Дороги Родины моей. Рассказ

               
               
                Гостиница располагалась на втором этаже барнаульского вокзала. После бессонной ночи в автобусе, когда пришлось пройти две пограничных регистрации и два осмотра – казахстанский и российский, причём на первом пункте досмотр проводился более тщательно с перетаскиванием багажа в помещение, просвечиванием вещей рентгеном и обнюхиванием их же специально обученной собакой, а вот на российской баулы и рюкзаки только вытащили из багажного отделения и поставили рядом на помост, так вот, на всё про всё ушло около пяти часов. 
          После Змеиногорска небо начало светлеть, обозначились склоны сопок, а по обочинам, или по-местному - забокам, проступили заросли густого тальника, за которым в прогалинах виднелись пшеничные и гречишные поля. Вскоре по левую сторону автобуса горизонт зажелтел и показалось малиновое солнце. Забыться мне удалось лишь на подъезде к Барнаулу, да и то минут на пятнадцать. Тем не менее чувствовал я себя вполне сносно: ни голова, ни мышцы не болели и не ныли, хотя за ночь со своим неподъёмным, пятидесятикилограммовым, рюкзаком так натаскался, что в другой бы раз как-то это и обозначилось. Однако главная причина того, что я попёрся в гостиницу, заключалась отнюдь не в тяжести моего груза, а в том, что до поезда было двенадцать часов, и в зале ожидания с тесными и жёсткими сиденьями проводить это время как-то не хотелось – ни в уборную отойти, ни в город выйти…
         Окно двухместной комнаты выходило на привокзальную площадь и было открыто. Стояла июльская жара, а здесь было свежо и уютно – у стен широкие, заправленные кровати, у двери холодильник и телевизор, с другой стороны платяной шкаф, столик и стулья. Посреди ковровая дорожка. Приняв душ и отхлебнув горячего чая, я, подбив ладонями подушку, блаженно растянулся поверх постели и тут же провалился в глубокий сон.
         Трёх часов было достаточно, чтобы выспаться. Соседа пока так и не подселили, ну что ж, одному да в тишине тоже неплохо. Я подключил ноутбук, отыскал новостной сайт и, полулёжа на кровати, слушал вполуха всё, о чём вещали бойкие корреспонденты. Торкнули в дверь и, на пороге появился высокий сухощавый мужчина лет тридцати пяти; цветастая рубашка с короткими рукавами, летние брюки, спортивная сумка через плечо. Поздоровались. Он прошёл к своей кровати со словами:
- Сутки не спал, счас как вырублюсь – и до утра.
- Командировка?
- Да нет, комиссию проходил, - он как-то просто, по-деревенски, улыбнулся: - Доброволец…
- На войну? - не нашелся я сказать чего другого…
- На её самую… - мужик помолчал. – Сам-то я со Староалейки. Автослесарь…
- А срочную где служил?
- Да не служил я вовсе, - он опять улыбнулся, но теперь уж виновато: - Как-то не вышло…
- С комиссией-то всё путём?
- Да если бы! Всё вроде прошёл, а какую-то справку найти не могут. Вот завтра с утра опять в военкомат, а там уж и домой.
- И куда вас потом – говорят?..
- В Кемерово на учебный полигон. Нас в команде сорок человек.
- И все добровольцы?
- А как же!
         Между тем ноутбук мой всё продолжал выдавать, пусть и приглушённо, новости. Мужчина уже лёг и вытянулся под одеялом. Я сменил тему.
- Ноутбук не мешает? А то я выключу.
- Да нет. Дома у меня трое парнишек, мал мала меньше! Так с ними и не к такому привыкший, - сосед повернулся на бок в мою сторону и неожиданно сказал: - Мы с ребятами подсчитывали – каждые сто лет на Россию кто-нибудь да прёт: то поляки, то французы, то фашисты, а то - эти теперь… Вот и нам выпало идти туда, а что отсиживаться?..
      И тут зазвонил его сотовый, сосед протянул к нему жилистую руку:
-Алё, Настенька? Здравствуй! Да, в Барнауле еще. Завтра к вечеру буду. Вроде всё ладом. Одну бумажку надо донести… Я тоже люблю! Ребятишек обними. Скажи, гостинцы везу. 
