Море, чайка и души людские

Виктор Панкратов

М О Р Е,   Ч А Й К А
                И
Д У Ш И   Л Ю Д С К И Е…

«Питер Пэн»
Воронеж, 1995


О Р Г А Н Н Ы Е   Д У Ш И

Моря  и Чайки органные души близки.
Дарят они предзакатью и крики, и гулы.
Стиснуты бухты скалистые скользкие скулы.
Шифры шуршащие шепчут сырые пески.
Рокот ракушки ладошкой к щеке прислони:
есть в партитуре строки роковые раскаты.
Вдруг осознаешь, что держишь сейчас у виска ты
в панцирь моллюска впрессованной вечности дни.
Лунный ковчег раскачало кичливой волной.
С неба стекают легко большеглазые звезды.
… Крест одинокий. Ржавеют в нем гнутые гвозди.
Ангел беспечный беседует сладко со мной.
Время – чуток колченогое – движется вспять:
все, что бывало, бессчетно еще повторится.
Ойкнет пугливо бездомная глупая птица.
Чувство вчерашнее остро прихлынет опять.
- Вспомни внезапно.
Прости. Пожалей. Позови…
Все учтено многозвучным и точным клавиром.
Снова размашисто ветер ударил над миром
в колокол мудрый –
                из стона, тоски и любви…


В О Л О Ш И Н С К А Я   Ш Х У Н А

    Художнику Вадиму Иванову

Служит мессу высотную ветер-бродяга.
Что ему, полуночнику,  хляби мирские?
На загадочных лунных хребтах Карадага
по ночам здесь безумствуют души людские…
Вы к мятежному часу однажды поспейте.
Дом поэта надтронет зари позолотца.
И, как шхуна, на звездном студеном рассвете
вдруг с тугих якорей он внезапно сорвется.
Взрежет пенную гриву Летучим Голландцем
на почти позабытом фарватере Грина…
Рында с темнозеленым тускнеющим глянцем
склянок счет поведет буйству ультрамарина.
День звезды голубой над волной полудикой.
Иероглифы чаек в светящемся створе.
Гороскоп посулил быть рабом и владыкой:
Капитаном и Юнгой считай меня, Море!..


Р А Й С К И Й   М Е Д О С Т О К

Округлы в море камни – словно дыни…
Пора уже покинуть пустограй:
без спеси возвратиться, без гордыни
в потерянный тобою раньше рай.
Ищу слова в береговом Закрымке,
где выржавела сонная земля,
где в солнечно-зеленоватой дымке
на облаках – чужие вензеля…
Янтарствуют полуденные соты.
И все – как миф – достаточно старо.
Загадочны астральные пустоты
за клинописной скобкою Таро.
Вглядись в ушедший день,
иначе тайный
смысл сущего перечеркнут лучи:
в слезливых зеркалах предначертаний –
жезл и динарий,
     кубок и мечи…
Жизнь изначальна.
Суть ее – мгновенна.
Пустынен Тихой бухты волнодром,
где женщина – как с полотна Гогена –
в песок впаялась тяжело бедром.
Творца благоговенье и даренье –
и приторен звучащий медосток:
спирально наднебесное паренье
дымящихся
голубоватых строк.


К О К Т Е Б Е Л Ь С К А Я   Б У Х Т А

             Боре Куняеву

… Волн, бьющих в берег, бесконечна рать:
упрямы и сильны они – не спорю.
Не хочется у моря умирать…
За этим ли мы все стремимся к морю?!
Оно свою качает колыбель,
наполненную гулом, голосами,
и смотрит на стихию Коктебель
доверчивыми чистыми глазами…
Пусть – молнии…
Пусть – приржавелый гром.
Пускай переплелись седые гривы…
Но не склонился под косым углом
упругий ствол волошинской оливы.
И вдруг, найдя лазейку среди туч,
волну и ветер меж собой не ссоря,
мне подтвердит слепящий солнца луч
очередное пораженье моря.
Уже ложится светлая строка
на черновик далекий крутосклона.
И снова раздуваются бока
довольного собой Хамелеона.
Все чище и прозрачней небосвод.
От пирса, что штормами не подрублен,
прогулочный отходит теплоход
с названьем на борту –
«Иван Поддубный».
Естественна живая акварель…
И хоть с годами здесь бываем реже,
живет в нас вечный праздник –
Коктебель!
И солнечное это побережье.
И яркий блеск камней, что наконец
на берег щедро брошены волнами…

… Есть в сердоликах что-то от сердец,
оставленных у Карадага нами.


