пойти домой спать. Мы ехали ночью без охраны.  Но за дорогу я перестала его бояться, белого бедуина.

Какой-то странный черный человек просунул голову в открытое окно и смотрит на меня, как на куклу. Нет, никуда я выходить не буду, если не вытащат. Буду сидеть здесь до утра, или пусть везет меня назад на границу. Гид сказал, что можно сидеть около полицейского и ждать рассвета. Где он? Что за кино? Where is police? Пэлиис… Где?

– Гуд? – еще кто-то заглянул.

Не выйду. Никакой это не «гуд», а ужас.

– Ему надо спать. Он едет домой. Тебе надо выходить. Ждать здесь.

– Где монастырь?

— Здесь. Он ночью закрыт. Вам ждать. — По-английски. — Он хочет спать.

– Я тоже хочу спать. Я буду спать здесь, в машине.

Трое странных лиц уставились на меня.

– Хорошо. Там есть кафе. Ты там будешь. ОК?

— ОК.

—

…В Египте жарко днём, а ночью очень и очень холодно. Христианские отшельники подвязывались тут со II века.

Вдруг возвращается мой белый бедуин с мечом и вводит прекрасную девушку, увеченную короной, и она протягивает мне книгу. Я открываю книгу и говорю: «Тут белые чистые листы». «Напиши свою книгу жизни, — говорит она и протягивает мне кольцо. — Все, что увидишь, напиши в книгу». И дарит мне кольцо. Вдруг шум и колесница с шипами, а над ней пальмовая ветка.

Шум все сильнее, вот-вот колесо наедет на меня, а девушка, увенчанная короной, меня за руку отводит.

Открываю глаза: прибыли туристы из отеля Шарм-эш-Шейх. Меня будят за руку потягивая — вставайте.

…Поднимались на Синай ночью два десятка русскоговорящих туристов и православных паломников. Длинная тропа более пологая и позволяет проехать почти до вершины на верблюдах, которых предлагают желающим местные бедуины. Вдоль длинной тропы устроены палатки для отдыха, там продаются горячие напитки и сладости и предлагаются одеяла согреться за деньги.

—

На тропе – гранитные булыжники, камни, въевшиеся в грунт, словно доисторические неведомые твори. Иногда камень выступает посреди дороги, как ступенька. У всех фонарики.

– Березка?! – кричит гид-бедуин.

– Айва! – кричу со всеми, идя без фонарика. — Айва!

Сзади здоровый, толстый, мужик шел, сопел, ругался по-хохлятски, фыркал, как верблюд.

Бедуины жалели его, уговаривали сесть на верблюда. Он их ругал. Но изнемог, и раньше всех сдался верблюду.

– Горб впился в живот, ой! Здесь тяжелее сидеть, чем идти.

Я тоже сопротивлялась, отказываясь от верблюда. Но бедуины увеличили скорость подъема. Свет от чужого фонаря то сбоку, то сзади. Иду или за кем-то шаг в шаг, чтобы видеть булыжники, или ловлю свет фонаря.

—

– Березка?! – взбадривал гид из темноты.

– Айва! – кричат женщины.

— Айва! – отвечаю негромко.

Девушка сбоку раскачивает фонарь, чернота качается, и попасть на ровное место ногой трудно. А спотыкаться нельзя. Молюсь. «Да светится Имя Твое». И иду, не падаю, словно светло вокруг меня.

Слева обрыв. Справа бедуин: «– How old are you? » И хватаюсь за его руку.

– Он будет тащить тебя за двадцать долларов, как только я дошла до очередного привала, так мне сообщили.

Отпускаю его руку.

– Верблюд тоже двадцать, – заметил толстый на верблюде. – Лучше верблюд.

Но вот тропа сузилась, и верблюдов остановили.

По бокам два бедуина: от обрыва – постарше, а от скалы – помоложе. Молодой предлагает руку. Наконец я хватаюсь за бедуина справа. Руку сильную. «Сколько тебе лет?» Он говорит громко. Приваливаюсь к ледяному камню. Дышу. Словно бежала.

И были у подножия горы, где начинают восхождение бедуины, те, что первозданно молчаливы. И человек и лев едины в камне, и звезды на вершинах гор все ближе. Гламура нет, здесь нешлифованный гранит блестит от звезд. Ночь, камни, дыхание верблюдов за плечами. Здесь нет секретов, здесь горы  и звёзды. Магнит в самой горе, он не изъят еще стараниями печи.

– Березка?! – голос в темноте гида, словно пробуждает.

– Айва! – шепчу и иду.

—

Бедуин рядом. Цепляюсь. Всё. Тропа уже не тропа, а щель в скале. Высокие ступени. Тащит меня бедуин. Поднялись, отдышались.

– Идите смотреть восход!

Ветер. Небо в тучах.

– Где мой бедуин?

– Иди и смотри, – смеется гид.

— Сколько тебе лет?

– Много, как Моисею.

