Харитонов и пустота

Первая осень подкралась, как вор в подворотне.
Думал, будет дождливо и сыро, под стать настроениям,
но первый сентябрь был жарким, сухим и ломким -
как лист бумаги, почти избежавший огненной смерти.

Не уснуть при закрытых окнах. Откроешь - собаки воют.
Выйдешь из дома: ночь окружила, стонет,
сливы давно перезрели, падают, да и черт с ним!

Сядет на рундуке, глянет в прозрачное небо. 
"Даже тоска не берет, нет на тоску никакой управы," -
думает Харитонов.

В этой сентябрьской ночи прячутся чьи-то тени,
злобно звенит комарик, чувствует, что живой.
Где там сейчас Настюша?
Кончится понедельник,
вытянет вторник, среду, скатится четвергом
к пятнице.
Пятница, я Робинзон Крузо,
я круизер Shadow, мне бы лететь на свет,
эх, Харитонов, где бы?

То-то, что и нигде.

Были б хотя бы слёзы - было бы как-то проще,
но Харитонов молча пялится с рундука,
и ничего не видит, и ничего не помнит.
Только как надвигается пустота.

Сначала пропали птицы. Потом заткнулись собаки,
и даже подумалось: "Славно, теперь засну".
Но пустота разрасталась, заглатывая во мраке
непривычную пустоту
по левую его руку, по старую его память,
по прежнюю его жизнь.
И звезды тоже пропали, и комариный писк
сменился тяжелым стуком, грохотом в голове.
"Ну же, давай, Евлампий," - шепчет себе Харитонов, 
сглатывает и шарит ладонями в пустоте.

В грузное его тело словно закачан гелий.
Думает Харитонов, что отпусти - взлетит,
и полетит над миром нелепым таким медведем.

Хочется отпустить.

Думает: "Дети. Дети. Собаки, хоть и замолкли,
но завтра еды попросят, куда они без меня?
Дети приедут скоро. Собакам нужна еда."

Ладонью нащупав доску,
хватается за ступеньку,
и наконец-то плачет: "Отпусти меня, пустота".