Антология моих переводов с немецкого. Том 4

Алишер Киямов

АНТОЛОГИЯ МОИХ ПЕРЕВОДОВ С НЕМЕЦКОГО

Том 4


Содержание

Хуго Балль
Эмми Хэннингс
Тристан Тцара
Рихард Хюльзэнбэкк
Вальтэр Зэрнэр
Вальтэр Мэринг
Курт Швиттэрс
Рауль Хаусманн
Йоханнэс Баадэр
Йоханнэс Тэодор Баргэльд
Джорж Грош
Ханс Арп

----------------------------------


Хуго Балль
(1886 — 1927)


Палач

Твой шар катаю я на алом покрывале.
За делом как мясник слепя оскалом.
Столы с блеском ножей, в кастрюлях рядом
Мешает сифилитик-карлик желатин с крахмалом.

Ты выгнута, слепя, луной, твой блеск так клеек,
и в полулунах алчных глаз желанье пытки,
разорван наслажденьем рот и стоном иудеек,
и пальцы — алые к гроздям прилипшие улитки.

Мария, помоги ж себе! Прими же Плод из плоти.
Стекает семя с ног моих пожаром окаянства. 
Шторм волосы, мозг трут, и в плотника работе
вгоняю пальцы-гвозди я в кумирню Христианства.

Крик боли зубы выбивал тебе надрывом,
как вдруг донёсся златотреск,
                и сквозь небес стропила
гигантская Облатка, пав, меж алых гор застыла,
и Аллилуйя в пастырях взбурлила.

В  экстазе голыми мужи пустились в пляс и шлюхи: 
язычники, кафиры, тюрки и магометане.
И Ангелы столкнули Свет под землю, к воплям глухи,
и Мрак и Муку в мир внесли в пламёнах блЮда.
И боле не было ни завязи с кровотеченьем блуда,
ни глаз с кровавыми слезами и без упований.
И каждая душа была открыта для Детства и для Чуда.
 

Насекомое

Давай устроим мы
Богослуженье насекомых!
Давай молиться Богу,
глаза у коего точно рубины колют!
А крылья трепетаньем пОлны
иератИческих волнений
готики ранней окон.
А туловище красно.

Как лотов, ног его длина,
что с кораблей свисают
в глубины моря.
Плоть его сама же —
сооруженье гибкости скабрёзной
канатоходцев, акробатов и кабаретистов.
И коль её блаженства судорога сводит,
лизать ему по нраву собственное жало.

А у сородичей его, живущих в мокрых елях,
маленькие лапки.
Они безумны от чувствительности,
что чрезмерна.
Они трепещут при малейшем дуновении
от боли.
У них глаза живые драгоценные каменья.
Имеются и секты со  жрецами,
в апатии что стынут вечно.

Они участвуют во многих донкихотских
походах против неба.
И как летательных машин пропеллеры
стрекочут.
Они из первооткрывателей породы,
и им знакома трагикомедий смелость.
Днями они в лесах сокрыты под шатрами
паучьих станов,
и белыми укрыты чудно
переносными небесами.

Есть и такие из мильонов их, кто ищут
солнца ореолы:
фато-морганы и из воздуха виденья
или сияние преддверия главы светила.
Там обретают битие они
во златозвучных гимнах
и в плясках-буйствах
и падают вниз головою на столы садов,
совокупляясь яро.

Иные ж колоколен мимо и фабричных труб
и мимо сумерков летят, держа свой путь, 
над адом городов и сводами мостов
и сонмом эйфелевых башен,
над паровыми кранами портов,
и небоскрёбами Нью-Йорка,
к тоски нечистоплотным целям.

Различные народы составляют их,
и боги есть у них и мифы.
И издревле Обычаи их святы.
И Философии. Огнепоклонники они.
И пестуют самоубийство.
Бегут с Земли, что неуклюжа.
Неудержимы в тяге к порче.

Их приближение и в сонме ламп накала,
и на открытых представленьях,
и на вокзалах в залах.
И где в затерянном в горах селенье,
в помещенье для духовного ученья
пылает лампа, что видна повсюду,
там и они сидят в великом бденье,
на Свет в очаровании взирая.

И в третий раз, в четвёртый и в десятый
они бросаются в том раже одержимых,
на смерть себя обрёкших,
возвышенно и страждя,
в Магию  огненного моря,
вплоть до того пока их не охватит
пробоин треском пламя
и мукой парусников, чьи пылают такелажи.

 
Солнце

Меж веками моими катит детская коляска.
Идёт мужчина с пуделем меж веками моими.
Деревьев группа связкой змей шипит на небо.
Речь держит камень. Зелены пожаром купы.
Себя спасает остров бегством.
Качание и звяканье ракУшек и рыбья голова,
словно со дна морского.

Ноги мои простёрты вплоть до горизонта.
Срывается с них прочь дворцовая карета.
Мои два сапожища вздымаются у окоёма
как башни затопленного городища.
Я Голиаф-гигант.
Я перевариваю сыра козьего головки.
Я мамонтёнок. Зелёные травоежи
вынюхивают у меня тут что-то.
Трава натягивает дуги сабель, и мостов,
и радуг над моей утробой.

Уши мои — совсем открытые, огромные
ракушки, розовея.
Тело пухнет от звуков, что оно пленило.
Пана меканье я слышу.
Я слышу киноварно-красную
музЫку солнца. Слева сверху.
Как ночь над миром засыпают
киноварно-красные лохмотья.
И коль она падёт, раздавит город,
все колокольни с палисадниками вместе,
где крокусы и гиацинты,
и звук издаст детского горна.

Но воздуха потоки
веют друг на друга,
пурпУрны, и желточны,
и бутылочно-зелёны:
качели, чьи верёвки
оранжевый кулак
сжимает крепко,
и пение из птичьих горл,
что прыгают по веткам,
как палочкам от детского флажка
столь тонким.

А утром грузят солнце
на воз с огромными колёсами
и катят до КаспАри лавки,
торгует что предметами искусства.
Скотоголовый негр, со вздутой шеей
и с раздутым носом,
широким шагом остановит
пятнадцать бело-шелудивых
ослов, что напрягались перед возом
ещё при пирамид постройке.

Множество, пёстрого по крови,
народа соберётся:
и повивальщицы и мамки,
больной в каталке, журавль на ходулях,
святого Витта две плясуньи,
галстук, из репса, волочащий хэрр
и краснопахнущий охранник.

Я не могу себя сдержать:
я полное блаженство.
Трещат кресты рам окон.
По пуп что высунулась из окна,
свисает гувернантка.
Я не могу себе помочь:
любой собор гремит органа фугой.
Я желаю:
Новое солнце сотворять.
Пусть два, напротив,
лупящих друг друга,
цимбалы как,
и даме руку предложить моей
и сердце.
Пусть фиолетов
вознесёт нас паланкин
над светло-жёлтыми домами,
над черепицей ваших крыш,
даря свой свет,
как абажур, из шёлковой бумаги.    


Cimio

Красное небо от Бухареста к Парижу:
Сверху донизу тело твоё исполнено
чёрных  глаз.
Веерами наши ладони, если мы любим,
упёрты одна в другую,
У тебя болит слепая кишка, оттого ты
очень желта.

Из твоих ушей вырастают кусты сирени.
Вся твоя голова – сирень. Ты, просто,
взнуздана ей.
Точно бабочек крылья, трепещут ресницы,
биясь друг о дружку,
Схож с клавишей пианино ну очень твой нос.

Вечно в танце твои руки, дочурка.
Узкий таз – весь движенье, коль порхаешь ты
на моей стороне –
Изнеженность против ветра. Больших жён
раскалённых ты любишь.
Попевочки апАшей в ухмылочке твоей.

В Constanza в ушки твои завывало море.
Как  кинжалы взрезая, Glissando пальцы рук
у тебя издают.
Красной змейки головка – язык – фитиль,
тлеющий ало.
Кувыркаются мелкие чёртики, Cimio,
на тени твоей,
Цокая, точно рыба, коли начать из чана 
для сушки её вытрясать.


Пульчинелла моих ночей

I

Сон, наш сон, он, просто, вымер.
Око Бога на троне, чьё веко шёлк красных завес.
Преследованья мандаринов нас не пугают больше.
Осёл и бычок живут в кровати у наших стоп
И говорят, устроившись удобно, как в Вифлиеме
на Рождество.

Graf von Agaz скачет на полотне: o Greco!
Из облака розово-красно ангела виснет крыло.
С зелёным хохлом петуха в кабаре твой выход.
Твой ребёнка лоб покорен передо мной.
Ты из пурпура маленькая косынка.

Ореол юных львов над твоей головой.
Твои губы – Жизни лОпостные колёса.
С ладони едят призраки мессы румян.
Диву даются Bubu с Монпарнаса и Jesus из Назарета,
Поверх сборища флагов твоего пыла глядЯ.


II

Ало обиты подмостки действа, где Ты стоишь.
Ты святишь ежедневно себя в 7 мессах.
С кабанИхи пропорциями арфистка тебе состовляет
контраст.
На намалёванном Penny желта, сонна, тепла,
Ты лежишь как Тонкинская киска.

5 су-субреток  с тобою в игре.
Манипуляции чёрной кошачьей пастью в распевках.
Проливают семенем смерти тебя кукольные небеса.
Поперёк лица пролегает красная черта,
Расcекаяя нежною мордочкой по середине.


III

Голубых опахал снисходительность утешенье тебе
В диссонансах бестианства.
Мужчины с фиалковой грудью танцуют канкан.
Демоны с головами коней ищут тебя дома.
Синий якорь начертан у тебя по ногам.

О Пульчинелла моих ночей! Поющая тихо во сне
нежная птица!
Мы обречены спать в помёте 6000 лет.
Кровопоток в желудке журчит. Им звучит твой рот.
Моя отчизна — твоих чёлок жёлтая черепица.

И я ничего ж не сделал той выбивалкой ковров,
Только ухлопал певческие союзы.
Демонизировал наших приличных друзей.
Ты тёмно-синего шёлка покров с вязью букв золотой.
Ты корабль моей смерти, из бамбука, бумаги и шёлка.
 

Одно и не весеннее стихотворение

1

Биплан восходит из любой бутылки
И передком прям, воя, бьётся, коль палят.
Сверхчеловек гуляш ест с перцем без ухмылки,
Батон кроша и всласть рыгая в мусор от телят.

Отвисла челюсть у гостей на лестнице под нОги,
На деле хитрые ловушки ставя у дверей.
ЛолО из унитаза режет тангонос пирОги,
Травя абсентную округу чадом из кудрей.

Взгляните ж, я при вас все дни: желанья зною
С моею жёлтою трубою предан в па-де-де.
Фиалкова эрекций палых жалоба весною
Распутничая с лебедем в биде(э).


2

Ох, ты – мой гиацинт, что вскрыт личинкой,
Чью Рольф, сей мопс, сожрал подвязку в укоризне.
За граммофоном с two-стэптактовой начинкой
Потребность в коитусе и круговороте жизни.

Кровавовспухших просвист лампионов
Творил большие луны из бокалов.
Шум бойни доносило сё и сонмы звонов
Пенсне чинуш, владык и их вассалов.

Была тут также Dame Wueh в слепящем экипаже.
Нас не пугало ни кино, ни у Picasso рожа.
Глотали сперму мы как  залпы армий в раже
И в клочья рвали кошку Зелень, как божка ничтожа.

Мы были очень неприятны, как скоты хулимы,
Прописаны Приапу с Паном Медсоветом.
Мы с крыш катились, звёздам побратимы,
Не веря сами в сё при этом.


Синий вечер

От светокомплекса небес до улиц – грохот стирок,
На  фронте окон, в синьке, высь штурмуют шлюхи.
Ох, милый час нежнейших, девьих носопырок,
Ох, башен- и часов карман-ных бой созвучьем в ухе.

Метафизически луна по сферам всходит выше,
В гнезде у птички конь себе всё не находит места.
От люда ясновидец взмыл, вкусив восторга в нише,
И чёрный скрипки звук доносит из асбеста.

Свет куполами, стеклодувня, выдуй в грозы
Средь круга городских огней, что у порога!
А то те тянутся по мраку, точно слёзы,
Недужный лик лишь освещая Бога.

Назад откинулись дома – столь белокуры.
Иль башни – ангелы, что взмыли от докуки?!
С небес спихнули к аду мост, вокруг чьей арматуры,
Кольцом сцепив, мёртвые склеивают руки. 



Посвящение для Шопена

Три моря, подобравших юбки, вальс выносит к суше,
Буравит кучерскую шапку в дрожках лунный луч,
Мозг мусорным катком трясом, а ночь всё глуше,
Мы блещем в ней сродни угрям, запевшим с туч.

Жирафья шея вознеслась к полярному сиянью,
Плетёт ей крыса воротник  из кружев на луне.
Тропическое бешенство жандарма душит рванью.
И вскоре справки наводить нам о иной стране.

Потоки гноя из ушей у нас льют на прогулке,
С монокля вьётся глаз распутный злак.
Богемец скромно подтекает с троса в закоулке,
И с мраморного цоколя, благословляя, хряк.

Тысячецветный снег. КокИтус. Кинохрамы.
В мешок штанов по-женски лезет холостяк.
Пылает на спине осла тавро с ладонь у дамы.
И кур, в прыжке вниз головой, вбирает шапокляк.



Любимой

Для Эуфемий бласфемии цепью ногу
Обвил тебе, любимая, я всё же, 
И, если б этого не сделал бы, к итогу
Ты ястребом и какаду мне стала бы на ложе.
Припомни ночи в той большой кровати:
Все перлы жравшую ту паучиху-пряху
Джульетой выгнутой, тебе подругой кстати,
Сидящей на твоём лице, припав мне пастью к паху.
С ходуль всенощной гласы фистул возмущались сзади,
На стенах цвёл тубекулин и на столе от течки,
Луна висела на заре на плеши глади,
И малевала пальцам рук зелёные колечки.
Затем и лето с напряженьем вслед за спадом,
И дозволялось журавлям сморкаться с выси тоже,
И, если б я то не приметил рядом,
Так нЕчего и славить было бы, похоже.
Лишь должен был я к телеграфу позабыть дорожку,
Хоть движим чувством, коль крадёшь ты в ресторане,
Ведь всё выносишь ты, вместив в ту на желудке плошку,
Уж в первый день, когда ты с тем, кого не знала ране.


Нарцисс

Колени девушка острит, светла, с нарциссом в танце,
Вибрируя, он ей волОс лобзает синий вар.
Два жёлтые автО пыхтят при размноженьи в глянце
И тащатся до казино затем, ослабнув, в бар.

Шофёры и кокотки в гневе,
Но никнут перед голубком, в помёте оплеух.
Идёт политик Гёрэ со вселенной в чреве,
На что выкручивают шеи лошадь и петух.

Вершится мерзость: с облаков перины
Встаёт Мария, слыша жуткий ор.
В бегах дредноуты, вопят все цеппелины,
И в с опиумом шприц хохочет гренадёр.

Ни мопса с лона у мадонн, высок, от груды
Сенаторов и патриархов уж провис канат.
Продольных дуд блаженств на Sacco петлях гуды,
Ах, чёрт, что с воздуха стрелять всё норовят.



Кабаре

1

На заявленье негра промолчал большой вихор.
В комплекте Эмминой ноги адски-краснее нету.
Я куклою-АрхИпенко всхожу сквозь сонный мор,
И дьявольщину там реку жрецом  Magnet-Корсету.

Одно бахвальство льдисто-жёлто пухнущих сардин!
Осмей же, Публика, самоубийство  шансонетки!
На перьях шляпок божье око бдит. Все как один
4 скрипки рельсы гнут всё о грудные клетки.

Скакун мой Франц! Едален клоп в анфас!
Стеклянноглазый мир упит, в падучке мелодрамы.
В лиловый лупят трубы всё протуберанец-Bass.
Пасутся кайзера Вильхэльма, возревев гиппоподамы.


2

Лиловый пагод барабан вкось валится в себе.
Зажимом назван, Ярь-молоки, Требухой Cellist.
Скрипит затылка смерч фатально на резьбе.
Эх, лЯ-ля! Музыка мне пилит бок под свист.

И в окарину дуют братья Mool и Jebby  впопыхах.
Оркестр во вскрытый бок заходит, вправо между роб.
Исполнен музыкой с трубостволом весь пах.
Чревата, в плясе покидает шансонетка гардероб.


3

У занавеса кажет плоть эксгибиционист,
и ПимпронЭлла – алость юбок обольщенья.
Из зала хлопает КокО – зелёный бог, плечист.
И начинают вожделеть козлы все отпущенья..

ТзингтАра! Духовой предлинный инструмент:
стекает знамя из слюны, в ней надпись «Змей» на бляхе.
Тут дам своих в футляры скрипок все в один момент
суют и исчезают в диком страхе.

При входе сидя, КамёдИнэ, масляна, как вамп,
вбивает в ляжку золотые мишурою трюка,
чей блеск выкалывает зенки с дугами от ламп.
И крыша падает, горЯ, на Камёдинэ внука.


4

У уха, что вострит осёл, на блюдца
мух ловит клоун – хоть в другой стране рождён.
Посредством трубочек, что, зеленея, гнутся
С баронами по всей округе связь имеет он.

К воздушным рельсам, где себя энгармонично
канаты режут, чтоб плашмя ускакивать на них,
малокалиберный верблюд попыткой платонично
вскарабкаться веселье портит остальных.   

У занавеса тот же всё, что тут, смирясь с судьбою,
лишь чаевые кротко ждал, эксгибиционист,
забыв вдруг о канве событий, гонит пред собою
замученные толпы девок в зал под дикий свист.


Сельский дадаист

В клювоштиблетах, шнуровой надев корсет,
Перестоял он зиму всех своих талантов,
Как Человек-змея, попавший к чёрту в кабинет,
Гостил он у предместья  дилетантов.