Д В Е   С У Д Ь Б Ы

             Юлии Друниной

И любовь, и надежду, и веру –
в недоступный вместила сосуд:
приняла ты, как высшую меру,
неподвластный хуле самосуд.
За последним обрывистым кругом
разделила обдуманно ты
с легендарным и преданным другом
тяжесть скорбной
посмертной плиты.
И теперь… в полусказочной сини,
где вбирает отечества дым,
отчужденный от близкой России –
сквозняковый
глухой
Старый Крым.
Где поземка бредет чернотропом
в пустоту, в никуда, в забытье
все звучит над оплывшим окопом
сладкопевное имя твое.
Где взгрустнув, разве что –
старожилы
вспомнят в час ветровой ворожбы
две еще не забытых могилы,
две трагично несхожих судьбы…


Э Т И   Д О Р О Г И Е   И М Е Н А

Мягкость линий разнохолмья,
как наплывы стеарина.
В грозовой подкове счастья
гребешок волны метров.
Неизбежно голубое
с полувыдохом –       
                Марина –
чайкой на пересеченьи
изболевшихся ветров.
И возжаждется простора.
А свобода – так желанна…
В этом вся первопричина
ломкой сухости строки.
Камнепадом с Карадага –
колдовское –
                Анна, Анна…
Как чешуйки перламутра
с обессиленной руки…
Под Святой горою сумрак,
валунов лобастых россыпь,
сложных, скользких светопятен
беспокойная игра.
Было праведное слово
и доверчивое –
                Осип…
Черноземного прозренья
не пришла еще пора.
На равнинах «дикополья»
голосам я крымским вторю.
Нет в моих воспоминаньях
экзотических лиан:
к Звездам обращен и к Богу,
к штормовому Лукоморью
сфинкс тревожного столетья –
мудрый Максимилиан.
Реки Вечности безбрежны.
Мы влекомы их теченьем.
Но всему есть место в мире –
тлену, пеплу и золе…
Нет во мне вальяжной спеси:
горд своим предназначеньем,
что песчинкой безымянной
я останусь на Земле.


Д Е В О Ч К А   В   М О Р Е

                Ксюше

Рук тонких
лебединый взмах.
Веселый
выплеск солнца.
Смеется
девочка в волнах
и все –
          во мне смеется…


О Ч И   Я Р О С Л А В Н Ы

Чадит, потрескивает свечка  -
все ждет сердечного толчка,
тугой упругости колечка
крахмального воротничка.
В немногословьи встреч беседних
тебя безвременье спасет,
как фиолетовый бессмертник
в краю волошинских красот…
Крылами осторожной птицы,
 вслед за цветаевской строкой
вспорхнут пугливые ресницы,
дрему нарушат и покой.
Штрихом прочеркнуты, пунктиром
секунды гаснущего дня:
глаза, парящие над миром,
волнуют грешного меня.
В игре подобной – равноправны;
но мне до той поры светло,
пока
        очами Ярославны
ты ищешь встречное тепло…


Б Е Л А Я   М А Г И Я

Нет, надежды не рухнут,
если душу обжег
этот солнечный Тунху –
колумбийский божок.
С изумрудом без фальши,
излучающим свет, -
на цепочке тончайшей
золотой амулет.
Только не за караты
нынче дорог он мне.
Тает белый кораблик
на далекой волне…
Обойдут стороною
и тщета, и обман:
снова рядом со мною
странный мой талисман.
Слепо верю в приметы,
в святость светлого дня…
Глаз твоих самоцветы
охраняют меня.


О Ж И Д А Н И Е

Под ярким солнцем заблистала
с утра надраенная медь.
Ей только день один гореть,
наутро – снова ждать аврала.
Ничем себе не докучаю.
Жду неожиданной строки.
Я по глазам твоим скучаю,
по зыбкому теплу руки.
Вкус терпких губ, глаза и руки –
любви связующую нить –
мы начинаем лишь в разлуке
по-настоящему ценить.


