Тик-так... вот так

отрывок из повести

Было раннее августовское воскресное утро. Мы собрались тремя семьями на своё заветное место на Москве-реке. Оставили свои Жигули-копейки у знакомых в соседнем селе Иславском и двинулись в путь по краю неглубокого овражка на опушке леса. В былые годы на его склоне после дождя можно было набрать небольшую корзинку белых и подосиновиков, но в то засушливое и жаркое лето склон овражка превратился в серый блестящий камень, с выступающими корнями берёз и елей.
Иногда среди пожухлой травы попадались мумифицировавшиеся на солнце сыроежки и лисички. Ноги скользили по засохшей траве и иногда, не удержавшись, я съезжала одной ногой на дно овражка, где оставалась хоть какая-то влага. Хрустел под ногами огуречник. Мотнув своей кудрявой белой головой, он распространял приторно-сладкий запах, вспугивая целое облачко августовских мушек, лакомящихся настоянным как хорошее вино нектаром.
Поле, по краю которого мы шли, было подёрнуто серебристым туманом, но поднимающееся солнце постепенно выжигало его, делая похожим на обрывки ваты. Ребятишки болтались под ногами и Митька, на правах старшего, скомандовал: «Дети и собаки - вперед!»
Наши с Аллой сыновья захихикали, а Митькина дочка сломала берёзовую веточку и пошла впереди, играя с отцовским псом. Бимка залился радостным лаем от знакомой команды и побежал первым по хорошо известной ему дороге. Девочка шла и шла следом за ним, и лишь когда дорожка делала изгиб, оборачивалась к отцу и спрашивала кивком головы: куда дальше?
- Бим, веди!
Бимка делал несколько восторженных прыжков, и мы устремлялись за ним. Тропинка привела нас на высокий берег Москвы-реки, делающей петлю в этом месте. На нашем берегу был чудесный песчаный пляж, песочек на нём мелкий и светлый. На высоком берегу – только сосны. Под ногами иголки вперемежку с песком. Мы с визгом съехали по покрытому сосновой хвоей склону к небольшому заливу. А псина уже носилась по мелководью с восторженным лаем и какой-то палкой в зубах. Здесь, в прогретом солнышком мелководье, из-под ног прыскали в разные стороны верхоплавки. Привязанная у берега старая облупившаяся лодка скрипела и звякала цепью, намотанной на вбитый кол. В кустах стояла сараюшка, принадлежавшая местному лодочнику. По выходным он катал отдыхающих с пляжа у Николиной горы, который расположен ниже по течению. Остро пахло влажным речным песком и тиной.
Дети принялись строить какую-то крепость у края воды, наши мужчины занялись шашлыками, причмокивая и поливая их белым сухим вином, а мы с Аллой и Митькиной женой Светой болтали о всяких женских пустяках. Потом купались и сидели на бревне у самой воды, поедая тающие во рту шашлыки.
- Лепота, - мечтательно выдал Митька.
- Лепота! – вздохнули мы хором.
- Жаль, пора уже домой, - с грустью в голосе тихо сказала Алла, - в час ночи у нас самолёт из Шереметьева.
Перед уходом с пляжа мы сфотографировались на Полароид и подписали на каждой фотографии дату, чтоб не забыть потом - 18 августа 1991 г.
Уже вечером, проводив Аллу и уложив сына спать, мы с Игорем пили чай в беседке. Назавтра мы собирались в «Детский Мир» - надо было подготовить сына к школе, он шел в пятый класс.
Неожиданно на ступеньках беседки прямо из темноты возник водитель Гарькиной служебной машины.
- Добрый вечер! Игорь Леонидович, приказано доставить вас на службу.
- А что случилось?
- Не могу знать. Велено доставить, и всё.
- Саша, вы чаю попьёте? – предложила я.
- Спасибо, не могу. Велено как можно быстрее.
Игорь даже в дом не стал заходить, прямиком направился к автомобилю, я едва успела обнять и поцеловать его на прощанье. Машина сорвалась с места, и вскоре красные габаритные огоньки растаяли в темноте.
Меня отчего-то мучило беспокойство, и уснуть удалось лишь под утро. Мне показалось, что я только глаза смежила, когда под окном просигналила машина. В одной ночной рубашке я выскочила на улицу. По дорожке от калитки ко мне бежал Митька, на ходу застёгивая свой ментовский галстук.
При виде его у меня сердце опустилось.
- Что-то с Игорем?! – закричала я.
Митька схватил меня за плечи.
- Слушай сюда! В Москве путч. Из дома носа не показывать, окна закрыть, калитки запереть. Слушать радио! Но из дома – ни шагу, малого запри, бабуля пусть телевизор смотрит!
- Что с моим мужем? Что такое путч?
- Переворот, революция, власть меняется! У Гарика всё нормально. Дежурный, который меня вызывал по рации, передал, что он велел тебе сидеть дома. Ты меня поняла?
- Война? – очумело прошептала я. Этого слова я, родившаяся через несколько лет после войны, очень боялась.
- Нет, пока еще не война… А там - кто знает…
И он побежал к машине.

Ошарашенная известием, я поднялась на террасу, заперла дверь на ключ, задвинула засов и взглянула на часы. Пять утра. Подойдя к бабушкиному Православному численнику, я оторвала листок со вчерашней датой. На новом листке было написано предельно ясно.
Понедельник. 19 августа. Одна тысяча девятьсот девяносто первый год.
Преображение Господне.
Я подняла трубку старого красного телефона. Гудка не было, только треск, и вдруг сквозь него строгий голос сказал: «Положите трубку, связь отключена».
Трубка выпала у меня из рук, да так и осталась болтаться на шнуре. И только ходики в полной тишине тикали, словно метроном в радиоприёмнике.
Тик – так. Вот так.

Рута Юрис 2021 (С)