Теперь весна опять настроена на пир,
И разгулялась мощно фрау тут природа.
Его сердил в начале тряпочно-муляжный мир,
В конце ж он вызвал отвращенье, точно от урода.

Себе он, плотничая, лютню сам соорудил
Из досок ящиков и из болтов, что были попригоже.
Хоть с треском струны и весь строй скулит – нет сил!
Но он иллюзию не даст похитить всё же.

Горланя, как висел бы на копье,
ЙухЭйя, машет он невестиным цилиндром.
Он пляшет лугом как король бубновый у крупье,
Всё кувыркаясь, как шуты и дети, полон сидром.


Intermezzo

Я грандиозный фокусник ВовЭр.
В пламёнах я вбегу сюда на свой манер.
Пред алтарями из песка я не встаю с колен,
В лиловых звёздах плащ мой разметает тлен.
Вступает Время у меня наружу изо рта.
Людей охватывает взор и слух мой до чертА.

Из бездны я фальшивый тут пророк.
Я за кругами солнца  сам стоять возмог.
Из моря, звуком тёмных труб заклЯт,
Лечу я сквозь молений лживых чад.
В тимпан я мощным боем бью моих осад
И пеленаю трупы в пенный водопад.

Я улыбающийся таинств еретик,
Король всех букв, болтун на всякий миг.
Hysteria clemens распел я  даровит
Разврату вашему в обличьях, чей смешон был вид.
Насмешник, литератор и Поэт
Я оторопь как семена струю в словах побед.



Любовная песня для Эуфемии

Луна, о Фемия, нам клумба жёлтая тюльпанов.
(Лучи Голландии в повальных девственниц угарах.)
Мусс мозга с пылом сердца смешан: Эрос планов
Был слишком поздно —
                лучше быть нам в перпендикулярах.

Пестры киоски в иллюстрациях обзоров.
Мы наживаемся на киноленте пактов!
Где километры мы в любви! По воле режиссёров!
И чьи находки нам залог для новых актов.

И, Эуфемия, коль сантиментов цепь не актуальна...
Сбежим мы в Монте — три системы у меня от «пэров»,
Тебе одно лишь: доводить до смерти кавалеров!

Тогда наследуешь вдвойне ты, так как сексуальна:
АвтО в цвету и дом в Аббации!
Имей лишь ксиву для дальнейшей акции!


Тэндэрэнда, коий фантазмист



                О, господа мои и дамы, вас,
                Картины созерцающих сей лица,
                О душах всех усопших здесь, сейчас
                Прошу я в скорби помолиться.
                Св. Бэрнард



Глава 1. Возлетание ясновидца

  Обнаруживается перенесение в кипение мнимого государства. Там ожидается новый Бог. Громоголов (в романе далее не выступает) перенёс место своего жительства на башню и шлёт оттуда пёстрые бюллетени, кои должны способствовать продолжению его Дела. Тёплый вечер взломан. Выступление шарлатана на Рыночной площади, представляющего перспективу вознесения в небеса. К сему он выдумал собственную теорию, кою пространно излагает. Однако же терпит неудачу, столкнувшись со скепсисом публики. Что имеет последствия.

  В этот день Громоголову было воспрепятствованно в присутствии на торжественном акте. И он сел перед атлантами и кружкАми группок и стал вещать о Мудрости Высших Сфер. Длинному же папирусному свитку, со знаками и изображением зверей, дал он раскручиваться с башни вниз и тем самым предупреждал народ, стоящий под гнёздами, о стаях визгливых ангелов, кои свирепо облетали башню. Но кто-то уже нёс плакат на длинной палке через город, и на том было выведено:

Talita kumi, Девуленька, встань,
Ты ся есть, ты ся станешь быть,
Канавная дщерь, ликования мать,
Повешенные и сосланные,
Сожжённые и заключённые,
Тебя призывают.
Освободи, о благословлённая,
Ты, Неизвестная,
Сюда вступи!

  Пощением и приемом слабительного готовил город себя к Явлению нового Бога, и из множества толп всплывали уже некоторые, кто в давке хотели бы стать Им встреченными. Одно предупреждение также было уже обнародовано, обговаривая, мол, кто при осмотре колокольных колёс и вступлении в люмпенбашни без полномочий схвачен будет, при живой плоти должен быть предан смерти. Свеже вздут был Казуальный нексус и зримо, на глазах у всех, пущен на пожирание святыми пауками. С трещотками и волынками передвигались, кольцуясь под руки, Просьбо- и Кофепроцессии деятелей искусств и учёных. Но из всех дуновений и просветов свисали водознаки и торчали стеклянные шприцы.
  Тут на Рыночную площадь, как по договорённости, вступил ясновидец с фиолетовым лицом, проповедуя смеющимся домам, звёздам, луне и толпе:
  «Лимонно-жёлты стоят небеса. Лимонно-жёлты стоят поля души. Головой мы круто к земле поникли и уши широко раскрыли. На фартуках и рясах ослабили мы пояса, и спина, из фаянса для битья, сверкает в строении. Истинно говорю я вам: моя кротость обращена не к вам, но к Богу. Всякий ищет счастья, до коего он не дорос. Никто не имеет врагов столь много, как он может иметь. Химера есть человек, чудо, божественная случайность, исполненная коварства и сумеречного лукавства.  Каким-то днём, от любопытства и подозрения не знал я себя больше. Гляди, тут я повернул обратно и въехал. Гляди, тут горели свечи и капали на мой собственный череп. Но моим первым познанием было: малое и большое, безрассудство. Великое и малое, релятивизм. Гляди, тут прянул мой перст вперёд и обжёг себя у солнца. Гляди, тут задрожала стрелка башенных часов почвы улицы. Но вы верите, дабы чувствовать, и станете чувствуемыми».
  Он сделал паузу, чтобы потереть себе мочку уха, и бросил взгляд на пятый этаж четвёртого здания. Там торчала розовошёлковая нога Льонэтты из окна. На ней сидели два крылатых существа, кои впивали кровь. И ясновидец продолжил:
  «Воистину, нет вещи такой, какой она выглядит. Однако то одержимо живодухом и кобольдом, тихо стоит коий, так долго пока его разглядываешь. Но как его выявят, изменяется и станет чудовищным. Долгие годы нёс я Гнёт Вещи, коя хотела своего освобождения. Пока ни узнал и ни увидел её Размер. Тут поднял меня пыл. Ужасающая жизнь! Тут раскинул я руки для обороны и полетел, полетел стрелопрямо над крышами».
  И можно было видеть, что ясновидец, хоть и оглушённый шумом своих собственных слов, не оставлял обещаний без подтверждений. Громко плеща обеими руками, он поднял себя в воздух, пролетел для пробы хороший кусок над вечерней дорогой, но затем снизился на повороте и пришёл посредством скачков вновь легко к исходному пункту.
  Простонародье,  высунувшееся по пояс из всех окон рынка, было испугано, но, когда впечатление от действа несколько улеглось, отчуждённо затрясло в досаде неверия головой, замахало изо всех жизненных сил солевыми дудками и бумажными фонарями и закричало: «Увеличительное стекло! Увеличительное стекло!»
  То было известно, что ясновидец при своих выходах подобное стекло использует, поскольку частенько думалось, что всё это — ничто иное как надувательство, а такой инструмент мог послужить доказательством подлинности. Той же цели служило и исполнение интермецио, при коем одна любопытная фрау, мощно парившая на древке флага, срывалась с него и была гонима вечерним ветром над крышами на восток. Далее: высоко  над веерами дам пролетал петух, теряющий перья в линьке, с серпом, что воспринималось как знак находчивого кокетства.
  Но на сей раз, ошеломлённый и обескураженный, ясновидец сразу вытянул Увеличительное зеркало из сумы. Зеркало по охвату, приблизительно, с русские качели, какими их можно увидеть на ярмарк(т)ах. Снаружи по-настоящему тонко отшлифованное стекло, обрамлённое серебром и на длинной деревянной ручке изящно закреплённое. Он вознёс это зеркало в трагической  позе над собой, затем внезапно отвел в сторону и взорвал. Зазвенели осколки,  сам же он исчез в жёлтом море вечера.
  А осколки чудозеркала разрезАли дома, разрезали людей, скот, канатоходни, карьеры и всех неверующих —  да так, что число порезанных изо дня в день множилось.



Глава 2. Карусельный конёк Йоханн

  Пишется летом 1914. Одна фантастическая община поэтов чует неладное и приходит к решению, их символического конька-на палочке-скакалочке Йоханна своевременно переправить в безопасность. Йоханн поначалу противится, но затем соглашается. Блуждания с препятствиями под руководством некоего совестливого Бэнйамина. В далёких странах встречается Вожак Фойэршайн (Огнелуч), коий оказывается полицейским шпиком. К этому приплетены историологические заметки о родах одной сучки-ищейки в Берлине.

  «Одно определённо, — рёк Бэнйамин, — интеллигентность есть дилетантизм. Интеллигентность не надует нас больше. Они глядят вовнутрь, мы глядим наружу. Они иезуиты выгоды. Интеллигент как Савонарола не имеется. Интеллигент как Манассия имеется. Их библия — книга бюргэрских законов».
  «Ты прав, — подхватил Йооп, — интеллигентность подозрительна: остроумие отцветшего шефа рекламы. Аскетическое общество «К безобразной ляжке» выдумало платоническую идею. «Вещь в себе» сегодня — средство для чистки обуви. Мир нагл и полон эпилепсии».
  «Довольно, — заходился Бэнйамин, — мне становится плохо, коли я о «Законе» слышу, о «Контрасте» и о «значит», и «следует». Почему зебу должен колибри быть? Я ненавижу сложение и гнусность. ДОлжно чайке, коя на солнце свои маховые перья чистит, дать на себе покоиться, а не говорить ей при этом «значит», она страдает под сим».
  «Значит, — заключал Штизэльхэхэр, — дайте нам карусельного конька Йоханна в полную безопасность переправить  и спеть Kantus баснословному».
  «Я не  знаю, — засомневался Бэнйамин, — должно быть, всё же лучше нам карусельного конька Йоханна в безопасность переправлять. Признаки налицо, что что-то Плохое надвигается».
  Действительно,  признаки были налицо, что Плохое надвигалось. Была найдена голова, коя кричала «Кровь! Кровь!» неутишимо, и петрушка росла по её скульным костям. Термометры стояли полны крови и разгибательные мускулы не функционировали больше. В банковских домах дисконтировали Караул на Райне.
  «Хорошо, хорошо, — настаивал Штизэльхэхэр, — дайте нам карусельного конька Йоханна в безопасность переправить. Неизвестно, чему нравится грясти».
  На  небесно-синем току, с большими глазами, целиком выкупанный в поту, стоял карусельный конёк Йоханн, повторяя: «Нет, нет, здесь я рождён, здесь хочу я также умереть». Однако это было неправдой. Мать Йоханна происходила из Дании, отец был венгр. Но, наконец, все были едины и бежали ещё в ту же самую ночь.
  «Parbleu, — извещал позднее Штизэльхэхэр, — здесь мир имеет конец. Здесь — стена. Здесь не идётся дальше». И на деле, имелась тут стена. Отвесно взошедшая к небу.
  «Смехотворно, — вещал Йооп, — мы потеряли ощущение. Дозволили нам в ночь и забыли весовые камни на себя повесить. И, конечно же, парим мы теперь в воздухе».
  «Papperlapapp, — извещал Штизэльхэхэр, — здесь затхло. Я не иду дальше. Здесь лежат рыбьи головы. Здесь были зоологические химеры за делом. Здесь доились волнокозлы».
  «Чёрт знает что, — подхватил Рунцэльманн, — также мне, право, невесело. Нам натянутся рубахи шарлатанов по уши!» Его сильно трясло.
  «Всему  стоять! — приказал Бэнйамин, — Что тут? Цайзэрлева повозка? Зелёная с зарешёченными окошками? Что произрастает тут? Агавы, веерные пальмы и тамаринд? Йооп, посмотри в Книге знаков, что бы это означало».
  «Фатальная вещь, — предрекал Штизэльхэхэр, — цайзэрлева повозка меж агав. Уже гнило. Богу известно, где мы торчим».
  «Вздор — возглашал Бэнйамин, — если б не было б темно, можно было бы яснее видеть, что происходит. Знахарь из «Ветеринара» указал нам ложную дорогу».
  «Факт, — заключал Йооп, — мы стоим пред стеной. Здесь не идётся дальше. Гундэльфльэкк, зажги фонарь». Гюндэльфльэкк порылся в своей сумке, но вытянул лишь мощную голубую  органную трубку. Её он всегда носил с собой.
  «Подходите ближе, майнэ хэррэн, — внезапно дал себя услышать голос, —  Вы на ложном пути. (То был вожак Фойэршайн.) Что шатаетесь Вы ночною порою кругОм? И в бдящем шествии? Снимите же Вы целлулоидные носы! Демаскируйте себя! Знаем мы Вас! Что это за кандальные древеса, что вы тащите при себе?»
  «Это нары, и палки с бубенцами, и шутовские плётки, с Вашего позволения».
  «Что это за духовой инструмент?»
  «Это нюрнбергский рупор».
  «А что это за ватная куча?»
  «А это карусельный конёк Йоханн, лучше всего в вату упакованный».
  «Чепуха. Чего же Вы хотите с карусельной лошадью здесь, в Ливийской пустыне? Откуда у Вас лошадь?»
  «Это, некоторым образом, символ, хэрр Фойэршайн. Если Вы позволите. Вы видите, а именно в нас, стерилизированный клуб фантастов «Синий тюльпан».
  «Символ туда, символ сюда. Вы лошадь уклонили от службы в армии. Как Ваша фамилия?»
  «Что ж за ужасный дружок, — загундосил  Йооп, — это ж скользкая робинзонада».
  «Ерунда, — взвился Штизэльхэхэр, — это фикция. Это этот Бэнйамин натворил. Он измыслил это, а нам от этого страдать... Глубокоуважаемый хэрр Фойэршайн! Ваше объединённое природобуршество, Ваш джемоцвет, это не импонирует нам. Ещё и  Ваша взятая напрокат Кинодраматургия! Но одно слово к разъяснению: Мы есть Фантасты. Мы не верим боле в Интеллигентность. Мы встали на это путь, чтобы сего Зверя, к коему обращено целиком всё наше почтение, от сброда спасти».
  «Я могу Вас понять, — рёк в ответ Фойэршайн, — но я не в состоянии Вам помочь. Взойдите ж в цайзэрлеву повозку. Также и лошадь, что Вы имеете при себе. Вперёд марш, не причиняйте себе хлопот. Поднялись!»
  Собака  Розали тяжело рожала. Пять юных полицейских ищеек явились на Свет. Также охватил это Время в одном из каналов Шпрее к Берлину китайский спрут. Зверь был доставлен в полицейский участок.


Глава 3. Гибель Махэтанца

  Как  уже говорит его фамилия, Махэтанц — существо, кое делает танцы и любит сенсации. Он один из тех отчаявшихся типов без душевной устойчивости, кои не в состоянии лишить себя и тишайшего впечатления. Отсюда также его печальный конец. Поэт вложил это сюда с особой силой. Мы видим как Махэтанца шаг за шагом изводит одержимость, а затем и глубокая апатия. И вплоть до того, пока он, в конце концов, после бесплодных попыток создать себе алиби, погружается в тот, связанный  с эксцессами, религиозноокрашенный паралич, опечатавший его полный психический и моральный распад.