С Е Р Д Ц Е К Р У Ш Е Н И Е

                Ларисе   Колос

Внезапной стужей лист до срока сбит.
Сырой зюйд-вест
срывает ставни с петель.
На дне морском покоится бушприт –
еще одной трагедии свидетель.
И немота глубинная вполне
сродни моей
внутрисердечной тайне.
А россыпь блеклых писем на окне,
как судовой дневник
при капитане.
Стремлюсь
к давно знакомым берегам:
на кромке развороченного пляжа
я связан по рукам и по ногам
обрывками былого такелажа.
Неотвратимо встретит купина
ветров осадных многокрылый вымет,
и Моря закипевшая волна
меня в крутое побратимство примет.
По циферблату черному летя –
вот высшая на свете
чрезвычайка! –
в урочный час, как малое дитя,
заплачет
в небе коктебельском Чайка…


Т Я Ж Е Л А Я   Н О Ш А

             Художнику  Андрюше  Комовскому

Словно лезвие бритвы, в полете остра.
А на горле у бухты – холмов обечайка…
Ты с волной заодно,
ты разлуке сестра,
ты мгновенье и вечность –
прибрежная Чайка.
Век проносится рядом, по душам скорбя:
сколь надежды еще в нашей призрачной вере?
Кто к излому ветров
припечатал тебя
над зияющей пропастью каждой потери?
Я бы тоже хотел со стихией вдвоем
над ребристым вальком
вулканической сажи
в аритмичном и глупом полете своем
оценить свысока горечь новой пропажи.
Но упруг под холодной звездой
небоскат…
Снова ветры судьбу разрубают на части.
Словно вросший в торосы
безмолвный фрегат,
я держу на себе
все былые напасти.


Д Р У Ж Е Н   В   В Е Т Р О М

Мне стекла кажутся морями.
В них вижу волн строптивый взмет.
Тот хрупкий мир в оконной раме
вдруг потемнеет и возьмет
в объятья ветра чистый парус
любви,
                надежды
                и мечты…
Я с ветром дружен, ну а ты –
одна на берегу осталась.


Н А   Б Е Р Е Г У

… Ничем себе не докучаю,
слежу, как в стылой тишине
кривые бумеранги чаек
вновь возвращаются ко мне.
И знаю, обоюдно страшен
Рассудка тягостный навет.
Костер на берегу погашен –
ни отсвета, ни бликов нет.
Но есть тепла воспоминанье.
И есть – превыше снов и слов –
сознанье дерзкого слиянья
двух звезд,
двух песен,
двух миров.
Когда безжалостно остра,
беда перечеркнет твой вечер,
не забывай, что греет вечно
тепло угасшего костра!..


П Р О Щ А Н И Е   С   К И М М Е Р И Е Й

                Ю. Черниченко

Не безголовы и не бессердечны…
Мы понимаем, жизнь приняв сполна,
что горы – и они, увы! – не вечны:
есть в этом наша общая вина.
Полны глаза голубизной морскою.
Хожу, озоном благостно дыша…
И все-таки неясною тоскою
полна моя российская душа.
Грохочет, дребезжит, лютует драга.
Здесь что-то роют, сыплют и крадут…
Который год под грудью Карадага
строительный возводится редут.
И прячутся за пылью песвосветы.
Не узнаю тебя, мой Коктебель!
Там, где с волной играли самоцветы,
цементная нагромоздилась бель.
Но песня Киммерии не допета…
Художники – в заботах и трудах:
многотиражно – в сочных красках лета –
распродается древний Карадаг.
Крым погибает с каждым новым годом,
последние досматривает сны,
и никаким заоблачным Литфондом
его не будут сроки продлены!..


Н А Д Л О М Л Е Н Н О Е   С Л О В О

                Генриху Сапгиру – автору
                «Сонетов на рубашках»

А в памяти – уж так устроен мир! –
и Карадаг, и (не Кара-) Сапгир…
Мне встречу эту щедрый день припас.
Глотаю, откровенно не хмелея,
нектар тягучий водки и елея,
которым жизнь не баловала нас.
Вновь мы с тобой на крымском берегу,
где Чайка прошивает небо криком.
Я вместе с коктебельским сердоликом
«Сонеты на рубашках» берегу.
Не прокляну блаженную страну,
наивную бессмысленность погони:
давно уже свои пустило корни
надломленное слово
                в глубину!..