—

…Холод утра, а мокрые два свитера. Впервые выжимала свой пот. Не плачут горы, не из того материала сделаны. И мы как горы, не стонем, не просим, но стоим. Гордые горы, а человек гордее. Не силуэты гор, а горы в высокой светлеющей тьме, и их хребты.

—

Ждали, смотрели, как восходит солнце. И вдруг ветер разорвал хмурые облака. И солнце взошло над Синаем. Вознесение солнца на небо было прекрасно. Первозданно…

—

Вниз шли по блистающим камням. Монашеский путь – 3100 ступеней. Высота 2285 метров.

…Высветился на вершине православный храм Святой Троицы. Севернее церкви, под скалой – пещерка, где 40 ночей укрывался от холода Моисей.

Пустыня гор. Верблюжьи колючки. Камни, камни…

А тут, на северном склоне, — колодец Пророка Илии и пещерный храм. И тут же часовня Богородицы.

Свет лился яркий, солнечное блистание гор поражало взгляд. Спускаемся. Но, только начала шутить – упала. Ушибла локоть. Замолчала, начала читать молитву.

Вот и храм Святой Екатерины. Весь в цвету в январе. Оазис среди пустынных гор.

Вхожу. Куст неопалимой купины. Идёт группа, присоединяюсь. Благословили преклониться мощам Святой Екатерины.

Уходить не хочется.

Но это мужско монастырь.

—

…Ищу водителя-бедуина. Люди, верблюды, джипы – всё смешалось в дорожной солнечной пыли.

—

– Ваш водитель сейчас будет. Сидеть здесь.

– Ты хороший гид, Берёзка.

Наконец меня нашел мой бедуин-таксист, белый бедуин был ослепительно чист.

— Ай слип ат хом.

– Ты дома ночевал. Понятно.

—

Мой бедуин везёт меня к границе на своём такси. Красота гор неописуемая.

…Такси остановилось. Выходить не хочется, привыкла к бедуину, как душечка чеховская. Покупаю египетскую марку. Даю доллар. Возвращают бумажную денежку и мелочь. Иду дальше. Местные стоят. Увидел бумажку сверху паспорта. Сам взял. Хороший знак. Мне стало веселее, как у нас, все
по-человечески. Киваю. Это меньше доллара. Иду дальше: «Дивное зрелище является мирови: Богочеловек распинается…»

«Да будет воля Твоя…»

Надо пройти, точнее, перейти границу назад.

Несколько стоек, как на ресепшене. Жду. Зажигается табло. Подходит с улыбкой парень. Улыбаюсь и я. О! Сколько бы я сейчас отдала, чтобы говорить на хорошем английском.

– Веа а ю?

– Иджепт.

Что делали? В монастыре была. Поднялась на гору Синай. Я видела рассвет. Мы шли ночью. Высота… Красота восхождения при восходящем солнце. Им нравится мой рассказ. Но отводит меня к начальнице.

– Где вы были? Зачем приехали? (Переводчица другая).

Теперь мне больше нравится начальница. Рассказываю о верблюдах и бедуинах. Вся в пыли египетской. Черные кроссовки стали коричнево-рыжие.

– О! Какая прекрасная ночь была! За нами шли верблюды, дышали нам в спину, согревая нас. Мы бежали от страха, что верблюд наступит на нас. И это придавала нам адреналина. Синай – это искушение: вы можете подняться ночью по булыжникам, без фонарика? Тогда вставайте и идите.

– Сколько хотите быть в Израиле? Что будете делать?

– Хочу быть на Пасху. Изучаю фольклор Востока.

– У вас не туристическая виза. Нельзя продлять визу на границе.

– Пожалуйста. Я никогда не встречала Пасху в Иерусалиме.

– Ждите.

Жду и вспоминаю. Отец Иоанн-серб, когда мы поднимались на гору Искушений, учил нас: «Читайте сорок раз «Отче наш», чтобы искушений не было».

—

…Автобус везет назад, домой, в Иерусалим, тем же путем, за те же 82 шекеля. Но всё другое, преображенное. Эйлат – самый красивый город. Красное море. А горы, вот они, стоят перед вами, вечные, как при сотворении тверди.

– Хотите кола-колу?

Оглядываюсь. Сзади араб.

– Хочу уже два дня.

Кола, как уксус, что смачивали губы на кресте. Хочется пить. Еще есть полпачки чипсов и три глотка в баклажке. Мертвое море. Эх, искупаться бы. Но боюсь искушений.

—

…Иерусалим стал роднее после восхождения на Синай. Вернулась. Слава Богу за все. Странное чудо, позорный крест превратился в Древо жизни. Являющий нам долготерпение и примирение человечества с Божеством.

Игумен горы Синайской Святой Иоанн Лествичник, писал в «Лествице», что восхождение по духовным ступеням подобно подъёму на гору Синай.

В России Петр Великий в 1714 году учредил дамский орден Екатерины святой великомученицы, или орден Освобождения. Просуществовал орден до 1917 года.

Сейчас в Москве Церковь Святой Великомученицы Екатерины на Всполье, Американское подворье — это диковинное позднее барокко.