  Тут ощутил Махэтанц  внезапно давление на виски. Продуктивные потоки, кои согревали и пеленали его тело, отмирали и висли как длинные шафрановые обои с его плоти. Ветер гнул ему руки и ноги. Скрипучая резьба его спины рассеевалась спиралью к небу.
  Махэтанц злобно схватил камень, коий выступал вперёд, краеугольно взывая из кокого-то строения, и слепо приготовился к обороне. Синие подмастерья отштурмовали его. Ярко обрушилось одно небо. Воздушная шахта пролегла поперёк. Над обрушенным улетела прочь цепь окрылённых рожениц.
  Газокотельные, пивоварни и купола ратуши скакали в качке и грозили гоготом литавр.  Пёстропёрые демоны, обтрахивали его мозги, трепали и общипывали их. Над Рыночной площадью, погрузившейся в звёзды, вздымался ужасный серп прозеленевшего корпуса судна, отвесно стоящего на своей носовой части.
  Махэтанц ввёл указательные пальцы себе в ушные пазухи и выскреб оттуда, заползший в них, жалкий остаток солнца. Апокалептическое сияние хлынуло. Синие подмастерья трубили в раковины. Они восходили на светобалюстрады и нисходили в Сияющее.
  Махэтанца тошнило. Удавливание у фальшивого бога. Он понёсся, высоко маша руками, опрокинулся и пал ниц. Какой-то голос кричал из его спины. Он закрыл глаза и ощутил себя в трех мощных скачках подскакивающим над городом. Всасывающие трубы взахлёб втягивали мочи мистического резервуара.
  Махэтанц  опустился в салатовом облачении на колени и оскалился на небо. Фронтоны домов — ряды могил, башенногромоздящиеся друг над другом. Медные города на краю Луны. Казематы, качающиеся на стебле падающей звезды в ночи. Какая-то налепленная культура осыпалась, и будет из риз изорвана в клочья. Махэтанц, поражённый пляской св. Витта, бушует. Раз, два, раз, два: средство для умерщвления плоти. «Панкатолицизм» —  прокричал он в своём ослеплении. Он учредит Генеральный консулат для общественного оспаривания и заявит там первый протест. Кинодраматургично пояснит принуждающие феномены своих эксцессов и мономанийных снов. В магнетической бутыли будет он взвихрен. Он запылает в подземных трубах канальной системы. Красивый шрам украсит глаз Махэтанца белым глянцем.
  В раскрашенной зигзагами рубахе балансирует он на вздымающейся эфирной башне. Он нанимает Великий Порыв и грохочет при восхождении, проламываясь сквозь спицы мнимых гигантских колёс. Ему угрожают видения: скорого решения, подвижной кожи на голове, блеющего скепсиса. С разбитыми лёгочными крыльями выскакивает он из руки кобольда.
  Друзья  покидают его. «Махэтанц, Махэтанц!» — грает он вниз с камина. Он отвергает контакт. Он тянется как сегмент солнечного затмения  по кривонависающим куполам и башням пьяных городов. Без сна и в постели детской тележечки будет тягаем он по улицам. Затеняются ландшафты его румянца, скорби, невестиного блаженства.
  Махэтанц поросятит себе декадентства. Он депонирует широкоохватывающие комплексы страха. Инструментирует между тем торможения, фальшивомонетничество от душевной катаракты и сенсаций. Он скатывает себя вместе ночью в плоти шлюхи. Кожа круто стоит складкой страха у него за ушами. «Полагаете вы, быть может, ваши простаки...» — и забьёт на пол пеной изо рта, синее облако. Он вползает в солнце. Он хочет иметь событие. Трава растёт недоброжелательно и гонит его назад во мрак. Занавесы вздуваются и дом уносится. Это каталепсия разрушения. Языки в красном стрелодожде ударяются вкось о мостовую.
  Гагни,  Свинцовая, должна ему расчесывать волосы на пробор, с тем, чтобы он мог думать. Дагни, Рыбоневеста, ухаживает за ним, её правая сторона с отливом от Музикон. Махэтанц убил песенником одного главаря. Он изобрёл искусственный плавающий остров. Он образует стебель в просьбопроцессиях и почитает бродяг-Jesus. Он держит фонарь у ведомства по делам мёртвых, и так он мочится: то —  уксусно-кислый глинозём.
  Но ничего не помогает ему. Он не вырос для этих турбулентностей, детонаций и радиевых полей. «Количество есть всё, —  кричит он, — сифилис тяжёлая половая болезнь». Он принимает солекислотные ванны, чтобы растворить свою пернатую плоть. От всего остаётся: куроглаз, золотые очки, вставные зубы и амулет. И душа — эллипс.
 Махэтанц  горько улыбается: «Оригинальность есть катар мыльных пузырей. Болезнен и невероятен. Совершать убийство. Убийство есть нечто, что может стать не оболгано. Никогда и никогда больше. Прекрасную погоду делать. Всегда бедных любить. Уже имеем мы Бога как дополнение. Это твёрдая почва». И он дует Музикон в затылок. Тут облачаются они.
  И он  пишет своё завещание. Мочечернилом. Другого у него нет. Поскольку он сидел в тюрьме. Он проклинает в нём: фантастов, Дагни, карусельного конька Йоханна, свою бедную мать и многих других людей. Затем он умер. На содосупе вырос пальмовый лес. Одна лошадь передвигала ноги и продвигалась.Траурный флаг развевался над какой-то из больниц.



Глава 4. Те красные неба

  Ландшафтная картина из  верхней преисподней. Концерт ужасных скрежетов, кои изумляют даже самих зверей. Звери выступают частью как музыканты (так называемой кошачьей музыки), частью в набито-чучельном состоянии и как аксессуары. Тётки из седьмого измерения участвуют  в скабрёзном напеве на шабаше ведьм.

Те красные неба, мимУлли мамАй,
Разбиты в желудке идут сквозь раздрай.
И вдребезги падают в озеро здесь,
Мимулли мамай, и в желудке их резь.

Синюшные кошки, фофОлли мамай,
Царап волножесть, где зубцов алый край.
О лАлало, лАлало, лалалА!
Тут тож шнуровальная тётя пришла.

Из снега та тётя вздымает, о сны!
Ввысь юбки, а также напевоштаны.
О лАлало, лАлало, лалалО!
Там флейтокозёл с «Всё равно» как назло.

Тут с крыши упал воркотун-голубок.
За ним Дважды-Йоханна тут же прыжок.
О лАлало и мимулли мамай!
По скрипке-железке царап двое, ай!

Глядят косо лошадь с ослом у копыт,
Как снегопетух из глубин всё кричит.
Синюшная туба грохочет затем:
«Таблицу пропеть умножения всем.»

О лАлало, лАлало, лалалО!
О руки из сена, башка же стекло.
О лАлало, лАлало, лалалО!
Зубец киноварный, На помощь! хоть кто.


Глава 5. Сатанополис

  Мистическое событие, кое происходит  в самом нижнем чернильном аду. Тэндэрэнда рассказывает  перед публикой истории о призраках и усопших, о сатанополисных Посвящённых и Завсегдатаях. Он выказывает знание персон и закусочных, близость к подземным учреждениям.

  Ускользнувшим  был журналист. Ужасающим образом затенял он пастбища Сатанополиса. Решили против него выступить. Собрался Революционный трибунал. Потянулись на поле битвы против того, кто ужасающим образом резвился на пастбищах Сатанополиса. Но не нашли. Он же всевозможные бесчинства позволял себе учинять, но пасся довольным и ел репейные головки, что цвели на лугах Сатанополиса. Тут отыскали его дом. Он располагался на холме 26-том с  половиной, где сковорода Троицы стоит. Фонарями на шестах обнесли дом. Их лунорога светили тускло в ночи. Все сбегались туда с клетками для птиц в руках.
  «У вас тут красивая канидовыбивалка» — сказал хэрр Шмидт хэрру Шульцэ.  «Спинозный афронт!» — сказал хэрр Майэр хэрру Шмидту, уселся на свою клячу, коя была его болезнью, и, недоволен этим, поскакал.
  В то время тут стояло много вяжущих гильотинных фурий, и решали журналиста штурмовать. Дом, что тот, заняв, удерживал, был назван ими Лунодомом. Он же забаррикадировал его матрасами, из эфирных волн, и перенёс сковороду наверх, на крышу, с тем чтобы внизу находится под особой защитой неба. Он питался аиром, кефиром и конфетами. Также имел вокруг себя  тела усопших, кои во множестве с поверхности земли падали через его печную трубу сюда, вниз. Так что несколько недель с удобством мог это переносить. Оттого был не очень озабочен. Чувствовал себя хорошо и изучал для времяпрепровождения 27 различных видов сидений и плеваний. Он звался Лилиенштайн.
  В ратуше Дьявола провели совещание. Дьявол выступил с Kis de Paris и Ридикюль, нёс некоторый неприветливый вздор и пел «Риголетто». Ему кричали наверх, де он напыщенный дурачок, ему же нравилось дозволять эти штучки. И совещались: дом, что Лилиенштайн, заняв, с пенсне удерживает, посредством ли танца испепелять или дОлжно блохам и клопам оставить на поживу.
  У Дьявола же начались ножные шатания, и сий излагал: «Пах Марата обрёл конец в кинжале. Он имел и матрасы, из эфирных волн, и лжебашни шатались вокруг него в просини их фундамента. Он себя и трупожиром натирал и нечувствительным сделал. Втянитесь же ещё раз в людские орды с барабаном на ремне. Быть может... что и этому свершиться по нраву б». Супруга Дьявола была стройна, блондиниста, синюшна. Она сидела на ослице и держалась его стороны.
  Тут совершили  разворот и маршировали назад и пели под барабан, и шли назад, на Лунодом, и видели матрасы, из эфирных волн, и Лилиенштайна, как он при полном освещении прогуливался. И дым его обеда восходил ввысь из его печной трубы.
  И он раскрыл большой плакат. На нём стояло:
Qui  hic mixerit aut cacarit
Habeat deos inferos et superos iratos.
(Но он это не сам удумал, а происходило от Лютера.)
И второй плакат:
Тот Pantzer подтяни, страшится кто.
Help то, так help то.
Так как живётся и жить остаётся Scheblimini.
Sedet at dexteris meis. Тут воткнётся.

  Я могу вам сказать: то мощно раздражало. И не знали, как дожны Лилиенштайна наружу заполучить. Но пришли к мысли: собачью траву и мёд по дому Лилиенштайна разбросать. Тут уж должен был он наружу. И преследовали его.
  По дороге же  спотыкался о сноповозки, кои стояли на улице, в связи с эпидемией Сонливости. Спотыкался о ноги Керосина, коий сидел на углу и скрёб себе брюхо. Спотыкался по дороге через будки богини-защитницы абортов, коя, детоизвергая на длинных шнурах, сему на, примерно, 72 звёздах Добра и 36 звёздах Зла давала пускаться в пляс. И преследовали его. Какая-то Апоплексия обваливалась в небесно-голубых томах. Синюшностраждущие слизни ползли. Кто этот фаллос видел, знает все другие. Пробегая мимо, травил и каракатицу, коя учит греческую грамматику и катит на Veloziped. Бежал мимо лампобашен и доменных печей, где тела мёртвых солдат пламенели в ночи. И ускользал.
  В садоводствах же  Дьявола зачитывался Манифест. Вознаграждение в 6000 франков было назначено для каждого, кто о местепребывании бежавшего из ловушки в Сатанополисе журналиста Лилиенштайна что-то обнадёживуещее сообщит или даст показания, кои на след немилого навести бы могли. То было зачитано под хор горнистов. Но всё зря.
  Уже его забывали и шли его дорогой, как тут обнаружился на Corso Италии. На небесно-голубых лошадках скакалось там, и дамы носили длинностебельные зонтики, так как было жарко.
  На  раскрытом зонтике одной из дам его и заметили. Он соорудил себе там гнездо, и был обнаружен при яйценошении. И скалил зубы и издавал резкий, пронзительный звук: «циррициттиг-цирритиг». Но это ему не помогло. Предалось огласке имя дамы, на зонтике коей он туда и сюда фланировал. Она поносится, оплёвывается и обвиняется. Ей даётся пинок под зад, так как её принимают за осведомительницу. Тут уж выпадает он из гнезда и яйца с ним, и поднимается ор.
  Но  содрали с его плоти лишь бумажный костюм. Сам же ускользнул и ушёл в оленьи рога зала вокзала, наверх, где держится дым. Там же, наверху, не смог бы долго продержаться, и то было совсем всем очевидно.
 И на деле,  через пять дней сошёл вниз и предстал перед судьями. Жалко же было на него глядеть. Лицо сморщилось от угольной копоти и руки замараны чернильным дреком. В кармане брюк же был у него револьвер. В нагрудном кармане подле портфеля настольная книга по криминальной психологии Людвига Рубинэра. Всё ещё скалил зубы с «цирритиг-циррициттиг». Тут вышли из своих дыр каракатицы и захохотали. Тут пришли цаккопадорэн и принюхивались к нему. Тут просвистывали волшебные драконы и морские коньки по-налево у его головы.
  И устроили процесс над ним, обвинив: в разрушении ужасающим образом пастбищ мистиков и привлечении внимания посредством различных бесчинств. Но Дьявол сделался его адвокатом и защищал его. «Клевета и Вялость, — вещал Дьявол, — что вы хотите от него? Видите, тут стоит человек. Хотите вы, чтобы я мои руки омыл бы в Невинности, или дОлжно с него кожу содрать?» И бедные, и нищие вспрыгивали и кричали: «Господь, помоги нам, мы в бреду». Но  заталкивал их дланью назад и приговаривал: «Пожалуйста, после». И процесс был перенесён.
  Но  на следующий день пришли снова, много народу, принесли ножи для бритья и кричали:     «Выдай его. Он хулил Бога и Дьявола. Он журналист. Он наш Лунодом запятнал и себе гнездо соорудил на зонтике одной дамы».
  И Дьявол обратился к Лилиенштайну: «Защити себя». И какой-то хэрр из публики кричал, повысив голос: «У этого хэрра нет ничего общего с «Aktion».
  И  Лилиенштайн пал на колени, заклял звёзды, луну и толпу и кричал: « Автослаб есть Лучшее. Из какого дерева и лыка вяжущиеся воронкоподобные цапфы, то знает уже Древность. Soxhletаппарат  есть изобретение нового времени. Лучшее отводное средство есть же Автослаб. Состоит из растительных экстрактов. Послушайте меня: из растительных экстрактов! То не нуждается даже в упоминании, что предлагается продукт немецкой индустрии... (запинался он по нужде) Возмите туда этот Рецепт. Я заклинаю Вас. Дайте мне за это бежать. Что я Вам сделал, что вы меня, значит, преследуете? Глядите, я тот краль евреев».
  Тут  прорвало их в бессвязных насмешках. И Дьявол рёк: «Шельмовство, шельмовство, должно бы это за возможное принимать.» И хэрр из публики кричал: « На крест с ним, на крест с ним!»
  И был приговорён, свои пуговичные самокрутки съедать. И художник-туифелист Мэйдэлэс писал с него портрет, прежде чем к  живодёру переправлен был. И все флаги капали от мёда и щёлока.



Глава 6. Гранд-отель «Метафизика»

  Рождение  дадаизма. Мульхэ-Мульхэ, квинтэссенция фантастики, рождает юного хэрра Плода высоко наверху, в том месте, что окружено Музыкой, Танцами, Сумасбродством и божественной Фамильярностью, достаточно ясно отличаясь от иных мест.
  Ни на одну речь господ Клемансо и Ллойда Джорджа, ни на один ящиковыстрел Людэндорффа не возбуждались так, как на шатающуюся кучку дада-бродопророков, кои проповедовали Детскость на свой лад.

  В лифте, из тюльпанов и гиацинтов, возносилась Мульхэ-Мульхэ на платформу Гранд-отеля «Метафизика». Наверху её ожидали: Церемониймайстер, приведший в порядок астрономические приборы, Осел Ликований, жадно подкрепляющийся из чана малиновым соком, и Музикон, наша милая фрау, вся из пассакалий и фуг.
  Стройная  нога Мульхэ-Мульхэ была обвита хризантемами, так что она могла делать лишь маленькие шажки. Розолепестковый язык выталкивался, чуть порхая над зубами. Златодождь вис у глаз, и чёрное покрывало небесного ложа, кое стояло для неё приготовлено, было в изображениях серебряных собак.
 Выстроен же отель был из пористой резины. Верхние части нависали коньками крыш и кантами. Когда Мульхэ-Мульхэ была раздета, и сияние её глаз окрашивало небо — аййа, тут Осёл Ликований уже набрался. Аййа, тут закричал он вдаль внятным голосом: Willkomm. Церемониймайстер поклонился много раз дали и передвинул подзорную трубу к парапету, дабы изучать C;lestographie. Но Музикон, золотым пламенем непрестанно танцуя  вокруг небесного ложа, внезапно простёрла руки, и, гляди, скрипки затенили всё в городе.
  Глаза Мульхэ-Мульхэ отпламенели. Наполненность её плоти тянулась зерном, фимиамом и миртами, что даже покрывала её ложа вздымались сводами. Со всеми семенами и плодами восходил фрахт её плоти так, что треща разрывались покровы.
  Тут предпринял рахитичный народ окружения всё, чтобы предотвратить рождение,  угрожающее запустелой стране плодовитостью.
  П.Т.Бридэт, Мертвый цветок на шляпе, вырос, трепеща, на своей деревяной ноге-культе. Ядолужа чеканилась на его щеке. Из гостиной усопших спешил он свирепо сюда, чтобы повстречаться Неслыханному разозлённым.
  Был тут и Хныкатель с головооткрутом. Скомканная кожа от барабана висла у него с обеих сторон из ушей. Ленту, из Северного сияния, с Последним Сроком носил он на лбу. Тип грязепереполненных массомогильщиков, припудренный ванилью, испускающий из-под жалюзи очень отвратные миазмы, дабы спасать честь.
  Был тут и Тото, не имевший кроме этого имени ничего. Его железное Адамово яблоко шнуровалось, смазано маслом, на ветру, при беге против норд-оста. Повязки Иерихона с пряжками были застёгнуты вокруг его плоти с тем, чтобы порхающие доли внутренностей не были утеряны. Марсельеза лозунгом ало лучилась с его груди.
  И они окружали сады, расставляли охрану и обстреливали из фильмопушек платформу. Громыхало день и ночь. Как испытательному воздушному шару давали они восходить фиолетоволучащейся «Картофеледуше». На их световых ракетах стояло: « God save the King» или «Нам приступить молить». Но через граммофонную трубу оставили они себе всё же возможность взывать к платформе: «Страх перед Настоящим съедает нас».
  Между тем наверху пробовал, всё напрасно, деловой перст Божественности юного хэрра Плода выманить из шумящей плоти Мульхэ-Мульхэ. Уже было, что тот осторожно выглядывал из вздымающихся материнских врат. Но смышлённая лисья мордашка, моргая, втягивалась  снова назад, как только видела объединившихся четверых: Йоопа, Музикон, Божественность и Осла Ликований  с сетями для ловли бабочек, тростями и штангами и мокрыми тряпками. И властный пот бил из раскрасневшегося тела Мульхэ-Мульхэ брызгами и струями, так что вся округа была им залита.
  Тут стали нижние совсем беспомощны в решении вопроса, заржавеет их фильмоартиллерия или нет, и не знали, что им начать дОлжно: оттянуться или дальше прибывать. И привлекли «Картофеледушу» для совета и решили, нежное действо Гранд-отеля «Метафизика» отштурмовать всеми силами.
  Как первого катапультой подкатили они туда Идола Моды. Это заряженная поддельными камнями и ориентальной рухлядью сверкающая пикоголова с низким лбом. И, так как от головы до стоп из деревянной лжи выточена и на груди как брелок железное сердце носит, может называться Идолом Безрадостности.
  Черношеий, вздымается он, увешен колокольцами, камертоны Порока в высоко поднятых правых. Но, расписанный везде-везде знаками Каббалы и письменами Талмуда, взирает всё же добродушно зрачками детей. Шестьюстами самогнущихся рук перекручивает он Факты и Историю. А на самом нижнем позвонке хребта имеется также вскрытый  жестяной ящик с взрывопузырями. И как производится смазанное, с газоиспусканием опорожнение, выпадают из него сзади генералы и бандофюреры, человекоподобны и волочась лицами по помёту.
  Но на сей раз погружает ему сверху Йооп при помощи Музикон запальный шнур глубоко в желудок, и, так как там, внутри, Hespar, Salfurio, Akunit и серная кислота, взрывают они его и тем самым срывают нанесение удара.
  Вторым идолом приносится Бородатый пес, дабы подлинно-рычащей пеной у пасти смыть прочь тонкие анекдоты с платформы Гранд-отеля «Метафизика». Зубилом приподнимается мостовая Религии с тем, чтобы открылись дорога и колея. Курс идиологических  перестройкоакций стремительно падает. « О, низопрорыв в животность! — сокрушается Бридэт — Магических типографий Святаго Духа не достаточно больше, чтобы остановить погибель».
  И уже фыркает пёс, впрягаясь в одну, катящую на колесах, Кирху, за чьими гардинами пугливые священники, прелаты, деканы и Summi Episcopi высматривают кого-то. Пятиконечные спинные позвонки волочат его шелудивую шкуру с татуировками трупп. На удирающем лбу — на троне отражение Голгофы. Откормлен сечкой от грузовых линий стоял он до того в хлеву Аллегории. А теперь катит, чтобы своим изумлением задуть звучание Музикон.
  Но ярость его захлёбывается. Когда он уже дыханием  может коснутся конька крыши, вдруг выгибает спину и испускает своё возмужалое семя, пахнущее жасмином и водными лилиями. Обессилив дрожит чудовище. Кладёт голову на лапы, смиренно скуля. Своим собственным же хвостом громит шатающиеся каникулярные кирхи народных опекунов, кои сюда их подтянули. И также этот штурм терпит неудачу.
  И в то  время, пока на воздушной платформе Золотое пламя  Музикон танцует, umbala weia, приносится последний из идолов: Кукла Смерть, из штукатурки, до того долго распростёртая в автО, чтобы также в вяжущееся её втянуть. « Да здравствует Скандал!» — кричит Хныкатель при встрече. «Поэтический Друг, — то Тото, — недугом искалеченный труп у  Вашей головы. Кобальтно-сини Ваши Очи, светло-охристо Ваше Чело. Несите чемодан туда. Зэла». И Бридэт: «Воистину, замолчанный Мастер, Вы пахнете неплохо для Вашего Возраста. Это принесёт варварское удовольствие. Дайте нам каждой танценогой помахать, коя была у кого-то выдернута. Дайте нам триумфальные своды воздвигнуть, где вступит Ваша стопа, пусть Вас сопровождают Благословение и Хайль!»
  Тут Смерть  закивала и приняла их пережитое как  присягу на верность и предложила свою шею для петли, в коей к выси отправлена должна была стать. И они зацепили крюками катушки, крутанули рычаг и потянули её. Но груз был слишком тяжёл. Три четверти всей высоты, болтаясь и раскачиваясь, она всё же преодолела и оживилась уже, чтобы влезть на конёк крыши. Тут натянулись канаты туго и запели, и загудели. Тут каркнул, лопнув, трос, и с головокружительной высоты пал вниз груз на крестобравого Хныкателя, такого для себя отнюдь не предусмотревшего. Троекратноумершим и пятикратноубитым оттащили они его, завёрнув в носовой платок, в сторону от дороги и желали горячо, сдвинутые балки его затылка вернуть на место. Но тут было уже не помочь. И также Смерть разбилась вдребезги при смерти Хныкателя от Смерти.
  Тут  издала Мульхэ-Мульхэ внезапно двенадцать пронзительных вскриков, тяжко, один за другим. Её циркуленога задралась к краю неба. И она родила. Сначала маленького еврейчика, коий носил маленькую короночку на пурпурной голове и раскачивался сразу на пуповине и начал там заниматься гимнастикой. И Музикон смеялась, как если бы она была бы кузиной.
  И сорок  дней прошли, и меловой лик Мульхэ-Мульхэ стоял на парапете. Тут задрала она во второй раз циркуленогу высоко в небо. И в этот раз родила она много: Помои, Гальку, Мусор, Ил и Хлам. Это с шумом падало, брякало и катилось с парапета вниз и погребало все Желания и Трупы Подошвоходов. Тут возрадовался Йооп, а Божественность опустила сеть для ловли бабочек и удивлённо взирала.
  И опять  прошли сорок дней, когда Мульхэ-Мульхэ задумчиво стояла, пожирая что-то глазами. И  подняла она в третий раз ногу и родила хэрра Плода, описание чего стоит на странице 28, Ars magna. Конфуций его превознёс. Сияющий кант проходит по его спине. Его отец Плимплампласко, высокий Дух, любвеупитый сверх меры и пристрастившийся к чуду.