Л О Ц М А Н Ы   О Д Н О Й   Ф Л О Т И Л И И

Все лоцманы одной флотилии:
и те, кто в простенькой одежке,
чьи имена и чьи фамилии
на корешке и на обложке.
Правдивы вечные источники
зело земной житейской прозы:
да, книги – мудрые подстрочники,
в которых
горечь, боль и слезы…
Хоть повседневностью измучены –
верны закону постоянства:
заглядываем за излучины
словотворимого пространства.
Не будут временем залистаны
(а возводились в ранг крамолы!)
незамутненной правды истины
и мыслей вещие Глаголы…


У   Б И Л Л И А Р Д Н О Г О   С Т О Л А

                А.П. Межирову

… Дверь заутреню пропела.
Блик рассветный от окна,
и маркер крупицы мела
смел с зеленого сукна.
Красен день игрой такою:
вот изящно закрутил
в лузу шар одной рукою
Шахназаров Михаил.
Стук повторный, тут же – вздохи:
озабочены с утра –
просто мазчики и лохи,
записные фраера…
К необычной дошлой касте
приобщен друзьями я:
музыкой бильярдной страсти
полнится турняк кия.
- Чтоб к игроцкому напору
нам приправить остроты,
дай, Петрович, больше фору –
вновь сыграем на манты*…
_____________________________
*Манты – узбекское национальное кушанье


В С Т Р Е Ч А

- Ну, зачем такую выбрал глушь ты?..
На вопрос ответить нелегко:
от моей Рамони до Алушты
невообразимо далеко.
Далеко – о том, друзья, не спорю:
дорог мне битюжский желтый плес.
Только вот меня сегодня к морю
серебристый лайнер перенес.
Я здесь оказался по охоте.
Море возвращает силы тут.
Вновь на низком бреющем полете
чайки пену белую стригут.
В гору путь – он с непривычки труден.
Мне, неискушенному, - вдвойне.
Отстаю, но тянет Миша Дудин
руку жиловатую ко мне.
Верным доверяя процедурам,
встретить солнце раннее дабы,
он идет над Ялтой терренкуром
с палочкой –
                как будто по грибы.


Б А Г Р И Ц К И Й

Неба синяя роздымь.
Черноморское детство.
Хитромудрые звезды
над бывалой Одессой.
А в бывалой Одессе
не такое бывало:
жигулястые песни
шантрапа распевала.
Украинцы и греки –
полосатые груди.
В море встретятся реки,
звезды, шхуны и люди.
Море сильных качает
и качать не кончает.
Море криками чаек
капитанов встречает.
Было время – трепалась
в этом шалом просторе
шевелюра – что парус –
над глазами, как море.
Травят шкоты матросы,
и подходят те сроки:
звезд пшеничная россыпь
переплавится в строки.
В окна кухонь и спален
бьют высокие волны.
Мир, наверно, составлен
из рассветов и молний.
В наш привычный уют
волны яростно бтют.
Мы волнуемся, спорим,
и в любом нашем споре –
необузданный морем,
он – с глазами, как море.
И хотите – не верьте,
но в Одессе есть площадь,
где веселые ветры
стаксель старый полощут.
Где шипастые ветки,
где надежные руки,
где сливаются ветры,
песни, звезды и звуки.
Не такие шарады
в Одессе бывают…

… Уплывают шаланды –
в синеву уплывают.


О Т В Е Т   К О Л Л Е К Ц И О Н Е Р У

                Одесситу Б.Я.Левых

Воронеж – не Одесса, хотя и здесь каштаны,
бьют волны синеверхие в морские берега,
но в книжном нашем городе есть тоже капитаны,
которым честь Экслибриса безмерно дорога.
Играет море Черное воронежской волною,
а в наших отношениях есть общая беда:
наука «география» всему тому виною,
что с Вами не встречаемся, увы, мы никогда.
Читаем книги мудрые, живем почти без риска,
а пишем письма редкие небрежно, кое-как.
Чтоб стала регулярною и прочной переписка,
пусть самым точным компасом Вам будет Книжный Знак!


