Щепэпэй. Штаны городов

Пашка Рундау недвижимо лежал на обтянутой зелёным габардином тахте, так и не раздевшись, с открытыми глазами, закинув за голову руки, и сон, вольный борец родившийся на свет, прежде, чем сам Пашка, никак не мог одолеть его. 
Близился второй час ночи и за распахнутым настежь окном рядил подсвеченный фонарями вертикальный дождь. Храп отца давно доносился из соседней комнаты сквозь клубящуюся темноту коридора, но уснуть Пашка наотрез не мог.
На стене шевелились с неживым звуком часы над фотографией, где он, Пашка Рундау и старший брат были невидны.

Можно и согреть чаю, и съесть кусок пирога на кухне, но совсем лень  было вставать.
Мышцы болели от физической нагрузки. Днём мальчишки ходили в поход, в белую бухту Ситанза, куда идти - два часа в одну сторону. В Ситанзе, где белые скалы были столь ослепительны, что их отвесные обрывы проглядывали даже из под глубоких изумрудных вод,  детей влекли к себе останки судна зверобойной флотилии, севшего там на камни ещё в тридцатых годах прошлого века.
По рассказам побывавших в бухте, иногда на его палубу выползали греться под солнцем тяжёлые эуметопиасы и мальчики уж очень хотели посмотреть на этих грузных, громкогласых зверей-рыкунов.

Поход планировали ещё до каникул, но собрались только к концу лета. Сначала хотели с ночёвкой, но из далёкого Филлипинского моря по ведомой лишь синоптикам траектории двигался подобный закрученному усу кита циклон, смывший пару деревень на Окинаве, начавший жестокую игру с рыбачьими шхунами в Цусимском проливе и грозивший испортить погоду на восточных склонах горного хребта.

Взрослые были не в восторге, но и не препятствовали. Пляжей и мест для развлечения можно было достаточно  найти даже в поселке при желании, - футбольная и волейбольная площадки, пляж с чистым песком располагался прямо за рыбзаводом, но мальчишки перешли уже в восьмой класс, так что почему бы им и не сходить в поход, к тому же и сын лесопильщика, и племянники Красного Шарфа в том месте уже бывали и прекрасно провели время, а лет двадцать тому назад там кто-то даже нашел судовой колокол, принес его домой и сдал приемщикам металлолома. Конечно, существовали в этих местах "частности", но - где их нет?

Дождь ослаб и к трем часам ночи совсем кончился, стало свежее.
Ниоткуда взошла круглая луна, тут же на улице залаяла встревоженная кем-то собака; от причала долетали то короткие, то длинные звуки команд -  заполуночный рыболовецкий сейнер готовился к швартовке.

Пашка прикрыл глаза.

***

Они отправились вчетвером.
Грунтовая дорога с колеёй и труднопроходимыми лужами шла вдоль обрывистого берега, то приближаясь к круче, то удаляясь от нее через лес, где орешник перемежался с амурским бархатом в чащобе с тропинками, почти не видными из-за разросшегося вовсю папоротника и колючих кустов элеутерококка с толстыми стеблями.
Солнце светило особенно ярко, как это бывает перед бурей. О чем-то переговаривались вороны на  сухостоях, протянувших к югу асимметрично растущие ветки.
Первобытный с Валерой Коленчасиком спугнули полоза Шренка, ползущего к обочине и он поспешил скрыться в корневых павурах поваленного дубка.
Через час пути дорога перестала быть езжей, превратилась в тропу и пошла вверх, к распадку между сопок Тунчинлаза и Санголаза. Местами было круто и скользко, чистый ручей бодро стекал им навстречу в выбитом русле среди зелёных камней.
Как самый старший и ловкий, Первобытный шагал первым, взмахивая длинными руками перескакивал с камня на камень и подгонял попутчиков разными насмешливыми словосочетаниями.
- Вы в мире слабейшие! - кричал Первобытный.
- Да не гони, Первобытный!  - отвечали ему запыхавшиеся товарищи.
Особенно Первобытному никто не перечил, все его про себя жалели, потому что у него  отца убило на войне,

Вскоре сквозь прореженный лес  проявилось больше свободных лугов с каменными нагромождениями, которые подымались безначально и нерукотворно то там, то здесь в самых причудливых конфигурациях - то как развалины крепостей, то как человеческие фигуры или очертания недружелюбных и намеренных неизвестно на что животных. 

С высоты стало видно побережье. На восток, северо-восток и юг простиралась безраздельная  опалесцирующая морская гладь, подернутая ленивой рябью волн, лишённая намека  даже на малое человеческое присутствие. К северо-западу, где вершины становились выше и образовывали синюю горную цепь, тянулись обрывающиеся к воде  светлые скалы с шапками широколиственных деревьев и  сосен. Кое-где внизу были видны узкие полоски каменных и песчаных пляжей, омываемых яркой, приветливой зеленью прозрачных вод.
Первобытный указал пальцем в сторону Тунчинлазы: там виднелась еле видимая просека. Он принялся рассказывать, как в тех местах был золотоносный прииск, ещё "во времена царей", а потом все золото вымыли, но ещё наверняка что-то осталось.
 