Глава 7. Молитва Бульбо и Жареный стихотворец

  В массе, в коей усиливается ужас, усиливается смех. Антагонизмы кричаще выступают вперёд. Смерть обрела магический облик. Весьма осознанно Жизнь защищает Свет, Радость. Высокие Власти лично выходят к барьеру. Бог пляшет против Смерти.

  Теперь могло бы подуматься, что сама Смерть умерла, так всюду её недостовало. Но не успели ещё Великие призраки издать на цементных трубах первые звуки плача по мёртвым, как  поднята и приведена в движение его ритмом, была снова тут она живёхонька и начала отплясывать, приподнявшись на железной ляжке. Сжав кулаки, она била ими землю и топтала её грозными копытами.
  И великие Призраки смеялись, и крышки гробов их скульных костей щёлкали. Так  как великое Умирание было снова тут. И опустился Бульбо на колени, возметнул руки к небу и возопил:
  «Освободи нас, о Господь,  от чар. Вытяни нам, о Господь, наши прокипевшие рты из помойных вёдер, сточных канав и выгребных ям, в коих помешавшиеся мы. Сжалься, о Господь, видя наше проживание в вареве и отхожем месте. Наши уши йодоформной марлей обмотаны, в наших лёгочных крыльях кормятся гроздоточильщики и личинки. В Райх аскарид и кумиров мы занесены. Вопль о разложении берёт верх. Огненными тростями избивают они твоих архангелов. Они заманивают твоих ангелов на землю и делают их тучными и неспособными к предназначению. Там, где ад граничит с парадизом, вальсируют они их пьяных в твоей хвалёной земле, и разносится вагнеройодэльн, wigalaweia, в Germano panta rei. Домом издевательства стала твоя Кирха, Позорищедомом. Хулителями называют они нас и жабьими гностиками. Среди телесной полноты появляются их апаше-зверолица. Как можно их любить? В выдвижных ящиках множится число найденных эмбрионов, и в лучших распутствует жирняга. Больше не замечают они ни мумию в гамаке, ни забальзамированную членорухлядь и холерных бацилл в шве контрабаса. И ни каши, что из дымохода каплет, и ни разложившегося нрава отца фамилии. Уже в материнской утробе продают они друг другу Вечную жизнь. Они спекулируют твоей мукОй, коя для святой облатки предназначена, и полощут себе горло кислым вином, кое твою святую кровь представлять должно бы. Но ты прощаешь нам нашу низость, также как мы обещаем, что мы нашим сделаем. Я  же мог бы в каком-то из других времён пребывать. Что проку мне в том, о Господь? Видь, я укоренился сознательно в этом народе. Как гладотворец питаю я себя аскезой. Но ни Релятивистской теории, ни Философии «как если б» не достаточно. Наши памфлеты не действуют больше. Явления экспансивного маразма множатся. Все шестьдесят миллионов душ моего народа клубятся из моих пор. Пред тобой то есть крысопот, о Господь. Но освободи нас, помоги нам, Пневмоотче!»
  Тут вздулась изо рта Бульбо чёрная ветвь, Смерть. И кидает его в среду призраков. И Смерть маршировала и плясала на нём.
  Но Господь  рёк: « Mea res agitur. Он представляет Эстетику смысловых ассоциаций, коя жиждится на идеях. Моральная философия в гротесках. Его доктрина мила». И Он решился тажже плясать, так как молитва ему понравилась.
  И плясал  Бог с праведниками против Смерти. Три архангела вскручивали башенновысокий тупей его прически. И Левиафан свесил свою заднюю часть с небесной стены вниз и взирал при этом. Над причёской же Господа шаталась, из молитв израилитов сплетённая, башенновысокая корона.
  И поднялась вихревая буря, и Дьявол полз в тайный покой под танцплощадкой и кричал: «Серое солнце, серые звёзды, серое яблоко, серая луна». Тут пали солнце, звёзды, яблоко и луна на танцплощадку. Но призраки съели их.
  Тут  произнес Господь: « Aulum babaulum, Огонь!» И солнце, звёзды, яблоко и луна вытолкнулись из кишок призраков и заняли своё место вновь.
  И  дразнила Смерть: « Esse homo logicus!»  —  и полетела на высшую ступень. И надела своё великозапахояйцо, дабы подтвердить свою авторитетность.
  Тут  ударил ей Бог по Таблице канто-категорий  на голове, да так, что та раздробилась, и плясал дальше с мужскими выкрутасами и проворными петлями. Таблицу же категорий растоптала Смерть, но призраки съели её.
  Тут устроила Смерть пепелодождь из чернекислотных стружек, что для гробов предназначены, и прокричала: «Chaque confr;re une blague, et la totalit; des blagues: humanit;». И щелкала к тому крышками гробов своих скульных костей. Но стружки пали кругом, призраки же съели и их.
  Тут опустил Бог трубу вниз и воскричал: «Satana, Satana, ribellione!» И явился Красный Муж, Фальше-величество, и уделал Смерть так, что ни один человек её больше за прежнюю  принять не смог бы. И призраки съели её. Но, глядика, тут стали они очень могучими и завопили: «Да доставится нам Жареный стихотворец!»
  «Корова ты наш! — сказал Дьявол, — Свобода, Братание, Небо, ты наш. Нашенство и Мелочность что должны теперь означать?»
  Тут передал им Господь Жареного стихотворца. Призраки же, присев крУгом над сим, стерилизовали его, удалили корку и перопушок и съели. И установилось, что облатками пуговицы его штанов были, не скисшей гортань, душистыми мозги, но криво напупочены. И призрак, из самых молодых, держал по нему речь:
  «Сий  был психофакт, не человек. Гермафродит от головы вплоть до ступней. Остриями колючились духовные плечи  из подмышек его визитки. Его голова чудолуковка духовности. Слепо владеющим им  порывом — себя несломленным осознать, были его начало, его конец и зарождение такой девственной, полной, бескомпромиссной душевной Чистоты, кою мы, дорощенные сомнением  в обязанности революционного моралестроительного материнства, с нашим всё ещё бессильным умиранием по космосу Лётоволь и Земнопреодолённости как какой-то, правда, неизбежной, но милой Проблемы, пчёлотрагично классифицировав, обойти не можем. Великолепно лежит здесь, просыпавшись грудами, неперебродившее, абстрактным остающееся ораторство. Субъективистская экстатичность не всегда была в состоянии себя отрешать от театральной самоцели. Коренастый Мечтатель и факирный Спасениеискатель, высокосанный жрец и провидец, солерос и шпора дифирамбического напора пригоняют к своему восславленному образцу горькое нанесение ущерба единственным обстоятельством, что Максу Райнхардту, чья Режиссура творца эскиз отдельных вИдений оплодотворила, его Может Могущему только по истечению долгих лет после кончины подать было бы дозволено. Requiescat in pace».
  И они  съели и его, трупооратора  они съели бы в любом случае. И тарелки съели они. И вилки съели они. И танцплощадку также. О, как же хорошо, что Господь от сцены прежде избавлен был. Они бы также и его съели.



Глава 8. Гимн 1

  Говорить  больше нечего. Возможно, что что-то ещё пропето может стать. «Ты магический квадрат, нынче слишком поздно...» Так говорит некий, коий понимает — молчать.  «Амброзиусов вол»: под этим понимается — амброзиусово восхваляющее песнопение. Обращение к кирхе кажет себя в вокабулах и гласных. Гимн начинается с милитаристских реминисценций и заканчивается  призывом Саломо, того великого мага, коий утешал себя в том, что притянул к своему сердцу дочь египетского правителя. Дочь же египетского правителя и есть Магия.

  Ты птиц, собак, котов Господь
и духов, плоти, призраков, шутов,
  Ты верх и низ, направо, влево,
прямо, стой-кто-идёт, кру-у-гом,
  Ты дух в себе и ты есть в нём,
и вам быть в вас, и мы есть в нас.
  Ты воскресавший, кой
одолевающим бывал.
  Оковы скинувший, свои кой
цепи рвал.
  Всемочный ты, всеночный ты,
роскошный при таком,
на голове с горящим котелком.
  Во всех ветрах и языках
есть в ящике твоём,
всё разрывающий кусками, гром.
  В благоразумье, неразумье,
в мёртвых и живущих царствах, блиц,
возносится твоя из жести шея
под  свист твоих же спиц,
  С великим рыком ты пришёл един,
смут буревой чепец, граетруба,
народов сын.
  В огня ты зеве, в пуль посеве,
в смертном визга гневе,
в без конца проклятье при ноге,
  И в бласфемиях без числа,
и в саже ты от типографской краски,
и в облатках, пироге.
  Так зрели мы тебя,  держали так, идя,
истёсанного из агата,
за облики дождя.
  На сокрушённых тронах,
на осколках пушек в бастионах,
на газет обрывках, на девизах,
актах встреч,
  Ты над запутанным,
разряженная пёстро кукла,
вознёс судебный меч.
  Ты бог проклятий и клоак,
фюрст демонов,
и одержимых бог, где вой,
  С фиалками ты манекен,
подвязками чулок, духАми,
и раскрашен шлюшьей головой.
  Твои семь сопляков,
семь, скалясь, кажут языков,
твои гросстёти будут не в почёте,
твой красный кугель твой же куколь.
  Недугов фюрст ты и медикоментов,
и Бульбо отче ты и Тэндэрэндов,
 Арзэниковых (МышьякОвых),
сальварсанов
и револьвера, и намыленной петли,
и газовых всех кранов,
  Развязчик вязок всех ты ист,
ты всех извилин казуист,
  И ламп, и фонарей ты бог,
от конусов питаясь световых
и треугольника, и звёзд самих.
  Ты дыба, русские качели мук,
гомоцентавр, паря, пернат,
в крылоштанах в больницах
средь палат,
  Ты древесина, медь и бронза,
и башня, вил зубец, свинец,
железным, смазан, петухом
просвистываешь мимо 
под конец.
  Магический квадрат ты,
ныне слишком поздно, мол,
мистический постой, и ты 
амброзиусов вол.
 И нашего Ты оголенья
господь кустов,
фундамент избавленья — 
пять твоих перстов.
 Господь охотно-кухонной латыни
и ныне нашей, ею зван,
lamento нашего существованья барабан,
и эфирнист, и коммунист, антихрист, о!
Высокомудрая и мудрость Саломо!


Глава 9. Гимн 2
 
  Обратилось бы внимание на то, как во второй половине этого гимна буффонада разрешается причитаниями. Литургические формулы берут верх. Голоса и партии, правда, спорят ещё, и соответственно предмет оспариваем, освободиться от коего станет возможным.

  Кто отодвинул в сторону
и нашей чести девственниц,
букеты, парфюмерные,
пьянящий москательный наш товар,
  Мы в бомбардОн трубя,
и бубенцами, свиристелками,
тарелками-чинелльками,
речепотоками приветствуем тебя.
  Кто недоносков наших
выбросил на улицы
и поварские книги,
астрологии, и кто, удал,
  Нам голосами десяти тут тысяч
чертенят вскричал,
  Кто  подступал,
и в торжестве вступает,
детодракон и триумфатор,
в смехе теребя,
  Эрзацбанкнотами-талонами, 
деньгами, что из жести,
и мелкАми нарисованы,
и из бумаги, и из пуговиц,
мы все приветствуем тебя.
  Кто в сумках щёк хранит
рогатой головы своей
и зебр, и золотушных нам детей,
  Кому за марку, за одну,
отдались и балагур-поэт,
и жаркий пролетарий,
газетчик, и священник,
без затей
  Вложи нам в нос
кольцо твоё Всевластия,
ограду в челюсть,
наше тут величие умерь.
 Во пляс великий 
мы пустились в одеждах,
из тряпья, бумаги,
оконного стекла, цемента
и кровельного толя,
выскочив за дверь.
  Мы нашей машем
всегерманскою дубинкою,
в рунах и свастиках
плоть до виска.
А от пупа вплоть до колен
пролёг твой Райх,
и лает лютеранская треска.
  И от еретиков и утопистов,
противников, пророков
нас спаси, Господь.
  От теоретиков и литургистов,
от звонарей объединённых,
их притязаний,
нас спаси, Господь.
  Из сей страны,
обязанных жуков, 
и пирогов, мокро-холодных,
в свидетельствах о смерти мест,
мощённых ими,
Господь, веди нас прочь.
  Кончай  греметь доской
и медью,  бронзой,
слоновой костью, камнем,
и в барабаны мощи бить,
до коих ты охоч.
  И мёртвым нашим дозволять 
Господь, кончай, 
о том тебя мы просим, 
являться нам,
и в нас теплу мешать,
  И призраков сажать на стол нам,
подсаживать их в чашки с кофе 
невзначай,
и больше саблей
в лестничных балках
любой из грёз кончай всё ж
угрожать.



Глава 10. Дирижёр Испрашения

  В этой главе будет предположено, что некий торговец мясными товарами станет  последним, кто погребается. Позднее же выходит наружу, что ещё несколько других большое Умирание пережили. Скорбящие родственники — Revenants  и трёхмесячные трупы. Погребение оформляется подобно тем торжественным процессиям, которые проходили при Элевсинских мистериях. Справа будет, ощущаемое давящим,  затмение уложено упакованным в ящики. Слева кажет себя, так же переживший, Стихоклуб, яро занятый тем, чтоб зарегистрировать Испрашение и фантастическую Действительность целесообразно ослабить.