      Спустя пять минут мужчина затих, спал он без храпа. Ноутбук я всё-таки выключил, полежал, глядя в потолок, потихоньку поднялся и неслышно прошёл к распахнутому окну. Лёгкие шторы были раздвинуты и едва колыхались, остужая слабые потоки жаркого воздуха, проникающего сюда с улицы.
       Налево через площадь здание автостанции, дальше – многоэтажная почти достроенная гостиница. Прямо, за сквером виднелась мраморная стела мемориала и гранитные полукружья высоких стен, на которых изнутри было высечено несколько тысяч фамилий барнаульцев, павших на полях сражений Великой Отечественной. В прежние свои приезды я не раз посещал этот мемориал, отдавая дань памяти землякам, здесь были и фамилии, относящиеся к нашему роду. И сегодня ближе к поезду надо бы посетить мемориал.
      А пока что моё внимание привлекли десятка полтора хоть и по-летнему, но празднично одетых людей внизу у фонтана. Здесь были и ребятишки, и взрослые. Видно было, что все они ждут чего-то. Может, встречают кого? Однако быстро выяснилось, что наоборот – провожают, и не просто близких в отпуск, а молодых ребят в армию.
      Подъехали два автобуса, из открывшихся дверей на привокзальный тротуар высыпали одетые в новенькую военную форму парни, у каждого за спиной рюкзак, а у некоторых еще и в руках прозрачные упаковки с бутылками с водой. Построились в колонну; родные, отделённые от новобранцев невидимой стеной, опорами которой были четверо бравых и строгих сержантов, взволнованно стояли метрах в десяти от строя и лишь изредка кое-кто из них помахивал рукой в сторону уходящей на перрон колонны.
      Я сходил в город за продуктами в дорогу, посетил мемориал, поклонился павших воинам и в восемь вечера, стараясь не шуметь, потихоньку, чтобы невзначай не разбудить крепко спящего соседа, покинул комнату и через главные массивные двери вышел на многолюдный перрон. Наш поезд отправлялся с первого пути, и это было очень удобно – не надо шариться по жаре по разным виадукам и переходам. Вышел – и сразу в прохладный вагон. Однако мой пятый плацкартный находился в голове состава и идти до него было прилично и не так-то просто. Весь перрон был запружен новобранцами и провожающими. Балансируя между гомонящих толп и не столкнувшись ни с кем по пути, я добрался до своего вагона и усмехнулся про себя: - а наш поезд-то почти что военизированный! Вишь ты, сколь пришлось обойти солдатиков! И куда ж их повезут?
      Место нижнее боковое, в вагон я зашёл одним из первых. С трудом взгромоздил свой рюкзак на третью, багажную полку, чтобы уже не беспокоить его до Москвы, разобрал постель и прилёг, дабы не мешать проходящим мимо пассажирам.
      Люди шли по одному, по двое, искали свои места, располагались. И вдруг как прорвало: один боец, другой, третий, и вот он целый взвод, а то и больше. Ребята шумные, порывистые, бестолковые, нагруженные не только вещмешками, но и какими-то объёмными коробками, под мышками у некоторых упаковки с водой. Пройдут вперёд, вернутся, опять убегут, да и не по разу. И всё это продолжалось, пока невысокий майор в полевой форме не вошёл в вагон и не приказал им всем оставаться на месте, а он будет подходить и разбираться. И всё как-то разом наладилось.
       И ко мне в соседи на верхнюю полку был определён ладно сложенный и смуглый солдат. Я уже и фамилию его знал благодаря майору, что, оказавшись в нашем купе, в очередной раз заглянул в бумагу и выкрикнул: - «Яковенко» и похлопал ладонью по матрасу надо мной. Парень подошёл, забросил свой рюкзак на полку и тут же зазвонил его сотовый, он метнулся в купе напротив к окну, благо никто пока туда не заселился. Как я понял, за окошком на перроне стояла его девушка и теперь он, присев на пустую лавку, глядел на неё и что-то вполголоса говорил. Интонации были ласковыми и тёплыми, а в смысл слов я и не думал вникать – не моё это… да и неловко как-то…
       Поезд тронулся. Новобранцы, а у них, как я подметил, места всё больше верхние, лишь в соседнем купе одно нижнее боковое, скучились по так и не занятым лавкам напротив моей лежанки. Сейчас они остывали от горячих минут прощания и выглядели несколько растерянными – делать-то что дальше? Однако подошёл крепкий прапорщик и без лишних слов распорядился:
- На остановках курить на перрон без команды не выходить. И только составом не менее трёх бойцов, - он усмехнулся: - Сухпайки пока не трогать. Доедайте домашние припасы, чтоб не спортились. Начинайте пришивать на рукава шевроны. Возникнут вопросы – обращайтесь.