Б У М А Ж Н Ы Е   К О Р А Б Л И К И

О, до чего мудра и многолика
экслибриса чудесная страна,
но журавли пронзительно клика
не принесут в нее…
Живет она
другой,
                особой жизнью в человеке –
без суеты и лишней похвалы.
Границы книги и библиотеки
становятся экслибрису малы.
Уходят в необъятные просторы
кораблики таланта и труда.
Мы, люди, на свои сужденья скоры:
нет-нет и ошибемся иногда.
А где-то мастер, не привыкший к лести,
в кругу забот и повседневных дел
о книжном знаке
                добрых ждет известий,
как самый настоящий корабел.


П О С Л Е   Ш Т О Р М А

С утра надвигалась на боты
громада соленой воды
предвестником трудной работы
и даже возможной беды.
Лишь тот победит, кто вынослив.
А ветер решимости полн –
моряцкие души выносит
на гребни накатистых волн.
Сто красных огней, сто зеленых –
 тревожная стынет тоска
в расширенных и воспаленных,
в бессонных зрачках маяка.
Но волн крутолобые кольца
напрасно бесились вчера.
Сегодня багровое солнце
в сетях волокут сейнера.
За кнехты заброшены чалки.
Не надо торжественных слов.
Крикливые гукают чайки,
на вкус проверяя улов.


С Н Ы   Н Е З Е М Н Ы Е

Нам снятся
субмарины по ночам.
Тоскуем,
как тоскует о подлодках
железный пирс –
начало все х начал.
Он верен тем,
кто в робах и пилотках.
Мы познаем
уже со стороны
морские расстоянья
и глубины…
Как в эллинги,
заходят в наши сны
спокойные
большие субмарины.


Р А Д У Г И   К Р Ы Л О

Наплывает, дымчато клубится,
золотыми перьями горит –
облако, как сказочная птица,
над волнами пенными парит.
Верен бескозырке и бушлату,
провожаю взглядом корабли.
По прямому, как проспект, закату
потянулись в небе журавли.
Сердце захолонет и остынет
 так и не взорвавшейся строкой.
Мама, мама,
                вспоминай о сыне,
в море день березовый такой!
Над зеленой шевелюрой где-то
щеголяет месяц молодой,
и грустит по-стариковски лето
в август запрокинутой звездой.
Там, где тихий Дон берет начало,
где берут отсчет мои года,
сколько разных песен нажурчала
полая, веселая вода.
Этим песням не вернуться боле,
новая чапурою* кружит…
На капустном, опустевшем поле
пугало от холода дрожит.
Туча отстрелялась дальним громом…
Радостно мне стало и светло:
накрепко меня связало с домом
одноцветной радуги крыло.
____________________________
*Чапура – местная цапля


М А Т Р О С С К А Я   Ф О Р М А

Матросская форма – не латы.
В ней многие в землю легли:
ребят согревали бушлаты,
а вот уберечь не смогли.
Кто грудью упал на ромашки,
кого спеленала вода.
Тельняшки,
                тельняшки,
                тельняшки
нам помниться будут всегда.
Рассвет не по-мирному зыбок.
Туманов легла седина…
Зачем якоря бескозырок
сквозь годы тревожит война?!


Ф Е О Д О С И Я   -   Д Ж А Н К О Й

Ночи в Крыму в этот год плодоносили:
звезды медовые медленной осени,
и перестука колесного повесть…
Милая девочка из Феодосии,
все перепутал нам харьковский поезд.
Случай, конечно же, свел нас в попутчики,
выдал сближенья банальные ключики:
фразу о счастье,
о маленьком горе…
Полночь.
Коварные лунные лучики.
Сбивчивый шепот
                о маме, о море.
Смолкло динамика хриплое пение.
Полупризнание.
Соподчинение.
Исповедь глаз и чиста, и доверчива:
взглядов соосность,
сердец единение,
тихая радость вагонного вечера.
… Встреча – разлука.
Жестокое правило:
многих сгубило, а скольких поранило!
Грустно шепчу:
- Вспоминай, синьорина.
- Лена.
И крылышки имя расправило,
прошелестело страничкою Грина.
Разное, годы, в судьбе переплавите:
что-то отнимете, что-то оставите…
Но неизбывно, я знаю, - такое:
не зачеркнутся, не сгладятся в памяти
двадцать минут на перроне в Джанкое.
Ночи в Крыму в этот год плодоносили:
звезды медовые медленной осени,
и перестука колесного повесть…
Милая девочка из Феодосии,
все перепутал нам харьковский поезд.