  Все  были уже едины, когда Дирижёр Испрашения передал своё заявление об отставке. Это пришлось именно на тот день, в коий проводилось последнее погребение. Ранеусопшие собрались всем своим числом. По мере необходимости они подавляли свой запах, крепко-накрепко пристёгивали ремнями с пряжками нижние челюсти и раздавали вокруг духи. Лошадиный труп, коему надлежало тянуть погребальные дроги, был прикрыт ранеусопшими попоной, с тем, чтобы  червеобильной его наготе назойливо не желалось бы быть увиденной.
  И церемониймайстер Мрачного занавеса, повысив свой голос, зачитал из программы торжества:
  «Боже, Всемогущему это выпало — наших прабабушку, бабушку, мать и дитя, хэрра Готтлиба Межзуба, фирма Межзуб, Челюсть и К., Колбасно-мясные товары en gros, к себе отзывать».
  «Эй, усоп он, тут усоп он!» — громыхнул хор.
  «Кончина покойного — образцово-показательна. Во все времена был он верным Слугою Кирхи. Его сопровождает изъявление нашего скабрёзного соболезнования, глубоко ощущаемая болеовация его родственников и друзей, которые в правильном понимании ветреной ситуации до него вовремя испрашились. И остаётся ещё к тому добавить, что под руководством Скончавшегося  Колбасная фабрика, которая нынче пустует, прежде была призвана к жизни».
  Тут траурная процессия пришла в движение, и Дирижёр Испрашения взошёл на подиум и дирижировал в последний раз. При этом его ассистент извлекал гром из кухонного прОтивеня. Когда же благоухающая процессия втекала в улицы, слышались слова корибантов:

В  гавань входит кто, при взоре,
Весь ошпарен, весь в позоре,
С бородою старца с хмелем,
Прям с дороги и с портфелем,
Кто свинью забил с бараном,
Сердцеедничал тараном
Там и сям, тот сдвинут сам,
Сбыт и поднят к небесам.
Есть в душе ль у простофили
Страх — чтоб дивиденды были?
В Духе ль покраснеет духом?
Он пошёл свирелить мухам.

  И  Предводитель Прихода помешивал храмовым крестом останки в гробу, в то время как ассистент громыхал и Дирижёр дирижировал:

Мы везём его, столь многи,
Навзничь уложив на дроги,
Дабы деловое тело
Впило б вдоволь, сил б наело.
Мы кладём его в заботе,
К почвенной причислив квоте.
Расстегнём на нём жилетку,
Сё штанов покинет клетку.
Смажем веки глаз на милом
Райха дойч-орла чернилом.
Надо лбом, что так устал,
Всё пари, что сий прибрал.

  Гляди, тут, действительно, можно было ощутить, что справа собрались служители Кирхи Нижних Небес. Они носили рясы из толерантного кашемира и высокие клобуки из пепла и были заняты тем, чтобы все имеющиеся в наличии солнечные затмения уложить в ящики. Потому что воздух  был перегружен этим, и вызывал головную боль. Некоторые же, также и служивые люди Чёрной прослойки, были с непокрытой головой. Их жестяные глаза косили. Их шевелюры из спичек потрескивали, коли при поклонах в них улавливался ветер.
  Но слева стихоклуб «Пышная ляжка» выставил свои вибрационные машины, мощные катапульты, коими тишайшие движения душевной жизни и испрашения улавливались и перебрасывались к оценке. К тому же они имели  Стиральную машину Банализации,  которая набивалась сверху Действительностью, дабы шестернёй и мешалкой её  обесценивать. И когда Мрак Всех Глаз заслепил, некоторые ощутили возможность развернуть распутное эротическое действо. Они притаскивали ил, цементный раствор и камни и пекли из этого  гигантскую  вульву, детородную часть богини Та-шлю-хи.
  Тут поднял Дирижёр Испрашения руки на три уровня выше, указал на их пылкое занятие и произнёс:
  «Назвались бы мне имена и происхождение этих подмастерий».
  И ассистент, вознеся кухонный противень как чёрное солнце,  молебно ответствовал:
  «Имейте  снисхождение, Хэрр, то идеалисты. Их замечают у пылающей душевной жизни. Они рождены из полумрака и забыли умереть. Теперь они стихотворствуют о голой Точке».
  И Дирижёр  Испрашения вторично поднял руки на три уровня выше, высморкался, сплюнул направо и налево и вопрошал:
  «Есть  декаденты средь них? Трансцендентные декаденты?»
  «Нет, — продолжал ответствовать ассистент, — лишь ночные мальцы средь них. Они карабкаются по памятнику Стихоотцу Гляйму и превращают в руины его внешний вид».
  Тут  Дирижёр Испрашения взглянул пристальнее в их сторону и заметил:
  «Они, кажется, обладают активностью делать это».
  «Да, Хэрр, — подтверждал ассистент, — они очень деловиты в их промывках». (Он имел ввиду Стиральную машину Банализации).
  В этот миг покинул также один из многих подмастерий своё путевое окружение, подошёл ближе, держа в руках ящик для пожертвований, и прокричал:
  «Человечность в Слове и Письме! Бесплатная Человечность!»
  И другие напирали сверх того, выжимали мокрые платки, коими ранее они себе обвязали  головы, и декламировали, их только что изобретённые, изречения и потешки.
  Один: «Звёздочело моей мукокороны» и «Лампокраль из Иерусалима». Другой: «Я хотел б одно замечание сделать: уж коль ты крутою лестницей всходишь... Шаги влестнициваешь... Шэги влистнициваешь...». Третий: « Trapp, trapp моя астма, езжай туда,  ты карета» и «За нашими лбами пылают большие абцессы.»
  «Они пересаливают, Хэрр — заключал ассистент. — По сути — безобидный народишко. Не должны они твоего гнева удостаиваться».
  Но когда некто совсем сзади, у строительных лесов, закурил трубку и начал излагать своё эссе «О красоте неснесённых яиц», тут уж охватило Мастера Испрашения нетерпение и он воскричал:
  «Грубы, неотесанны и вызывающи вы. Вам не подходит, что вы надрываться должны. Вы хотите место на солнце. Дай им грош на всё их сборище и грош тому там, коий Плакальную на пищеводе выдувает. Гони их, Serpent, из их дыр. Се удручает меня, их  видеть сидящими».
  Тут те запротестовали. И, пав духом, ассистент пролепетал:
  «Они хотят тут остаться сидеть и их крупномозговые лыка поедать. Большего они не хотят. Также не имеют больше штанов. Они пожертвовали всем вплоть до рубахи.»
  «Брось им коричневые штаны Абдул Хамида,  — уступил Мастер, — и дай нам дальше идти. Тут не помочь. Поистине, то могло бы при чрезмерном раздражении их нрава привести к случаю, что они явились бы с угрозами, палаш нам в желудок всадить, коли мы не примем меры, чтобы их Пережитое скупать. Ей-богу, дерзкий людской удар!»



Глава 11. йолифанто бамбла о фалли бамбла

  Описание процессии слонов из всемирноизвестного цикла «gadji beri bimba». Автор представлял  этот цикл как новинку в первый  раз в 1916 году в кабаре «Voltaire». Костюм архирея из глянцевой бумаги, что он тогда носил,  с высящейся, в сине-белую полоску шапкой шамана, будет и сегодня нежными жителями  Гаваев чтим как фетиш.


йолифанто бамбла о фалли бамбла
гроссига мъпфа хабла хорэм
эгига горамэн
хиго блоико руссула ***у
холлака холлала
анлого бунг
благо бунг благо бунг
боссо фатака
йу йуйу йу
шампа вулла вусса олобо
хэй татта горэм
эшигэ цунбада
вулубу ссубуду улуву ссубуду
тумба ба-умф
куза гаума
ба — умф


Глава 12. Гимн 3

  Тэндэрэнда со своей стороны продолжает и дальше приносить присягу на верность своему умалчиваемому Главе Посвящённых. Праотец гимнологов  в этом гимне назван «Халдейским Архангелом», «Кораллом потусторонности» и «Мастером Текучим». Шутовской пляс этой книжечки  принесён ему в жертву: «Мы гримасорезы, в пламёнокрылатках вкруг бочки с водою танцуя». Последние стихотворные строки в особенности выдают совершенную Преданность. Тэндэрэнду охватила  великая тоска по дому. Он подсказывает себе строки в печальные часы, дабы благоговеть.

 Халдейский Архангел, Краль  -астров,
                пурпУровый Муж
Cо дланями, сон кои обозначают,
Являтся зверью дозволяешь ты в нас,
Ты нас прикрепляешь к звенящему ордену магов,
 К созвездиям накрепко вяжешь ты нас,
 Нас режут всех кои и разделяют.

 Учитель святых всех, скончавшихся всех,
 О Стекловиола, мы в ней отцветали,
 В длину и крест-накрест мы все помираем,
 Мы кашель последний уже обретаем,
 В Пространство мы Вечное падаем — слёзы,
 Мечтая, Лаурэнтиус, и всё светясь.

 Шеф зонный, шеф чёрный,
 В падучке охотно, мы падки до смерти!
 Святой нам врач Космас не может помочь.
 Тебе умираем мы временами,
                тебе умираем мы целиком.
 Тобой одержимы, имущие, все ж отступаем.
 Совместно в тебе —  всё. Большого медведя
 Несём на руке мы тотемом, а солнце
 На сердце, из terra siena,  несём.

 Мы зубцетруба, запорхав в кристаллическом ветре,
 Трагичный павлин, по ступеням катясь и биясь,
 Мы гримасорезы, в пламёнокрылатках
                вкруг бочки с водою танцуя,
 Звёзд пояс ты, ядростена, ты катящийся мрак.
 Рассвета народ ты, народ ты заката,
 Мурлыча военные марши в миноре,
                ты пена вкруг башни Пощады Твоей.

 Ты zimbalum mundi, коралл из потусторонности,
                Мастер Текучий,
 Как громко рыдает шкала и людей, и зверья.
 Из дыма, огня горожане взывают как громко.
 Всплывали твои тут чудорога,
 Когда на свою ты взирал на звучащую громко игрушку,
 Когда инспектировал Райх свой и нас,
                твоего же кадастра чинов,
 Поскольку грим сбит был. Поскольку и куб разложился.
 Поскольку как здесь не бывало нигде вот такого греха.

 Ты лик, из метафор-кусков, ты нашего страха
 Стишок пред постом карнавальный для куклы.
                Ты чистой бумаги душок!
 И лист, и чернило, и ручку, и сигарету,
 Мы всё оставляем лежать. Мы, робея, идем за тобой.
 От чисел, что нас в подчинье держали,
                освобождаем мы стопы,
 Из масс, сожжены кои в нас,
                заструила уж Сладость потопы!
 Меняем дублёное на оголённое, внятное на непонятное,
 И на Benares ночную столицу, и раз мы меняем на два.
 


Глава 13. Лаурэнтиус Тэндэрэнда

  Нескрываемое  извержение или экспекторация титульного героя. Автор называет его Фантазмистом, сам же он называет себя  в своей  заносчивой манере Кирхопоэтом. Также  Рыцарем, из Глянцевой Бумаги, преподносит он себя, что  указывает на его принадлежность к донкихотской процессии, в коей Тэндэрэнда во время своей жизни любил двигаться. Он признаёт, что его радостности быть измождённой, и вымаливает себе благословение неба. Особого восхваления заслуживает  Бенидиктианская формула, чьё радостное звукоинтонирование  станет праведно всему существу Тэндэрэнды. Когда он приводит химер в хлев, можно бы принять его за екзорциста. Преследования же Дьявола, на кои благословенное речение указывает, и есть те фантазмы, на кои уже святой Амброзиус жалуется, и чье отставление другой святой называет условием для вступления в монашеский сан. В остальном ситуация Тэндэрэнды элегична и массово робка. Словоигры, чуда и приключения сделали его мягким. Он тоскует по мирной Тишине и по латинскому Отсутствию.

  С громом  в голосе начиналось то: Лаурэнтиус Тэндэрэнда, Кирхепоэт, Галлюциниада в трех частях. Лаурэнтиус Тэндэрэнда, или Толмач Неизбежности.  Лаурэнтиус Тэндэрэнда, Эссенция Существования Астральной Канонады. То должно было быть шуткой для услаждающих диофрагм. Но то было Траурной Игрой здорового человеческого сознания и Простофильством для кисти моды и самобичующихся словом.
  Владелец фабрики молитвенников произнёс пролог, и театр шатало от волчка людского изобилия. Гвоздями со шляпками были укреплены фронтоны, и с балконов свешивались голодные ленточные черви, эломэн. Диспозиционная плоть Голиафа была вскрыта, десять этажей выпали наружу. Гремучие змеи были принесены в башенку, и козлиный рог трубил к пятичасовому чаю.
  О это столетие из накала света и колючей проволоки, древлей силы и бездны! Что могли б здесь Документы МУки? Перед воинственным народом, перед сборным хором стихоредакторов?  Лаурэнтиус Тэндэрэнда, или Миссионер среди потливостопых и краснокожих Академии Плотских упражнений. Вероисповедальная книга и Кашель. Я хочу материю благонапитанной предсталять. К комнатному фехтованию не лежит у меня душа. Не было б только этого постоянного серно-хлорного хрипения смерти. Ни шага больше, или я захриплю.
  Теперь они пошли переводить их трёхместного серого зверя на галоп. Граната, лимонка и венецианский Синий Дым их зубчатых шляп. Теперь несётся кура при богослужении, и они охотятся на неё со звонким кошелём. В цинковой мази варят они их карманные часы и Нострадамуса перемазывают кистью с гелиотропом.
  По мне  — это  настоящая сатанинская парфюмерия. Чуть отдаёт размятым перцем и краешком провода. Но во второй части станут скорбящие себе изречения корана как ремни пристёгивать. Искусство как застёжка. Капюшониада в трёх продолжениях. Или энциклопедический молитвоцилиндр. Или пропастноразыскивающее  глядение в инфернальный мир густоусого шума.
  Я был бы сам же Утончённым, если б этого не постиг. Утончённым я был  бы сам, если б на бестию не хотел с подставками для снятия сапог во плоти идти. Женский идеал немецкого народа живёт не в общественном Доме Желания. Какаду пал в отраву. Синий Всадник — не Красный Велосипедист. И я думал, я дело б тянул на бутылках.
  Они усадили мне каракатицу на кровать. И корни их зубов передали мне к пропитанию. Валерьяны попробовал я и шпили кирх стеклобумагой притирать. И я не знаю, к тем ли  наверху или к тем внизу принадлежу. Так как Невероятное, ни разу не Разрешённое будет здесь Опытом.
  Без преамбулы: только из дома — я уже дитя страсти. Мой Mons puberis может дать себя видеть. Сорок дней я лежал в едком натре. У безбожников давно бы зубы из челюсти выросли.
  Я  мог бы Покаянную долину декламировать и святые крестознаки делать. Кому служил бы этим? Мог бы я мои локоны  маслом подсолнухов смазывать и касаться давидовой арфы? Cui bono? Господ Вашеповышения и Раскрасомастера нового Иерусалима портретируя, что нужды мне в этом?
  Эта песенно-декламационная вставка одиннадцатая и последняя. Весёлость рыцаря, из стеклобумаги, измождена. ОргАн ослабил его уход. Химеры в хлев приведены, и церковный отец Оригинэс вбирает солнце своей плешью на вечерней заре. Вечное семя раздай нам, о Господи,  хорошее Сordial M;doc, да оркестр троекратно оклювленных кальянов умолк бы на миг.
  Benedikat te Tenderendam, dominus, et custodiat te ab omnibus insidiis diaboli. О Хюльзэнбэкк, о Хюльзэнбэкк, quelle fleur tenez-vous dans le bec? Использователи совокупляются в святынях. Детективы — украшения наших шляп. И « gadji beri bimba» исполняем мы как ночную молитву.
  Тэндерэнда  крестобойцев станут они меня называть. На  Sedia gestatoria станут они показывать мои мощи. Святой водой станут они меня окроплять. Полный Монах Презервации и Фильтроплатка Нечистот станут они меня называть, Ослиным царём и Схизматиком. In nomine patris et filii et spiritus sancti.
  Счастье лишь, что троицено настроение слишком вычурными посторонними совсем не будет испорчено. Счастье, что я могу оставаться в хорошей форме. Имел бы я записную книжку в руках, да представится помимо оказия, так стал бы я записывать, чего мне больше выпадет. Время же выпадет мне целиком. Сие есть великая затея и несостоятельность, кои я хотел бы удержать слабою простотой.


Глава 14. баубо сбуги нинга глоффа

  Волшебная формула. Она имеет силу двумя мистическими животными Тэндэрэнды, Павлином и Кошкой. Два высокомерных и замолчанных зверя, Иеремия и Плакальщица среди зверей. Рекомендуется Речение только слегка проговаривать и не слишком долго на этом задерживаться. Оно также задумано только как вид аграфа, коий соединяет два последние текста.

баубо сбуги нинга глоффа
зиви фаффа
сбуги фаффа
олофа фафамо
фауфо хальйа финй

зирги нинга баньйа сбуги
хальйа ханьйа гольйа биддим

ма ма
пиаупа
мйама

павапа
баунго
сбуги
нинга
глоффалор



Глава 15. Хэрр и фрау Гольдкопф

  Астральная сказка. Разновидность кукольного спектакля. Три части дают себя явно различать. Первая: мистическое переживание  супружеской пары Гольдкопф. Белая лавина приходит к ним с визитом, восходящая Чистота и Ясность прирастают в них. Их дом стоит над пропастью и на сказочном лугу, на коем вышагивает Букводрево. Это то древо, от чьих плодов вкушали поэтические Адам и Евы. Искусные Аллегории выступают в обликах зверей. Упоительны Пюпитры Смеха, кои Тэндэрэнда при жизни раздавал. Вторая часть — баллада КокО, зелёному богу. Сий есть бог фантастов. От него исходит всё блаженство, пока его крылья плещут на свободе. Но пленён он, так мстит, наводя чары на тех, кои ему были ближними. Третья часть — эпилог супружеской пары Гольдкопф. Отряхивается пыль их времени со стоп и предрекается Конец безбожникам и чарам. Заключение делает, как  то по праву и дёшево, стих Хэрра Стихотворца-фюрста Йоханна фон Гётэ.