       И он покинул вагона, видимо, в других местах тоже ждали его распоряжений.
       Минуло больше сорока пяти лет, как и я был призван в армию. Глядя на ребят, многое вспоминалось и сравнивалось. Мы служили два года, теперь – всего один, солдатская форма изменилась до неузнаваемости: где сегодня тяжёлые кирзовые сапоги и обязательное умение правильно наворачивать портянки, чтобы не натереть кровяных мозолей, взамен лёгкие берцы и носки; наше пузырящееся х\б и ремень с увесистой пряжкой даже и не сравнить с нынешней пятнистой, облегающей фигуру экипировкой. Вместо пилоток какие-то круглые кепки с козырьками. За два года я ни разу не обувал тапочек – не положено, за это можно было спокойно схлопотать пару нарядов вне очереди, а то и угодить на губу! – здесь же у парней, у каждого, свои персональные шлёпанцы. И еще бросилось в глаза: все новобранцы как один подтянуты, собраны, видно, что гибкие и подвижные, лишь парень с нижнего места за стенкой от меня несколько рыхлый, с небольшим брюшком. Но и за ним понаблюдал – вполне себе «пацан», как кстати, они и обращались друг к другу: пацаны - то, пацаны - это. Хотелось встрять и сказать: вы же парни уже, какие вы пацаны! Кое-кто из вас и на мужиков тянет. Но, как говорится, со своим уставом в чужой монастырь не лезут. Я и помалкивал, занимаясь своими мелкими дорожными делами, пока не прислушался к разговору и не стали коробить ухо матерки, что обильно сыпались из соседнего купе. А там ведь среди них ехали девушка и мужчина примерно моих лет.
- Парни! Хватит лаяться! Не в казарме, хотя и там не место… - резко бросил я, чтобы привлечь внимание разошедшихся бойцов.
         Они с некоторым недоумением повернулись в мою сторону: чего это, дескать, дедок раздухарился!
- А того, ребята, что кругом люди, а из вас как из помойки несёт… Девушки бы постеснялись!
         Поймал на себе настороженные и даже злые взгляды. 
- Вы же русские, видно, что не мажоры рафинированные, а наши, ухватистые и рукастые. Родной наш язык богат, можно же и без матов обойтись…
         Парни примолкли на минутку, а потом возобновился разговор. Всё бы ничего, матов почти не слышно, лишь один, высокий, плечистый, нос чуть с горбинкой, новобранец нет-нет, да и влепит солёное словечко, а то и два. Посидел я, послушал, а уж когда он совсем потерял берега и кроме как «мать твою…» да и что еще похлеще не понеслось от него, я не выдержал:
- Слушай-ка, мужик! Да-да именно ты, такой рыжий и борзой! Если еще услышу лай от тебя, буду заниматься с тобой индивидуально изучением русского языка. Ехать нам еще два дня, так что гарантирую – на выходе ты у меня Есенина наизусть цитировать станешь. Я - человек серьёзный.
      Этот симпатяга вроде как встрепенулся, глаза дерзко сверкнули, будто бы пытался просверлить меня, но мой неподвижный и тяжёлый взгляд остудил его, успокоил. Видимо, и он увидел в моих глазах нечто такое, что всегда останавливало даже кидающихся на меня матёрых псов. Вот и ладушки. Значит, дальше поедем, как и надо – с комфортом и без лая.
      Переночевали. Пока спал, купе напротив заняла семья: мать, отец и двое детишек. Утром увидел, что и новобранцы освоились: вели себя не очень шумно, на остановках покурить выходили всем взводом. Еще обратил внимание, что подвёрнутые гачины пятнистых брюк перед выходом на перрон разворачивали, одевали гимнастёрки и обязательно – кепки, то есть воинскую дисциплину блюли. Ко мне, чувствовал, отношение было несколько напряжённым, ну да ладно, главное, чтоб не сквернословили…
      Сходил, заварил чая, расположился завтракать. И в это время с верхней полки пружинисто спрыгивает на пол мой сосед Яковенко. Вчера после нашей стычки я перехватил его взгляд, что не предвещал мне ничего хорошего. И сейчас сделал вид, что не замечаю его.