Валера  тоже слышал об этом и заявил, что ходить туда родители настрого запрещают, потому что там все заброшено: быстрая и коварная речка Мефодин Ключ, глубокие шурфы, а ещё у разработок тигр съел охотника, да не просто съел, а откусил ему ноги, руки и голову, а туловище по каким-то причинам не стал. Страшилку про съеденного тигром обсуждали очень живо, при этом выяснились подробности, что тигр, который из баек стариков был зверем сверхъестественным, принудил купированные жестоким образом останки охотника  охранять в том месте "златен клад" и с тех пор одинокие путники иногда теряют дар речи при виде окружённого роем бродячих огней безголового торса, грозно парящего среди темных, "жунглевидных", как выразилась однажды баба Надя в отношении местной флоры, кущ.

Занятые такими интересными разговорами, которые хорошо убивают время в пути, товарищи сами не заметили, как за полчаса спустились к тропинке, выведшей их через склон в буйное и вьющееся, цепляющее за ноги разнотравье и в шиповник, к берегу бухты Ситанза. Бухта с галечным пляжем, разделённым на две параллельные намытые гряды, располагающиеся одна над другой, имела вид полумесяца.
С юга и севера ее ограничивали обрывистые мысы с изъеденными эрозией белыми зубчатыми вершинами и с гнездовьями многочисленных птиц.
Повсеместные дары моря в виде высохших грив водорослей, при пёстром разнообразии вкраплений пластикового мусора, стволов деревьев, поплавков, разномастных створок раковин декорировали пляж Ситанзы.

- О, глянь, кроссовки! Себе возьму, хаха!
- От тебя завтра только торс останется, зачем тебе кроссовки?
- Они ему большие, как раз, на обрубки наденет!
- А на руку вон ту перчатку!

Невдалеке от берега, где готической церковью возносился к небу узкий белый кекур,  загораживающий часть бухты от нередких здесь штормовых волн,  высовывались ржавые шпангоуты накрененой набок зверобойной шхуны .  Борта судна, очерчивая контур, выглядывали из воды, отбрасывая на рябь колеблющееся отражение. На шпангоутах сидели пара чаек и баклан, пытаясь высмотреть поживу. Лучше всего сохранилась полусгнившая надстройка с ходовым мостиком. Она на удивление стойко пережила многочисленные непогоды, была видна и часть деревянной палубы перед ней, а вот кормы не было уж совсем: кормовая часть вместе с ютом лежала глубже.

- Интересно, винт целый? - смахивая комара со щеки спросил Олег.
- Да должен быть цел, насин пень, - ответил Первобытный, - кто бы его здесь достал.
- Там бронзы штук на двести.
- И глубина метров десять. Как ты нырнешь без баллонов?
- Ну, взять у Красного Шарфа баллоны.
- Красный Шарф зажопит и не даст.
- Тогда у Самойловых, у дяди Саши с Толиком. Хоть у них и не баллоны, а одна ржавчина. Страшно нырять.

Побросав рюкзаки и скинув одежду они, балансируя на камешках, зашли в воду, зачерпнули ее ладонями, поеживаясь. Даже летом температура морской воды не достигала здесь тех высоких значений, что в Южно-Морском или в Находке.
- Наперегонки до корабля?
- Давай.
- Кто последний, тот - торс.
- О, смотри, круг, я с кругом!
- Ты что, с кругом собрался плыть? У тебя в него торс не пролезет!
- Ха-ха-ха, бублик морей, - смеялся Первобытный.

Они метнулись кролем, поворачиваясь то направо, то налево, вскидывая руки и мельтеша ногами.

Осмотр шхуны занял не более пятнадцати минут. Надстройка изнутри была обычным скопищем ржавого металла, уже было и не понять, где находилась капитанская каюта, где кают-кампания, в круглых иллюминаторах не осталось ни единого стекла.
Пытаясь рассмотреть под водой кормовую часть, мальчики, свесившись с палубы, уходящей под воду, погружали головы, но без масок не сумели ничего  разглядеть, кроме покрытого черными пятнами морских ежей и наростами устриц корабельного железа.
Оставив бесплодные попытки сделать хоть какую-то находку, они расположились у кнехта, подставив спины лучам пресветлого солнца.
**"

С улицы крикнули пьяные, возвращающиеся с какой-то гулянки, затянули было песню, но затихли. Пашка перевернулся на бок и, схватив в охапку подушку, снова попробовал уснуть. Почему-то не шел из памяти Генка, который отправился в "командировку" прямо из колонии. Осуждённый по "русской народной статье" 228,  брат из восьми назначенных ему лет отсидел два месяца  в Волченцах.
В Волченцы приезжал некто важен, и, соблазнив Гендоса Рундау и человек пять таких же как он скощеным сроком, увез новобранцев куда-то к черту на кулички, откуда ни ответа, ни привета не было уже пять месяцев.
"Тик-тик-тик!" - костяной стук часов с "вечной" батарейкой. Фотография. Генка.