  Хэрр и фрау Гольдкопф встречаются на синей стене. У хэрра Гольдкопфа висит падающая звезда из носа. У фрау Гольдкопф зелёная метёлка из перьев на шляпе. Хэрр Гольдкопф расшаркивается. У фрау Гольдкопф рука как вилка с пятью зубцами.
  Лавина взбирается лестницей. Тяжко за ночью. Белая лавина шатающаяся лестница. Фрау Гольдкопф коробится. Хэрр Гольдкопф стучит себе пальцем по лбу. Белый фонтан берёт начало из его головы. Ни в одном столетии не было такого видано. Ни в одном столетии.
  Огне- и  снегопетухи ужасаясь разлетаются из глубины. Охрипшие коровы высмаркивают у друг друга носы. На смарагдолугу бродит Букводрево.
  На  смарагдолугу: взнуздан качается содомыльный червь. Его наездник падает и раздаёт Пюпитры Смеха. Он садится в утровечерние качели, раскачивается и взвивается, и подскакивает в потусторонний мир.
  Тут  приходят Флейтокозёл, Пудрокозёл, Тюльпанокозёл и вытягивают шеи. Тут на заднем плане стоит птичник. В нём сидит Кадудерпетух и пенит звёзды.
  Хэрр  Гольдкопф говорит восхищённо: «Тюльпан — садовое растение, красиво, но без запаха. На адской машинке нельзя сварить кофе».
  Фрау  Гольдкопф говорит: « In gremio matris sedet sapientia patris. Так это с Тюльпаном. В земле имеет  луковицу. Потому — луковичное растение».
  Хэрр  Гольдкопф говорит: « Эпилептики падают повсюду с деревьев. Синий свист могучего Сифона влечёт. Картина священного Троединства пылает над Букводревом. Не удивляет Вас, фрау Гольдкопф, высокая Детскость всех событий?»
  Фрау  Гольдкопф говорит: « О Вы с вашими фанатическими мироштурмующими мыслями. Пляшущие звери мы во вздымающемся головном уборе. Мы боремся за Трезвость. Действительно напрасно. Кто о ком знает что?»
  И хэрр  Гольдкопф: « Как же, припомните Вы себе: Sambuco? Пять домов на зелёной стене. Почва, на которой Вы тут стоите: треугольные осколки стекла в мировом пространстве. КокО, зелёный бог, нас очаровал».
  И фрау  Гольдкопф: «КокО — это: наш сын? Почему хотите Вы разыгрывать Мировую боль? Ваши Дистанция и Меланхолия, Ваша Древняя Умность и Опытность: подумайте Вы только! Рот, лоб и глазницы засыпанные шафраном. Что заводите Вы за Жалобу?»

Strophe

 КокО,  зелёный бог, однажды
                со свистом на Свободе пролетал
 Над  рыночною плошадью в Sambuco-райхе, что не мал.
 Тут пойман был и в клеть, из проволоки грубой, помещён,
 Его откармливали там помадой с исподним старых жён.
 Он не давал ответа на злорадные вопросы
                о местонахождении, затем,
 Он не провидел боле cУдьбы Мира,
                ни вслед идущего, ни что за тем.
 Сидел он на своём колу в неволе, печален, одинок.
 Благославенья Современности уже давать не мог.
 Биенье фиолетовое крыл лучисто
                уж не сквозило через Мир, увы.
 Его лицом стало в морщинах лицо фрау Совы.
 Он вёл логическую абсолютно жизнь в застое полном сам.
 От помешательства, его втянувших,  звёзд
                в трясучке по ночам
 Он мстил  посредством чар, всем ближним там.

Antistrophe
 
 Небовопящий свет свети туда, где он пленён!
 Вздуй, Солнце Смерти, у грязнули Бумбу-люда,
                его пленившего, фронтон.
 Сыграются его баллады на всех губных гармошках
                Новейших всех времён.
 Готовятся  обитые проспекты, назад коли вернётся он.
 Двенадцати же знакам зодиака
                от Славы б жить его хотелось смочь.
 Главному бонзе разрешено в награду
                спать у его невестки только ночь.
 Люди и звери сразу сбросят и плоти, и страдания наряд,
 Из  заключения о-ногих злодеев коли он придёт назад.
 В посюстороннем и потустороннем и мать его из-за него
                вся на Талон пошла.
 Отец  его лишь для него на длани взвесил Духов Зла.
 Он  нас забросил и живучие картины
                из нашей мУки поставлял.
 И он  развеет сам же чары, нас, одержимых, коими сковал.

  Фрау  Гольдкопф: «Так случится».
  Хэрр  Гольдкопф: «Коль Метатрон топча проскачет сквозь небосводы».
  Фрау Гольдкопф: «Землю на четырёх концах он поразит и безбожников с неё стряхнёт».
  Хэрр Гольдкопф: «Успокойтесь, Мадам, коли мне дозволено просить. Оставьте Вы нам взойти на цветного осла и по пропасти вниз спокойно проскакать».
  Фрау Гольдкопф: «Лишь один момент, коль это приятно. С тем чтобы я солнце, этот гнойник, огнеклещами схватила б и ему повышения дорогу указала б».

Chorus Seraphicus

Се Всё и Полно Опытом здесь станет Постиженья,
В смертельном плясе достигаются Сравненья.
Неслыханное — здесь ему вступить.
При резком свете: Выкинутобыть. 



Звуковые стихотворения


Морские коньки и летучие рыбы

трэссли бэссли нэбогэн лайла
флуш ката
баллубаш
цакк хитти цопп

цакк хитти цопп
хитти бэтцли бэтцли
пруш ката
баллубаш
фаш китти бимм

цитти китиллаби биллаби
цикко ди цаккобам
фиш китти биш

бумбало бумбало бумбало бамбо
цитти китиллаби
цакк хитти цопп

трэссли бэссли нэбогэн грйугрйу
блаулала виолабимини биш
виолабимини бимини
фуш ката
баллубаш
цикк хити цопп


Облака

эломэн эломэн лэфиталоминаи
вольминускаио
баумбала бунга
ацуцам глаштала фаирофим флинзи
эломинускула рлуплубаш
раллалалаио

эндрамин заксасса флумэн флоболлала
файлобаш фаллйада фоллиди
флумбаш

цэробададрада
глаглуда глиглода глодаш
глугламэн глоглада глэрода гландриди

эломэн эломэн лэфиталоминаи
вольминускаио
баумбала бунга
ацуцам глаштала фэироифим блишти
эломинускула плуплуш
раллабатаио



*   *   *

трульба дори даула далла
зула лори вауга малла
тори дамма фусмалу

Дашэ мамэ камэ рилла
шуршэ зага молль васвилла
зури пауго фуцмалу

Долли гамба бокамуфти
забэль ицэ шпобагуфти
палуцума польйа гай

мула дампэ дори вилла
аллос вирдс шавиДрэштилла
оффи лима доцапау
                поцадау



*    *    *

бфирр   бфирр
онгог
рорр   ссс
думра
файф   дирри
кху       габа
раур
сс


Плач мёртвых

омбула
такэ
бити золункола
табла токта токта такабла
така так
табубу мъбалам
так тру — ы
во-ум
биба бимбэль
о кльа о аува
кльа-аума
о кльа о ы
кльа о аума
кльинга-о-е-аува
омэ о-аува
кльинга инга М ао- Аува
омба дий омуфф помо- аува
тру-ы
тро-у-ы о-а-о-ы
мо-аува
гомум гума цангага гаго благага
сцагаглуги м ба-о-аума
сцага сцаго
сцага ла мъблама
бшиги бшиго
бшиги бшиги
бшигго бшигго
гогго гогго
огогго
а-о-аума



гадьйи бэри бимба

гадьйи бэри бимба гландриди лаула лонни кадори
гадьйама грамма бэрида бимбала гландри галассасса лаулиталомини
гадьйи бэри бин бласса глассало лаула лонни кадорзу зассала бим
гадьйама тиффм и цимцалла бинбан глигла воволимаи бин бэри бан
о каталоминаи риноцэроссола хопзамэн лаулиталомини хоооо
гадьйама риноцэроссола хопсамэн
блуку тэруллала блаулала лоооо

цимцим уруллала цимцим уруллала цимцим цанцибар цимцалла цам
элифантолим бруссала буломэн бруссала буломэн тромтата
вэло да банг банг аффало пурцамаи аффало пурцамаи лэнгадо тор
гадьйама бимбало гландриди глассала цингтата пимпало ыгрыгыыы
виола лаксато виола цимбрабим виола ули палуйи малооо

туффм им цимбрабим нэграмаи бубало нэграмаи бумбало туффм и цим
гадьйама бимбала оо бэри гадьцама гага ди гадьйама аффало пинкс
гага ди огага гага ди огага
гага ди бимбало бимбало гадьйамэн
гага ди блинг блонг
гага блунг


ШИЗОФРЕННЫЕ СОНЕТЫ

1. Зелёный король

Мы, Йоханн, Амадэус Адэльграйф и ост.
Фюрст фон ЗапрУнд, а также и обеих из Смэральдис,
Эрцкайзер всех унтер-петель, занявших пост,
И оберкошелёчный мастер из Шмалькальдис,

Подъемлем в ярости наш львиный хвост
И изрекаем наш декрет перед нулями Сальдис:
Созрело ваше время, воровской нарост,
Долой петушьи перья, Гарибальдис.

В лесах сбираются впредь листья по указу,
Чтоб золото из них давить – столь, сколь желает всяк.
В деньгах нуждается страна, раздавшись до отказу,

И голод ясно в ней возлёг и днём, хоть сделай шаг.
Снабжаются засим все казначеи сразу
Листами злата, что поставит ближний Бухеншлаг.


2. Изобретение

Когда впервые я к шутам сим ранней ранью
На труповозике новейшем подкатил в восторге –
До слёз был тронут целый мир в затихшем морге
Автопортретами их мин и прочей дрянью.

Они сказали: экипаж хорош... но что же дранью
Покрыто дно, скрипят колеса, балдахин на борге,
Убранство скромно? И меня при этом торге
Хотели в землю закопать, осыпав бранью.

Они в суть дела не вникали этой передряги:
Что им с червями быть в своей постели,
И коль от смеха загибаюсь я доселе –

То оттого, как все кругом стояли бедолаги,
Курили трубки, и в них не было отваги
Взойти на лоно чёрной колыбели!


3. Пасквилянт

Не ускользнёт от остроумцев взгляда между нами,
Что нас обхаживать хэрр Дух имеет свой резон:
Всё вместе в пасквиль переносит позже он,
Что вкруг ушей его тут сеется ветрАми.

То он царапает пером, то скачет возбуждён
Вкруг нас, затем, застыв, вдруг поведёт плечами,
Высматривая, тянет шею над столами,
Чтоб все движенья в кабинете зреть со всех сторон.

Однако он себя  считает дипломатогоном,
Хоть карандаш совсем изгрыз уже в засаде,
И хоть по шву тик формы даже разошёлся сзади.

De facto служит сей петли укладчик в бастионе оном
У коменданта подметалой с правом, данным тут законом:
Дерьмо из баков изливать с усердьем при параде.


4. Призрак

Обычно тут он, коль горят светильники в покоях.
Тарелки с чашками гремят, как мылись б сами.
Он шаркает, обутый в туфли с красными носами,
И узнаваем по ночам сырым в скорбящих воях.

А временами тенью он всё кружит на обоях,
Взяв прикуп с козырем и битыми тузами,
И на колёсах и канате наблюдаем нами,
И узнаваем по громАм в посудных бОях.

А то – он занят на купальне, с пони скинув уды,
Затем парит его колпак высокомудрым душкой,
Дрожат петушьи гребешки на пальцах от простуды,

С колоколами катит он по пыли звонкой чушкой,
Затем болезные его все прорваны запруды,
И голубь с песней вылетает из часов с кукушкой.


5. Падший херувим

Он у стеклянного кружил пилястра,
И резко было голоса звучанье,
С крыл лИлось иероглифов сиянье
В огромном храме Зороастра.

И  в нас вдруг замерло дыханье:
Поник когда он головой, как никнет астра,
И, свитком перистым грехов его кадастра,
Проглочен бездной был, нам в назиданье.

Но вкралась в нас тоска, пленяя красотою
Погибели и горьких слёз, и, в ней едины,
В себя впивали мы, томясь, морЯ печали.

И, собственной отравлены мечтою,
Приютом в бездне только те глубины,
Где упокоен падший, нам искали.


6. Шизофреник

Как расчлененья жертва, одержим я в целом,
Как – говорите вы – и дОлжно шизофрЕну.
Хотели б вы, чтоб я покинул сцену,
Чтоб собственный ваш вид забылся между делом.

Я ж ваши все слова в угаре обалделом
В сонета тёмную втрамбую кантилену,
И травящему мышьяку-Arsen(у)
Промерить вашу кровь по сердце выпало уделом.

Свет дня и длительность привычки
Оберегают вас стеной надёжною от стычки
С толпою бредней и химер моих ватаг,

Но вдруг ограбит вас печаль, вломившись без отмычки,
И затрясёт подземный ужас в ливней перекличке,
И вас сметёт в размахе мой победный флаг.


7. Я на гирлянде... 

Я на гирлянде, что, светясь во хмари мира,
С небес свисает, обречён висеть часами
Взад и вперёд качаемым над вами
Порой нежнейшими из волн эфира.

Порой от слов в них или звуков клира
Я трепещу крылатыми весами,
И, даб волнение унять, под небесами
Кручусь, коль вечности напевы дарит лира.

Так в замке можно увидать, на женской половине,
Святаго Духа голубком, из ваты, коий ныне
На нитях всё ещё над кущами порхает.

Он там мольбам внимать обязан над свечами,
И над семью дарами, и  речами,
Поскольку хохолок его корона украшает.


8. Кающийся

Кишки иссохшие, и рот, смердя в докуке,
Таков в мольбе я, вкруг своей танцуя тени.
Играю с крысами с одра порой от лени,
Сося тепло из пальцев, как сосков на суке.

Даб я совсем не изошёл от горечи в сей муке,
Добро изводит сердце мне, бросая на колени.
Мертва тоска. Лишь слух, охоч до хрени,
Ещё порхая на ушах при каждом звуке.

И раз я, сам себя поймав, держу во тьме без криков,
И сам неускользнувший от своих же шпиков,
И сам собою наделён сычами как соседством,

То каждый день, в тряпье и струпьях, и со вшами,
Перед охранниками корчусь я часами,
Крестами, что скребут меня как покаянья средством.


9. Змея Вага

Кто знает обо мне и перса шлем мой ныне,
В чьём отражении Змея, чей жуткий взгляд,
Меня сковав, так много лет подряд
Мешал мне к Парадиза восходить Вершине?

Копьё метнул я, даб её способствовать кончине,
Но плотяных её колец восстал вдруг ряд
Под головы её щитком, точившим яд,
И я исчез в ней молнией в пучине.

Одновременно у неё внутри я стал
Отцом, и матерью, и сыном, и передо мною,
Всегда улыбчивым, пруд лотосов сиял.

В него опущен некою женою,
Я вновь рождён был месяцы спустя,
Как лона верного её последнее дитя.



О Мариэтта — Крипистика!

О Мариэтта — Крипистика!
Трон-канапе сераля из Севильи!
Ценой ты выше чем из шаровароносцев эта
Ликующая хрякобанда,
Чьи рыла ты
Всё ж приучила,
Чтобы ухоженными быть,
Что-то вынюхивая,
У твоей утробы.


Мой демон не имеет...

Мой демон не имеет ни братьев ни сестёр.
Им стал он не сегодня, а был им с давних пор.
Когда миры вначале Бог сотворял гуртом,
Сидел в траве мой демон и хохотал при том.
С ног пальцев половинки ногтей стриг вечно он,
И взглядом мимо Мира был вечно устремлён.

 
Ползёт по лестницам...

Ползёт по лестницам Jesus-bambino,
и анархисты шить мундир убеждены.
У них и шрифты есть и адская машина.
Расстрелы хлопают им в тюрьмах, у стены. 


Суламифь

СаломО шагов отрада,
Страх в голУбках темноты,
Как красива в недрах сада,
Суламифь, ликуя Ты.

У дворцов Твоих ночами
На коленях серафим,
Златом у Тебя  очами
Блещет слово: Элохим.

Матерь тиши, как чудесен
Таинств Твой невесты жар.
Высотой Сибюллы песен
Смолкли звуки прежних чар.

Лепестков роз ароматы
Твой покров, и над водой
Длань Твоя, когда закаты,
Первою взойдёт звездой.

И всегда Ты ожиданье,
И всегда Ты смотришь вдаль,
Машешь, помня расставанье,
И глядишь сквозь слёз вуаль.


Прощание

Скажи, что тосковала б ты всерьёз,
Коль ночью в фён
Я б вышел за порог.
Скажи, что ты бы не сдержала слёз
По дням, что как красивый сон,
Когда бы петь о них уже б не смог.

Скажи, что я для  жизни всё ж хорош.
Что будет голос мой с тобой всегда.
Скажи, что сил быть радостной найдёшь,
Не видеть больше мне тебя когда...

Скажи: с ребячеством моим я пропаду,
Что как синичку хочешь приласкать.
Скажи, что я к тебе назад приду,
Что в тёмной ночи всё же путь найду,
Когда начну искать...


Голубка

Моя сестра, голУбка,
Опять сидит на крыше
Вся в затаённых думах
О чудесах, что свыше.
Мою сестру, голубку,
И в двадцать семь зимою,
Из перьев, греет шубка,
Со снежною каймою.
Моей сестре, голубке,
Дом снится наш у горок.
А там где клювик-губки
Есть пёрышки оборок.
А крылышки сестрицы,
Коль станут парусами,
То у любой водицы
Её несут уж сами.
На ней чулки, всех вязок,
И туфли — ярко-красны,
А в сини ясной глазок
Так небеса прекрасны.
Константинополь в раже
Сестры ум славит люду,
До Самарканда даже
Мудрейшей чтут повсюду.