- Доброе утро! Приятного вам аппетита, - неожиданно раздалось у меня над ухом.
-  Спасибо, земляк! – как-то само собой вырвалось в ответ. – Присоединяйся…
- Да нет, я с ребятами…
       Ближе к обеду я заметил некоторое движение среди солдат. Кто-то искал нитки, другие иголку, третьи, присев на свободное место и разместив на коленях гимнастёрки, пришивали на рукава шевроны. Не у всех получалось. В вагон зашёл уже знакомый майор. Те, как взъерошенные птенцы, обступили его.
- Товарищ майор! Посмотрите, правильно ли у меня…
- А у меня, товарищ майор?
- Здесь вот косо… А у тебя, бедолага, не на тот рукав пришит, - сказал офицер и быстро, словно ища кого-то, пробежал глазами по вагону и не увидев офицеров, продолжил: - Второй день вы солдаты, а в армии что ценится прежде всего? – Сноровка и находчивость! Вижу, что с иголкой вы не дружны, но это скоро пройдёт, а пока – видите проводницу? Включайте все свои чары, подарите шоколадку, но сделайте так, чтобы эта милая женщина помогла вам пришить шевроны, - майор усмехнулся: - И главное, бойцы, запомните: я вам этого не говорил!
       Майор ушёл. Парни один за другим потянулись к купе проводников, но делали это грамотно, не толпились в очереди у двери, а последовательно, по одному, отнесут гимнастёрку, послоняются среди своих, возвращаются и забирают обратно уже с аккуратно вшитым шевроном. Потом следующий, и так по порядку. Молодцы, однако… Человек пять проделали это, когда вдруг посреди вагона возник давешний рослый прапорщик и потребовал от новобранцев, чтобы показали ему пришитые шевроны. Солдатики в пятнистых майках, а кто-то уже успел напялить впопыхах на себя и гимнастёрку, встали в проходе наглядно продемонстрировать, что у них получилось. Прапорщик придирчиво рассматривал выставленные перед ним гимнастёрки, и вот дошла очередь до рыжего, а у того пустые руки.
- А где гимнастёрка, рядовой?
- Да я, товарищ, прапорщик…
- Конечно же, ты, а то - кто же?..
- Да у меня…
- Что у тебя – украли что ли?
- Да нет.
- Не тяни резину, боец!
- Она не здесь…
- А где же? – чертыхнулся прапорщик.
- У проводницы, - выдавил из себя рыжий. – Попросил, пожалуйста, подшить…
- Хорошая новость. Не успели в армию призваться, а уже дедуете! Ну-ну… Марш за гимнастёркой! Кто еще не сам подшивал? Кто вас надоумил?
       В ответ гробовое молчание.
- Так, вернулись к шевронам, и чтоб я видел всех! Даю пятнадцать минут! И чтобы всё - своими руками!.. Каждого проверю лично!
       Я поправил подушку у изголовья и усмехнулся: - «Вот оно, начало службы. Привыкайте, братцы, к нестандартным решениям поставленных задач… То ли еще будет!».
       После обеда завалился на постель, полистал журнал, отложил в уголок, а сам отвернулся к стене, думал вздремнуть, но сон что-то не шёл и, я лежал и монотонно считал вершины стволов, проплывающих за окном сосен и берёз. Почти весь вагон, как и я, отдыхал. Лишь из соседнего купе доносились обрывки разговора. Это неугомонный рыжий с соседом спорили о чём-то своём, но как мне послышалось, с ленцой. Однако вдруг он сказал нечто такое, что сосед встрепенулся и тона повысились.
- Ты вот с виду весь крутой… А почему, когда дед тебя шуганул, ты, рыжак, забыл все свои маты, и теперь как шёлковый?..
- Так, себе дороже. Вишь, какой он свирепый! Чуть в драку не полез… Ты бы тоже пятый угол искал.
- Не-а… Не искал бы.
- А почему?