***

Что-то объемное, неотвратимое быстро поднималось из глубины.
Пашка не помнил кто из них, но точно не он, первым завопил, что это "торс".
Торс в вермутобутылочной зелени поднимался толст, морщинист и розов, полный нездешней мощи. Он пробкою вылетел из глубины, мешком навалился на скошенный к воде ржавый борт и разявив темную  дыру, что на месте шеи заклекотал трахеей: "кро-ко--коро-уааа!"
Ругаясь, словно портовые грузчики и почти смеясь от ужаса, мальчишки отшатнулись от мокрого, блестящего сивуча, который явно был недоволен, что они вступили на его лежбище и раскатисто негодовал, раскачиваясь на ластах из стороны в сторону.

***

Рун-дау! Закрывайте окна! Кричала женщина снаружи, откуда уже брезжил серый предутренней свет - Закрывайте!
Тягостное и томительное чувство овладело Пашкой, словно он чаял услышать нечто подобное и, вот,  услышал.
- А что такое? - тревожно произнес кто-то знакомый над пашкиным ухом.
- Несут! Несут!
- Кого несут?
- Христа несут! - загалдели уже другие голоса с улицы.

Пашка услышал такой шелест, словно опять пошел сильный дождь.
Но это не дождь. За окном не упало ни капли.
"И сказал Господь Бенезии: "Бенезия! Отверзни очи свои " и Бенезия отверз".

На улице в столь ранний час шли не то похороны, не то свадьба! Это было необычно и удивительно.
Мужчины, женщины разных возрастов, среди которых были и соседи, и люди, лица которых он только смутно помнил, о том, что жили они в других поселках, и их дети. Над толпой висел протяжный  звук, нечто вроде монотонного гудения пчелиного роя: "Ээээээээ".

Степенные мужчины в чистых рубашках и отутюженных  брюках несли на двух коромыслах, подвешенный меж ними на крючья с цепями, торс, увитый гирляндами бурых морских водорослей, с венком из гладиолусов, небрежно перекинутым через бело-сиреневое, как выпуклость  фарфоровой игрушки, синевенное плечо. Они проходили прямо под нижними окнами двухэтажек
и в каждое окно, которое было оставлено открытым, даже если это было предподземное окно в цоколе, торсофоры засовывали  торс, особым образом поворачивая и наклоняя свои ахтиды.

Хорошо, что этаж второй! Не дотянутся! А как дотянутся? Нужно закрыть! Срочно закрыть, иначе - все. Ничто не останется прежним, привычным!

- Постой!

Пашка обернулся, словно кто за рукав его дёрнул. И вовремя.
Он не был заядел театрал и увлечен кинозритель, но что-то вроде этого он уже когда-то видел или читал.

Родители стояли прямо за его спиной. Мать, торжественная, озареная изнутри отблеском неизвестной Пашке радости,  с тщательно забранными в узел на затылке волосами, словно смущаясь чего-то, перебирала пальцами лямку ночной сорочки, поправляя ее на плече. Чисто выбритый отец, одетый в парадный костюм, закатив глаза под обрамлённый седыми кудрями лоб, протягивал ему старую книгу в серой обложке с золотым тиснением.
Пашка знал, что за название увидит на обложке, но  отказывался! Отказывался его прочесть.
Он ощутил ладонь матери на своей макушке, мать нежно пригладила его вихры, как делала это постоянно; только вот, вдруг, сделавшись чрезвычайно сильной и недоброй, она нагнула пашкину голову вниз, к книге:
"Это написал сам Кафис Новосафис. А теперь прочти название".
И строго крикнула: "Вслух!"

- "Щепэпэй. Штаны городов". Давясь невыплеснутым воплем ужаса покорно пробормотал он.

Не достанут до второго! - вновь отчаянно подумал Пашка.
Что-то стукнуло о подоконник.
- Просовывают! - всплеснула руками мать.

"Проснуться б!"
И он проснулся, точнее - очнулся, как Каин, извлечённый силой пробуждения из клокочущих пузырями белесого газа, необозримо-сернистых равнин боголишенного Гадеса.

Серое утро никуда не делось, оно все так же томилось за окном, ничуть не спеша вытолкнуть из чрева морского  жёлтый дискус светила.

С кухни доносилось печальное, мелодичное пение, стук чайной ложки и редкие всхлипы, это к матери пришли Свидетели. Тонко и убедительно пахло валерианой.