В исповедании

Увешен золотом, я истуканом был,
Себя баюкая, я в танце был шаман,
Я свадебной ладьёй тревожил Нил,
У оргий берегов летя в дурман.

Я руки воздымал под бубнов бой,
В печатях аметистовых колец,
Мой глас у храмов воззывал трубой,
Литанию чтоб пел фетишам жрец.

Как рыба, холод плотью я хранил,
С губами узкими имел уста я шлюх.
Я изобилие собою приносил,
И зла всего был волховавший дух.

Меня не совратили визги жён,
Ни с отроками, для услад, пиры.
Я маской ими был обожествлён
И отзвуком сценической игры.


Memento

Где вы теперь и ваши эполеты
Фельдмаршалы, и ваши где корветы
Те с галунами капитаны и  повесы?
Где вы теперь сиявшие метрессы?

Где вы, волнуемые музыкой эстеты?
Где доктора, где фабрики, газеты?
Где рецензенты, кто грозили кулаками?
Где денди с нежными жрецов руками?

Читает кто ещё во вкусненьких брошюрах
О этом времени, прошедшем в авантюрах?
На колбы магии  теперь кто зрит с любовью,
Что над углём с нашей сердечной кровью?

Как вас зовут, укоротивших дни замахом,
Когда вы сбрасывали урны с нашим прахом?
Пропали без вести и имена забыты,
Как тех, кто были имениты, знамениты.

Песок, летя, вам кроет бренные останки,
Холмы влекут могильный камень со стоянки.
В моря скатившиеся с дюн, вновь примет тина
Главу и цезаря как и главу брамина. 


Я не любил...

Я не любил сорвиголов гусаров
И «Мина»-мётов, хоть в них имя дамы,
И в дни преддверия великой драмы
Я прочь уехал от её кошмаров.

Но знает Бог —  над чадом панорамы
Авессаломом на кудрях среди пожаров
На древе боли я висел, пока из будуаров
Ваш, Дамы, плач звучал, сменив эпиталамы.

Вы можете в моих словах увидеть сеть уловок
ИгрЫ в страдальцев, что до авантюр охочи,
Нет не от мин лишь гибнут и винтовок,

На части рвёт не только взрыв снаряда.
Мне изверги такие наводняли ночи,
Что я познал  живьём все муки ада.



Да, се — пора...

Да, се — пора, когда и бегемот
Свой нос вздымает из соленых вод прибоя.
И люди прыгают с шаланд горящих, воя,
В зелёный ил, что от огня спасёт.

Старьёвщик душу покупает у изгоя,
И без нужды коя гроши лишь принесёт.
И экстрагируют сердца, и дух умрёт.
И розги ангелы проносят для забоя.

Они душить заходят в каждый дом,
И на дверях засов им не преграда.
Они у ризницы любой, летя, крылом

Крушат и балки, и кирпич её фасада.
Чад их дыхание. И солнечным лучом
Висит селитряный над тиглем ада.


Орфей

О, королевский Дух, за кем как братом
Влекомы свитой леопарды и дельфины,
Ты в ликах зрел зверей людей личины,
Вновь встречен гимнов их раскатом.

Вознёсший лиру вечности охватом,
Так озарённым ты стоял среди долины,
Хмельной от кубка Смерти, чьи глубины
В напеве веяли цветенья ароматом.

Ты шёл из мира, где и муку страх пред адом
Превосходил, и где, расплавлено сначала,
Затем и сердце стыло, слитком став металла.

Ты в каждую тоску проник любови взглядом.
И птиц и рыб хорЫ влекли тебя по долу
К божеств их высочайшему престолу.



Летучий голландец

Его корабль — пирамида зарев в море,
Из грозовых что вдруг восстанет вод,
Пожаром парусов врезаясь в небосвод,
Как кузниц адовых фантом, в их скрежетаний хоре.

Как грянул б Судный день, неся исход
Под трубный глас судам всем в с бурей споре.
И, вспомнив Лазаря, со смертью в стылом взоре, 
К обломкам рей прильнёт команды сброд.

А Он у мачты стынет, одинок,
И обречён блуждать на страх кумирам,
С далёких побережий лжепророк,

Кудесник и король всем сбирам.
И, коль корабль его вновь мимо ветр повлёк,
Лишь улыбается крикливым чаек клирам.


Первый сонет в Адвент

Скажи мне, голос, что ты слышен лишь в стенанье?
Как подманить тебя могу, приманкою какою,
Даб крылья радостней твои вздымались над землёю?
Каким же словом, обольстив, затмить твоё страданье?

Во славе ангельских хоров то ль причитанье?
Благословенье ли глухое мёртвым надо мною?
С какой Заботой я предстану пред тобою?
Желал б, чтоб волосы остриг я в наказанье,

Разлит где свет луны, остриг перед скопцами?
Иль песни б пел тебе в наряде с бубенцами?
У обгорелого креста стал б мумией, из кожи,

Иль чтоб шутом перед детьми я корчил рожи?
Но чтоб то ни было, я от твоей лишь Воли
Готов принять всё! Так в моей звучишь ты боли!


Сонет в Адвент

О как, Господь, внутри я омрачён,
Даб шифры с пясти всё ж моей отпали,
И даб слова мои, блуждая, замирали.
О как тоску в себе любить я обречён.

В какой пустыне Ты учил, мой слыша стон,
Всё принимать, пусть даже б гнали?
Я славословье петь хотел затворником из дАли,
К себе подходы сокрушив со всех сторон.

Но эта Глубина теперь, объяв меня,
И имени, даб к ней взывать, не носит боле,
И лишь Потерянность средь ночи и средь дня

Струится скорбью из души, страша в неволе.
Я застываю как сова, коль солнца вдруг броня
Меня слепит до боли, в этой доле.


Саломо

Когда Храм строил СаломО оплотом веры,
И вкруг него дышали демонов оскалы,
Велел он: в пОлночи, что были затхло-серы,
Трубить в рога и бить в цимбалы.

Он был с женой из Сабы, где без меры
ХорЫ звучали в парабасах, полня скалы,
Павлином видели её сидящие химеры
И мумией, в экстазе танца под кимвалы.

А СаломО сидел в своём шатре ночами
И недрами повелевал Земли, даб шла работа.
Шатра же полог по кайме светил свечами.

И восставали стены золота валами,
Друг к другу кедры пригонялись крепким стволами,
И в пляс пускались звери с бесами без счёта.      



Глас

Я слышал глас Неопалимой купины,
И видел скал светящийся опал,
Граль, близясь, рук моих искал,
И «Насладись!» звучало с вышины.

В сквожении объявшей тишины
Сонм детских ликов передо мной восстал,
Подобных ангельским, и эхом повторял:
«Развеселись!» мне глас из глубины.

Я понял лишь, что голос свой терял,
И, взор потупив,  как во сне, 
Напиток робким Звавшим предлагал,

И в немоте услад те улыбались мне...
И вновь воззвал ко мне призывно глас:
«Своею кровью окропи себя сейчас!»


Франциск Ассизский

Ты мессы проводил в хлеву и к рясе шил заплаты,
Сам с плошкой нищего ходил от дома к дому.
С тобою в келье жить бродяге предлагал любому,
И у колодцев посыпал ты пеплом кресс-салаты.

Свет звёзд на щёк твоих белевшие агаты,
Как на пиру, ложился, чувствуя истому.
И даже солнце, поражаясь кайщику такому,
Прашило пред тобой рассветы и закаты.

Твой взор агонии всполОхи затмивали,
И в ослеплении душа скорбела, тлея,
Пока из ран твоих все гвозди не изгнали,

Пока хмельным не стал ты от елея.
Но что тебе от этой круговерти?
Из Дома изгнан ты Отца и не избегнешь Смерти...


Подобно гусенице

Подобно гусенице, коя с шелковицы
Ест листья, так и я во кроткой вере
Ладони складываю к Miserere,
Даб напитаться из твоей десницы.

Из пены губ моих белеющей живицы
Я кокон мне плету, уснув в чьей сфере,
Мне хора жизни не внимать уже химере,
Застыв сновидцем собственной темницы.

Там будут множиться во тьме как чуда очи,
Покуда куколка готова для исхода,
Времён всех года дни и ночи.

И солнцу новому, в красе их совершенства,
Явлю я крылья моего смертельного блаженства,
Когда разрушится скорлупка свода.



В их императора Микадо облаченье...

В их императора МикАдо облаченье,
Коль в лунах их очей страдание бессилья,
У дальних стран их серебрятся крылья
Как парусов блуждающих стеченье. 

И к танцам жертвенным принцесс явя влеченье,
Взор юных солнечных божеств от их обилья
В блаженстве высшем без малейшего усилья,
Свой пыл баюкая, влечёт его в забвенье.

Но вскоре суждено смениться одеянью.
И из лоскутьев на цветочной клумбе очи
Взирают тусклой ветру лета данью.

И то, что лилии друг к другу припадали,
И гибли кто об этом ведали едва ли,
Понятно станет  по улыбке ночи.


Далёк и близок

Далёк и близок, Свет ожив, когда темно,
Тебя, Любимая, такой я вижу пред собою,
Твой абрис взгляда избегает, но судьбою
Ему портретом стать уже предрешено.

Касаться плоти с грёзою любою
Руками позабыто так давно.
Достаточно, что Ты — Хлеб и Вино,
И Пламя, что обдаст волною голубою.

Все взгляды время, не щадя, истрепет.
Кем был я б без тебя? Безумья лепет,
Мрак, хмель да горечь вечная к терзаньям.

Дай светлым веять сквозь мои слова лобзаньям.
Дай, чтоб к истоку строк моих приник,
В нём отражаясь в сумерках, Твой Лик.   


Восславлен будь

Восславлен будь с трёхкратным преклоненьем
Твой День, Господь, когда вдруг снег пошёл
И убелил меня как неги ореол,
Чтоб тишь искал я, даб молчать, с благоговеньем.

Звучанье скрипки было мне сопровожденьем,
Нежнейшей, ангельской, в ночи когда я брёл
И видел — к небу, где Блаженства Твой Престол,
Влеклись процессии белевшим наважденьем.

Я видел над собой из склепов стопы,
От сусла алые Гроздь-Сердца, тех, кто убивал
И нынче величал его со снежных скал,
 
С цветущими ветвями полня тропы.
И из истлевшего костра вздымался Тирса Крест
Над восхождения сугробами окрест.


Как узник с Лестницы Небесной

Как узник с Лестницы Небесной водворён
Я был во мрак Ротонд Неволи,
Даб сердце мне молол, забыв о боли,
Грядущих горних звонниц перезвон.

Всех ран на мне был пУрпур обнажён,
Их рубище сменил покров из соли.
Венец, носимый мной в земной юдоли,
Распался в пепле зарев похорон.

Мой рот в пыли руками был зажат,
Даб вопль его не тронул смрадом тлен,
Мой взор был тьмой слепцов объят.

Я ощущал лишь крылья, что парят.
Спина престолом для Ея была колен,
И чресла бил мои Магнификат. 


Эпитафия
(для меня самого)

Сей славный муж, несём кого к могиле ныне,
Хотя и выглядит застыло-восковым,
Но, так как каждый луч был прежде им любим,
Остережёмся с объявленьем о кончине.

Он так любил внезапно — лёгок на помине —
Быть слухом Неуслышанным другим.
Из сотни россказней, что уносились им,
Лишь медля можно бы рискнуть поверить половине.

Поэтому, хотя его столь узкий маски рот
Закрыт, как если б не желая говорить нам боле,
Возможно, сам он, слушая, лишь ждёт...

И встанет снова, как в любой из дней дотоле.
Пускай потешится игрою в труп в пути.
Он улыбается уже, а нам так далеко ещё нести.


Ещё одно, Эмми...

Коль я когда-то насовсем решусь к тебе вернуться,
Ты молча встреть меня, ведь я из мглы безумья
Принёс мучительные долгие раздумья:
Как чем-то ранящим во мне тебя бы не коснуться.

И коль с улыбкой изучающей, что куца,
О страсти с мукой, умолчу я из благоразумья,
Как и о друге и звезде, мне певших из заумья,
Знай — лишь тебе принадлежу в своей судьбе беспутца.

Знай, что одним я был всегда влеком влеченьем,
В безумной жизни этой круговерти,
Знай, что одно я предвкушал всегда с волненьем,

Спасённый вновь и избежавший смерти:
Как буду пить в  уединенье
Сиянье детскости души твоей я в упоенье.


С какою ж болью...

С какою ж болью нынче каждый час
Что даже жаворонков плачи лишь об этом
Не в силах парк её сносить уже с рассветом
И с ней улыбка у листвы встречая нас
И звёзды возвращаются сейчас
К часам их прежних дней за прежним светом
Со звоном колокола близиться чтоб с летом
Уже не видя нашей горечи гримас
И как же быстро мир весь погружён
В глубь Длани Божьей явлен был откуда
Уж вечер и всего лишает он
Едва мы Утра поприветим чуда
Ты песнопеньями весны Господь нас выслал сад
Даб кротким шагом и в бреду домой мы шли назад


Кто в жертву принесёт себя...

Кто в жертву принесёт себя в столице,
Любви и Песен бремя к ней несёт.
И ветви пальм коснулись у ворот
Чела того, кто восседает на ослице.

О Иерусалим, ликуй! Твой Гость грядёт!
Он в Чистоте своей под стать отроковице!
Слезою Храм слепит в фиалковой зенице,
Чья боль цветением Его к ослице гнёт.

В СнегА Лет Ликований облачён,
Он на ослице в них грядёт в мистерий хоре.
И к Длани жмутся уж Того, Кто убелён, 
Четыре ангельских евангелиста вскоре.
И Розы Кротости в Преддверье Славы 
Со стен струят свирельщики на травы.


Эмми Хэннингс
(1885 — 1948) 

Напев к сумеркам

                Для Хуго Балля

За эхом через серость лет бредут октавы сзади.
Скопленье дней крушИтся высью всею.
Я быть хочу только твоею –
В могиле желтые мои растут как прежде пряди.
В деревьях чёрной бузины живут чужие ныне.
Белёсый занавес всё шепчет тайну убиенья.
Глаза плутают беспокойно в тёмной комнат стыни.
Вокруг стола на кухне бродят привиденья.
Малышки ёлки – дети после смерти.
Дубы же древлие – усталых старцев души,
О неудавшейся что жизни шепчут саги эти.
А песня Klintekongensee звучит всё глуше.
Я не была защищена от сглаза, и пока
Тут выползали негры из большого чана,
С картинки дочка палача – Красная Ханна
Меня заколдовала на века.


Морфин

Мы ждём последнего от жизни приключенья.
Что нам грустить по солнечному свету?
Нагроможденье дней крушимо в Лету:
Покоя нет в ночах – в Чистилище моленья.

И не читаем больше почты также оба,
Лишь улыбаемся  в подушку изредка украдкой.
Ведь нам известно всё, и взвИты лихорадкой
Мы вновь летим то здесь, то там с волной озноба.

Всем людям нравиться спешить за чем-то мимо –
Сегодня пасмурней и дождь над этим краем.
Мы через жизнь несём себя неудержимо
И, в ней запутавшись, её пересыпаем...


Девушка на набережной

Да, нет характера: один лишь голод.
Я пассажир меж палуб жизни – это ясно.
Люблю ли, ненавижу – всё напрасно,
И каждый вечер на углу в жару и в холод.
И всё искусство это – только ради хлеба.
Иль, вправду ли, чем от стыда нет лучше смерти?
Я так устала, в бёдрах стынь...но в этой круговерти
Всё ж зубы целы, красен рот, и в них – иных потреба.
Мадонна, дай мне в шахту пасть – туда, где мгла.
Лишь раз ещё – обереги в ночи, что столь глуха...
Любя, очисть меня от всякого греха.
Взгляни, я снова ночью не спала.


Эфирные строфы

Сейчас мне надо выпасть из большого шара.
При том, что праздничный Париж – ярчайшее из мест.
И люди сходятся на Gare de I’ Est,
И флагов шёлк кипит в пылу веселия разгара.
Но нет меня средь их ликующих стремнин.
Вот я под куполом лечу, меняя позы,
И становясь восторгом каждой грёзы,
О чём читаю по блаженству тыщи сальных мин.
А предо мной: лежит больной, хрипя в подушку –
И гипнотичен для меня его последний взгляд.
Мы призываем летний день тоской назад...
А чёрный крест всё заполняет нашу комнатушку.


После кабаре

К рассвету мне идти домой одной.
Часы бьют пять, и брезжит утро еле.
И свет горит ещё в отеле.
Но, наконец, дверь в кабаре закрылась уж за мной.
А на углу ёжатся дети в рани,
И к рынку едут на возах крестьяне,
Чреда старух к церкви бредёт тиха,
Лишь первые звонят колокола,
Растрёпанная шлюха у своего угла,
За ночь озябнув, кутается в куцие меха.
Любя, очисть меня от всякого греха.
Взгляни, я снова ночь всю не спала.


Танцовщица

Тебе — как если б я была помечена уж смертью
и в список мёртвых бы внесения ждала как довершенья.
Удержит это от любого прегрешенья.
Как изнуряет, медля, жизнь всей этой круговертью.
И так пуглив мой каждый шаг стал ныне,
и сердце бьётся как сжигаемо недугом,
и всё слабее день за днём, идя их кругом.
И Ангел Смерти в комнате моей стоит посередине.
Но танцевать мне снова! И поверьте,
что скоро буду я лежать во тьме могилы,
и никому ко мне прижаться там не хватит силы.
Ах, целоваться бы до самой смерти!