Долго машу ему вслед:
- До свидания!..


Р О З А   В Е Т Р О В

                Б.А.Гаврилову, директору
                волошинского  Дома-музея

На кабаньих набродах грибной урожай.
И уже далеко журавлиные клики.
В заповедное место ко мне приезжай,
где дождями омыты сосновые лики.
Осень будет шаманить листвой над тобой
и закружится в ритмах загадочных танца…
Вместе вспомним страну, где бунтует прибой
у черты голубой моего капитанства.
Где шторма над волной обнажают мечи,
где природа не любит шаблона и лоска.
… От тускнеющей быстро короткой свечи
вдруг потянется запах оплывшего воска.
Станет тесным любой устоявшийся кров.
И не зря на рассвете в затекшие руки
мир вложил нам
шипастую розу Ветров –
розу звездных дорог,
розу встреч и разлуки…


С Т Р О Ч К И   Д Л Я   Д О Ч К И

- Здравствуй, дочь –
подснежник мой февральский!
В край седых
воронежских берез
белый-белый,
самый важный аист
мне тебя, наверное, принес.
- Здравствуй, дочь,
ты – свет в моем оконце!
Получи в наследство
добрый нрав,
речку,
небо,
золотое солнце,
мир цветов и королевство трав.
Теплоту оранжевую злаков
и закат, что маково пунцов,
синий ренессанс воздушных замков,
готику песочную дворцов.
Море у подножья Карадага,
вещую вечернюю Звезду,
остров своего Архипелага,
где не встретишь острую беду…
И ночами, не смыкая вежды,
ветер в паруса свои лови,
сквозь заливы Веры и Надежды
пробивайся
                к полюсу Любви!..


Я   П А М Я Т Ь Ю   П О Л О Н

Губы мои солоны.
Море, я полон тобой.
В бубен высокой луны
бьет крутолобый прибой.
Встреча с тобой далека.
Память моя, оглянись –
дымным лучом маяка
заново выхвачен пирс.
Тихую радость сполна
передоверив судьбе,
словно большая волна,
я возвращаюсь к тебе.
Силой меня не держи.
Море, верни мне покой.
Слышишь, как грустно стрижи
снова кричат над рекой.
В свете Полярной звезды
чувством своим овладей.
… Море смывает следы.
Море не помнит людей.


В М Е С Т О   З А В Е Щ А Н И Я

Глазам моим пока хватает света.
Но, словно крест, на нем – косая тень:
страшит опять недобрая примета –
немое возвращенье в прошлый день.
… Закатный омут надрезают чайки.
Мираж густеет, тайнами маня.
Но даже древних литер отпечатки
в страну Прибоя не вернут меня.
Мне дорог ныне инея стеклярус.
Туманец лет былых с зеркал сотру.
Вздохну невольно:
старенький мой парус
изодран в клочья на сыром ветру.
А у меня в цене – и полевица,
хмельной настой душисто-горьких трав,
смолистый сок – янтарная живица –
и ненасытный солнечный расплав.
Филейны кружевные оторочки
небесных розоватых лоскутов.
Их благодарно впитывают строчки,
что птицами я выпустить готов.
Отсалютует мне трехцветным флагом
рассвет, прощанье буднично верша…
И где-то – может, рядом с Карадагом –
приют найдет российская душа.


С О Д Е Р Ж А Н И Е

Органные души
Волошинская шхуна
Райский медосток
Коктебельская бухта
Две судьбы
Эти дорогие имена
Девочка в море
Очи Ярославны
Белая магия
Ожидание
Сердцекрушение
Тяжелая ноша
Дружен с ветром
На берегу
Прощание с Киммерией
Надломленное слово
Лоцманы одной флотилии
У биллиардного стола
Встреча
Багрицкий
Ответ коллекционеру
Бумажные кораблики
После шторма
Сны неземные
Радуги крыло
Матросская форма
Феодосия – Джанкой
Роза Ветров
Строчки для дочки
Я памятью полон
Вместо завещания


Панкратов Виктор Федорович
МОРЕ, ЧАЙКА И ДУШИ ЛЮДСКИЕ…
Воронеж: Питер Пэн, 1995; 40 с., 10 экз.