- Я ведь по нормальному разговариваю, не то, что некоторые…
        Значит, не зря накануне что-то в повадках этого рыжего мне показалось симпатичным. Я приподнялся с постели. Выглянул в окно. Проезжали какой-то городок в уже европейской части Уральских гор. Местность эта мне хорошо знакома. Сейчас вырвемся из городка и пойдут тоннели, целых четыре, а затем, что еще интереснее, будем ехать мимо давно недействующих воздушных арочных мостов-виадуков, проброшенных между лесистыми сопками. Строения высокие, изящные в своём исполнении, мало того, словно летящие над ущельями. Дух захватывает смотреть на них. Сооружены они были изначально, в конце позапрошлого, 19-го века, а потом, в середине 20-го этот участок транссибирской магистрали спрямили, отсыпали новые пути, но хорошо хоть не разрушили эти великие мосты. Вот бы сделать здесь что-то наподобие исторически-туристического направления. Вернуть к жизни все эти изумительные и впечатляющие воображение мосты, пустить по ним старинные паровозы с уютными вагончиками. Построить и оборудовать станции и будки стрелочников так, как это было когда-то. Как было бы здорово!
- Пацаны, зырьте! Какая красотища! – из купе рядом раздалось восторженное – и это опять рыжий. Сейчас он продвинулся на лавке к проходу, чтобы лучше рассмотреть эти удивительные строения. – Сроду такого не видал!
- Да, прям как в кино про Турецкий, кажется, экспресс…
- Окажись там на верху и глянь вниз, бошку точно снесёт!
- Да кто тебя пустит! Поди охраняется…
- А потом пёхом, видел, сколь идти до первых домов. Я уж не говорю – сколь до города отсюдова топать…
       Чисто дети малые – подумалось легко, - те примерно так же горячо обсуждают между собой какую-нибудь необычную игрушку. Серьезно и рассудительно. А ведь эти ребята едут ни много ни мало, а в армию, тень легла на моё лицо – и служить-то им выпало в то тревожное время, когда на границах Родины идёт война. Не исключено, что кто-то из них и контракт подпишет, и уйдёт на передовую, или как осторожно, но с выспренностью твердят в СМИ «на линию соприкосновения».
       Мимо меня в глубь вагона прошёл худой паренёк в шортах и тёмной футболке, в очках. У него нижнее место в первом от проводников купе, наискосок от моего. Невзрачный такой, больше похож на «ботаника», если использовать молодёжный сленг. Сел он ночью, долго отсыпался, да и теперь почти не высовывался со своего места. Таких, небось, и в армию-то не берут…
      Как я понял из обрывков разговоров новобранцев их везли в разные места: часть в Арзамас, остальных под Москву в Балашиху. В какой род войск, они не говорили, да и я не спрашивал – может, это военная тайна, тогда они наверняка уже дали подписку о неразглашении. Сам служил в ракетных войсках, знаю…
      Проходя в конец вагона выбросить мусор или умыться, у одного весёлого купе в серёдке иногда я вынужден был останавливаться, чтобы ребята расступились и дали пройти. Дело в том, что здесь ехали кроме новобранцев молодая мамаша с мальчишкой лет шести - семи. Эту статную женщину и курносого, в веснушках ребёнка с быстрыми глазами я запомнил по тому, как они на длительных стоянках в больших городах, когда другие жадно глотали сигаретный дым, торопясь накуриться, бегали вдвоём наперегонки до хвоста поезда и обратно, и это проделывали по нескольку раз. А теперь мальчонка, как я подметил, оказался душой компании в этой группе бойцов. Ребята задавали вопросы, а тот бойко и без запинки отвечал.
- Ты, Виталька, служить-то пойдёшь?..
- Как вырасту, так сразу запишусь в армию! – мальчишка дерзко глянул на солдат. – А вы не видели, что ли, как я тренируюсь с мамой?
- Где это? Не видали…
- А на остановках – мы бегаем кросс. Мама говорит, для выработки характера!
- Так ты поди и отжиматься умеешь?
- Пока всего только двадцать пять раз… Но мама сказала: надо пятьдесят, - мальчишка серьезно так осмотрелся вокруг и выдал: - К зиме обещаю, что буду!
- Кто бы сомневался! – с тонкой иронией, но вместе с тем и уважительно откликнулись ребята, и, наверное, кто-то из них подумал в этот миг и о своих младших братишках и сестрёнках.
      И я не удержался и подбросил свои пять копеек:
- Гляди-ка ты, не успели отъехать от дома, а уже и сыном полка обзавелись…
- Никак нет! – улыбнулись парни и пошутили: – Это он у нас за командира!
      Польщённый парнишка стоял себе рядом, однако весь его вид показывал, что он чрезвычайно доволен своим положением, как, впрочем, и рассевшиеся по всему купе новобранцы.
      В середине пути бойцам разрешили распечатать упакованные в коробки сухие пайки. Что тут началось! Ведь многие, как я понял из разговоров, были призваны из глубинок Алтайского края и такую роскошь видели впервые. Да я и сам с любопытством наблюдал как они вскрывают коробки и извлекают плотно рассортированные по отсекам пакетики с чаем и кофе, какие-то таблетки, обеззараживающие воду, шоколад, сухофрукты, обёрнутые в фольгу мисочки с мясными продуктами и гарнирами, немыслимые в годы моей молодости средства личной гигиены и даже особенные спички, которые не тухнут ни в снег, ни в дождь. И нам, бывало, на учения и боевые стрельбы выдавали сухие пайки: как правило, банка тушёнки, еще одна с кашей с мясом, пачка галет или сухарей, реже попадался и плавленый сыр в блестящей запаянной крохотной тарелочке. А чтобы вот так продуманно, с учётом всех непредвиденных обстоятельств – это, безусловно, впечатляло!
      Вечером, перед чувашской станцией Канаши неожиданно оживился сосед- «ботаник», несколько раз прошёл в конец вагона, выбросил пакеты с мусором, привёл себя в порядок, сдал проводницам бельё. Что он там у себя делал, мне видно не было, но то, что готовится к выходу, это ясно. А вот и вокзал. Стоянка тридцать минут. Бойцы и другие пассажиры гуськом потянулись на перрон. Я пропустил всех и не спеша направился следом. В первом купе с сумкой через плечо стоял этот очкарик. Однако от его вида я едва не оторопел. Куда делся пресловутый «ботаник»? Передо мной бравый старший сержант, в парадной экипировке, чёрный берет с эмблемой, золотистый аксельбант, на груди два боевых ордена, другие знаки воинского отличия. Форма с иголочки. Взгляд спокоен и сосредоточен. Я невольно провёл рукой, уступая дорогу и предлагая ему выходить первым. Он жестом отказался и улыбнулся. У ступеней в тамбуре я чуть задержался и окинул взглядом перрон. У стены вокзала сгрудилась большая, человек в двадцать, толпа встречающих, дети, взрослые и старики. Левее, разбившись на группы, курили наши новобранцы.
       И вдруг весь этот взвод одновременно повернулся в сторону двери, из проёма которой я только что спрыгнул на перрон и, не сговариваясь, бойцы вознесли руки над собой и так энергично захлопали в ладоши, что проходящие мимо пассажиры и встречающие стали оборачиваться, и кое-кто даже присоединился к аплодисментам бойцов. Старший сержант, сходя из тамбура по ступенькам, кивком головы поблагодарил всех и скорым шагом направился к встречающей его родне, той самой, что числом в двадцать человек терпеливо ждала его у стены. 
       Позже, вечером, перед Арзамасом, собрал и я весь свой мусор, чтобы рано утром перед Москвой не заморачиваться, и понёс в контейнер. В предпоследнем купе на разобранном боковом месте сидели полностью одетые, в круглых кепках с кокардами, бойцы и среди них миловидная девушка. На коленях она придерживала объёмистый прозрачный пакет, из которого виднелись плитки шоколада, поблескивала фольга упаковок, мерцали блестящие углы пачек с печеньем.
      Как я догадался – этими гостинцами из своих сухих пайков поделились ребята, которым, судя по их внутренней собранности и внешнему виду, скоро выходить.
      Ничего-то у нас, русских никуда не делось, ни отзывчивость, ни доверчивость наши, несмотря на то, что вот уже сколько времени недруги пытаются внушить, что, мол, и русских-то давно как народа вообще не осталось, и что, дескать, теперь каждый из них только сам за себя. Что ж, пусть себе пофантазируют, как говорится – мечтать не вредно… - усмехнулся я, засыпая под мерный и убаюкивающий стук колёс; и уже проваливаясь в сладкий и лёгкий сон, подумалось: – Утром Москва, а там, на Ярославском и дети с внуками встретят.