Тристан Тцара
(1896 — 1963) 

НЕГРИТЯНСКИЕ ПЕСНИ

Занзибар

o mam re de mi ky
мы от Wahha ускользнули ха ха
еа, ее ее, еа ее ее,
нам Wawinza больше не будут докучать ох ох
Mionwu не получит больше от нас ни платка ху ху
и Kiala  снова не увидит нас никогда хе хе.

Сото-Нигер

Песнопение при строительстве

а ее еа ее еа ее ее, еа ее, еаее, а ее
еа ее ее, ее ее,
палки двора мы ставим для вожака
мы ставим для вожака.

Suaheli

качать lyo качать
качать lyo качать
делай maasaiti иди на качель
сядь и качни

коль проса пора качнёт
мы хотим свежее просо качать
просо на месте и качать
от веселья качать

мать моя мне сказала прогнать бы кур
да я не могу прочь гнать кур
я сижу тут без ног
а матери рис птицы пожрут
ш  иш


Рихард Хюльзэнбэкк
(1892 — 1974) 


Песнопение ко дню рождения Бижо Бэрри,
коий в настоящее время интернирован.

Хе ты гигантски огромен в линялой жилетке
с жирной ряхой а маковки брюхо до блеска обрито
на губах виснут шлюхи взывая руками
ты брал бриллианты из зарешёченных окон
надёжною хваткой как берёт акушерка младенца
на галерах и джонках пересекается море
гудит пароход приветствует облако но в Monte Bello
на террасе отеля ты встретил Франца-девоторговца
раз два из револьвера гремит в без понятия
крупного зверя
как ревёт из пасти его карусель харкая кровью
города хе видят они статую ночью Свободы
думаешь ты друг одинокий в Singsing о кокотке
Маргот
на горке-катке в Frizis-Island скользишь ты нежно
дотуда
девьи-мягка и блондинисто-многоместна склонна
твоя душа к всякой кирхе
но внезапный гремит водопад близко и пульман
забит до отказа также в отсеке для coloured people
нет места к тому же твои следы плотно прикрыты
хе хе больше ритмов в вашем чреве отребье
печные трубы лопает челюсть отсюда досюда
с труповозами вместе
о желание жить ещё десять минут до Frisco
однако автО у набережной дымит вгрызаются насмерть
собаки
о одинокий друг я хочу приветить Маргот
кокотку из Norfolk-Bar с красноватой подсветкою ляжек
и венок возложить на могилу мулатки Тары
что от каучука отруб завезти в страну грёз допустила 


Мы

Ни звёзд не знаем мы и ни ночей,
и ни тумана, что качается на склепах;
боками жирными качаем мы при сцепах,
мельча цимбалы, гвалт литавр бойчей.

Мы спим у бабьих стухших холодцов,
не раз отогнуты в тюрьме пруты решёток,
но чаще там был свист османских плёток
и рёв, лишающих наследства нас, отцов.

От нас волками веет с площадей,
подкараулив жертву, кои кровь лакают.
Жаб ядра рвутся. Полицейские хромают.
Священник щёки надувает у грудей.

И кончим ли?  Среди какого Града?
Париж? Берлин? Нам всё одно — чей окоём.
Мы кулаками, вспухшими от яда,
нам Царствие Небесное куём.


Пэлле Потт, коя влепила мне оплеуху

Воздушных фиг мешки витают пред глазами, Пэлла,
Мух лапки и персидский шах — я с капельками бак.
Я вниз скольжу по пирамидам, всасывая страх,
Фырча в заплыве чрез солёные моря,
небес лазурью хохоча — от твоего удара, так как
о — твои зелёные штаны!
О, Пэлла, я —  сам Пабст и Мастер Пабста,
и Нострадамус, Заратустра, и Христос, и Бог:
какой-то ветреник-козёл, какая-то там лама и
сумчатый какой-то зверь. Поскольку
вам скажу: я — ридикюль.
О Пэлла, медленнее ешь и так не чавкай!



Schalaben — schalabai — schalamezomai

 Конские головы плывут на синей равнине
как огромные тёмного пУрпура цветы
 светлый круг луны окружён комет воплями
звёздами и куклами ледника
 schalaben schalabai schalamezomei
 ханаанцы и янычары бьются в великой битве
на берегу красного моря
 небеса втягивают флаги небеса переносят
стеклянные кровы  над битвою светлых
доспехов
 о ваши праздные тени жрецов дубрав
и воскурения трав
 о ваш праздный молельщик великого Бога
 за завесами кони поют великому Богу
хвалебную песнь
 schalaben schalabai schalamezomei
 ухо великого Бога висит над воинами
кубком из стекла   
 вопли комет блуждают в кубке над битвою
над землями над бесконечною распрей
 длань Бога столь же прекрасна как моей
 возлюбленной длань
 schalaben schalabai schalamezomei
 высыхает трава в персти генерала
 на высоких стульях глядите тени полноч-
ного солнца сидят
 и белизна ближнего моря и твердый глас
бурь кои изверг вулкан
 как Бог разверзнет свои уста черпаки летят
и драгоценные узды со спин вьючных живот-
ных
 как Бог разверзнет свои уста разверзаются
глуби колодези
 повешенные играют у края леса но висят
на гребне волн конские головы
 schalaben schalabai schalamezomai
  ай ай ай я зрел трон я сижу в десяти трон-
ных креслах
 я зрел десять раз по десять тронных кресел
и королевские седалища
 я зрел звери земного круга и неба металло-
птицы поют Богу хвалебную песнь
 фосфор светится в голове бесноватого schala
mezomai
 и свиньи сбрасываются в озеро кое Lamana
названо
 бей в свою грудь что из резины и дай порхать
своему языку там над горизонтом
 обмахивай себя ушами так что это взломает
ледовый грот
 я зрю плоти мёртвых рассеяны по коврам
 мёртвые падают с колоколен и народ взывает
к часу суда
 я зрю мёртвые скачут на тубах в дни луны
 красны красны конские головы кои плывут
в равнине
 
 
Книга «ФАНТАСТИЧЕСКИЕ МОЛИТВЫ»

Равнина

 Равнина
 Свинопузырь котлы-литавры кино-варь
cru cru cru
Theo-sophia pneumatica
 сие великое духоискусство = poeme bruitiste
представлена была
 в свой первый раз Рихардом Хюльзэнбэкком
ДАДА
 то ль то ли биррибУм биррИбум просвистывает
вол в кругу кругОм 
 то ли для лёгких швыромин-отливок сверло-
заказы 7, 6 см. Чосер
 частичное участье соды кальц. 98/100%
 представопёс дамо бирридамо холла ди фунга
куалла ди манго
 дамай да дай умбало дамо
 бррс пффи commencer Абрр Кпппи commence 
нАч ало нач ало
 будь хай фэ тут дом спрошен
 Раб о та
 Раб о та
 брэ брэ брэ брэ брэ брэ брэ брэ
 зокобауно зокобауно зокобауно
 Каверзен Каверзен Каверзен
 тучны станут пепла вёдра зокобауно зокобауно
 восходят мёртвые оттуда венки из факелов во-
круг голов
 на лошадей глядите как они горбатятся под
бочками с дождей водой
 глядите парафиновые реки падают с луны рогов
 глядите lake Orizunde газету как  читает и поедает
как бифштекс
 глядите Костоеда зокобауно зокобауно
 глядите матери пирог как он кричит попав в сачок
для бабочек у гимназистов
 зокобауно зокобауно
 ширин-ку пастор закрывает ратаплан ратаплан
 ширин-ку а волосы его и-из ушей стоят
 а с неба боксокатапульта па-Ада-ет боксоката-
пульта та
 и груди приподымит гроссмать слегка
 а мы муку сдуваем языка крича и на
фронтоне ходит-бродит голова
 ширин-ку пастор закрывает ратаплан ратаплан
 ширин-ку а волосы его и-из ушей стоят
а с неба боксокатапульта па-Ада-ет боксоката-
пульта та 
 и груди приподымит гроссмать слегка
 а мы муку сдуваем языка крича и на
фронтоне ходит-бродит голова
 дратвоглавоГамэмёртв ибн бэн цакалипп ваувой
цакалипп
 копчик взрывовздуть
 пропотела о попотребуха небесоэвэрин
 нарыв в суставе
 балу синь вечно синь цветопоэт желтит оленьи
рога
 бир бар обибор
 баумбор бочон ортитшэлль севилья о ка за ка ка
за ка ка за ка ка за ка ка за ка ка за
 болиголов в коже пурпУре пухнет на червячке и
руку имеет обезьяна и зад
 О ча чапулала о та Мпота Мэнгэн
 Мэнгулала мэнгулала кулилибулала
 Бамбоша бамбош
 Ширин-ку пастор закрывает ратаплан ратаплан
 Ширин-ку а волосы его и-из ушей стоят
 Чупураванта буррух пупаганда буррух
 Ишаримунга буррух Ширин-ку Ширин-ку
 кампампа камо Ширин-ку Ширин-ку
 катапэна камо катапэна кара
 Чувупаранта да умба да умба да до
да умба да умба да умба хихи
 Ширин-ку Ширин-ку
Мпала стекло клык тцара
 катапэна кара Стихотворец Стихотворец
катапэна тафу
 Мфунга Мпала Мфунга Коэль
 Дутирамба торо и вол и вол и палец ног полн
 (Ярь)-медянка на печи
 Мпала тано мпала тано мпала тано мпало тано
ойохо мпала тано
 мпало тано йа тано йа тано йа тано о Ширин-ку
 Мпала Цуфанга Мфиша Дабоша Карамба йубоша
даба элоэ


Дерево

 Утробу медленно открыл посередине ком домов
 затем  кричали вспухнув горла кирх на глуби что
над ними
 здесь гнались как собаки краски всех виданных
миров
 все слышанные звуки в центр звеня крушились.
 ломались краски звуки как стекло цемент и тяжело
 тёмные нежные вниз били капли
 теперь созвездья в мерной поступи жужжали 
 и воздымали высокО в руке тарелки.
 О Аллах Кадабаудахойохо О хойохойолодомодохо
 О Буррубу хихи о Буррубу хихи о хойолодомодохо
 и накрахмаленные бело старцы хо
 и пудели надуты хо
 и дикомашущие хо киоски
 и те часы кои полнЫ лучом басовых труб
 упитые фаготы далеко коим бродить по всем решё-
ток пикам
 и бочки красно толстяки офрачены набухших джон-
ок хо
 Охо охо о mezza notte коя дерево родила
 теперь бьют тенеплети вкруг тела твоего
 бела та кровь над горизонтом ты съедаешь кою
 меж интервалами дыхания  плывут с поднятым вым-
пелом суда
 Охо охо над тела зеркалом твоим просвистывает
вопль столетий
 сидят начищены как попугаи грозы в волосах
 змеи воздушные в морщинах лба и золотые блёстки
 все виды издыханий пред тобой лежат погребены охо
 кресты зри миллионы на могилах для обеда
 платьекаденции приливы и отливы
 и коль ты запоёшь перед тобой запляшут реки
 Охо йохо значит поёшь ты значит идёт твой голос
 О Алла Кадабаудахойохо О хойохойолодомодохо
О Буррубух хиби о буррубух хихи о хойохойолодо-
модохо


Реки

 Из в пятнах туб струятся реки в тени живых деревьев
 Стервятники и попугаи вечно на почву падают с ветвей
 Циновки —  неба стены и парашюты магов виснут
с облаков 
 Личины кожи облаков перед ослепшими глазами башен 
навязали
 О ваши реки на лёгкие и печень и отрезанные шеи вы
ловите под ponte dei sospiri
 Но побережием Гудзона летела иль сирена или гриф иль
человекосамка новейшей из систем
 вашей рукой вы лезите в карманы правительств что пол-
нЫ и пенсиями и прекрасным волеизъявленьем и ливер-
ною колбасой
 что всё мы делали мы все молились перед вами
 от скорпионов жала у святых певцов опухший зад
 и по помёту сам себя верховный жрец наш Бэн АбкА ка-
тает
 сини зелёны красны и оранжевого цвета жилы у вас 
 как ваших предков лица кои в их нарядах воскресных
на бортах цилиндры тут у алтарей склоняли о небесный
из олова с латунью концерт устраивая здесь
 обличья ангелов парят у ваших выходов как отсвет цветов
что травят ядом
 так формируете за горизонт членов ваших вы в каскадах
 индейское же море встаёт со спальной его софы и уши
забиты ватой
 из хижин ваших воды горячи ползут и вопият
 шатры они натягивали тут с рассвета до заката
 над вашим жаром и фонографов уж войско ждёт
пред кваканьем желаний ваших
 случилось в мире всё ж несчастье
 бюст великанши-дамы пламЁнами взошёл
 и человек-змея родил крысиный хвост
 Umba  Umba из курятников исходят негры кувырком
 и брызги вашего дыханья касаются их пальцев ног
 побоище прошло туда над вами и над вашими во сне
губами
наполнило великое вас убивать


Говорящий человек

 DADADADADA — дама достигла коя старого размера
 стала скандальной импотенция у улиц подметалы
 сказать кто может я есть с тех пор как есть он и ты бы-
ли dulce et decorum
 est pro patria mori иль верность тренируй и честность
или тут
 бьёт некто долго или шаг и видишь ты стоит в рубахе кто
 рискнёт то Риттерсманн иль Кнапп и то бурлит и закипит
 и зашумит и зашипит Конкордия ей имя дОлжно быть уже
 жирафы буравят головой песок и всё ещё гремит грозой
 телёнка кожа нет с меня и что они хотят в юность мою
 одна краса гонит другую и полярный заяц сиганул с крест-
ца
 с о ах о  негритянки буйствуют на барабанах всё
литавря на горы откосе несколько ползут летят другие
несколько лопнут другие рвут себя и многие внизу давно
 что хочется с меня же в юности моей по волосам моим
себе дают юны спускаться обезьяны и на поверхности моих
зубов пастись синие лошади в моей груди меняясь сидит на
цыпочках RHINOZEROS гуди гуди  hopp hopp hopp гуди гуди
hopp hopp hopp и кто занес пантеру тут в трамвай и тёте в зад
из резины вступил  я господа мои и дамы я проишествие
с рассвета три ребёнка Мафарка коий футурист мне подарили
 и уж тушит третий в кастрюле из блестящей стали так как как
говорит отец Гомер она бьёт кожу избивает она вплоть до того
пока абсент танцует в капиллярных трубах я Папа Римский и
обет и выгребная яма в Ливерпуле
 

Мировой мудрец (Импровизация)

Горит вербена в глубине колодцев в день луны далёко
в индейском море вешает луна тела её веретено 
град саранча и непогода штурм красных привидений
и воркованье куры и саламандры менуэт о ты
перед тобой горит перед тобой дымит живая сера неба
под языком  ты носишь аметист
к колоннам Геркулеса огнелуч падёт из ока твоего
как мёд
по рекам ты идёшь и как живот жены перед тобой
страна
из горла ласточек кровавый падает песок
красна  этой земли одна часть но другая бела
вздымаются туманом высокие жрецы священники-
попы как за агавами на Кипре
О ты парящий камень — зри — о зри
зри зависти трава где лица люда потемнеют
как мех самца косули твоя душа на коей пляшут
клопы
и в первой четверти двойной луны мальчика-мавра
мать родила твоя
sasa sasa с гор бубенцы падут и катятся литавры в реке
с названием Athos
с тебя отваливаются бородавки-смоквы и раковые язвы
как шалфей
о добродетелей ты наших рыбоглина о наших счастий
зайцепот
уж жабы лопаются в птиц  яиц желтке
уж затеняет купол стену
со звёзд пламёна пали как горящий дом
ползут из знаков зодиака слоны всё от папье-маше
sasa sasa тут из артезианских колодцев выстрелило древо
лимона
тут пал цемент в наш город и как гроза чеснок



Mafarka

лимонно-жёлты круги ворОн
глубОко-тёмны тенестены холоднЫ
по тенестенам  маски
о  о хо охо во вырезанных из древес ногах
Association да и Baudelaire Mafarka цветёт
дерево вишни цветёт пресиний колокола тон
восходит медленно из теми то из бели падает ему
навстречу то быстрей стреляет и разбивает перспективу
и растворяется спеша в огромных площадях всё учит
молясь зовёт
жёлтое красное о индейско-красный тотем зовёт о
рукогрехокотелок
зовёт зонты крапчато-крАсны скользят-плывут там по
фонтанам
садится то  садится то садится и смеётся садится и
смеётся Кай-айзерин ся из фарфора Кай-айзерин драконы
бросают языки их от столиц — о — о — о сии столицы
стоят в пламёнах сии пламёна синие столиц бьют по
морям
совместно о цветные сии моря под тон пламён о — о
просвистывают далеко туда там где экватор лассо


Chorus sanctus

а а о             а э и              и и и              о и и
у у о             у у э              у и э              а а и
ха дцк          дррр бн         обн бр          бусс бум
ха хаха         хихихи         лилили         лайомэн



Примитивы

«индиго индиго
«трамвай спальник
«клоп и блоха
«индиго индиго
«умбалиска
«бумм ДАДА   


Индейское море и совсем красное солнце

 Всё восходило выше всё погружалось в выси
 на галереях из кедровой древесины вращаются
большие зрачки звеня
 в дыхании моем странствуют ёлки как песчинки
 шарманки звук из пасти выпадает слонов в ночИ
 кто-то кричи но при одиннадцатом часе: под-
нимайте сюртуки
 штаны трясите берите котлы-литавры из коленки
дайте кофейным чашкам падать с высоты груди
 ОЙОХО ОЙОХО из клоак юных сирен ползут войска
 всё билось вкруг луны здесь но сидели набиты птицы
на латунных штангах
 всё разлеталось и из пУрпурной беседки гром восходил
 о мою молитву слышьте вы крысоловы и вы задоюнцы
 о мою молитву слышьте вы массажисты да и вы морские
ежи
что на фонтанов скачите вершине в роскоши своих пок-
ровов ныне
 тут мандарины и развесили для сушки свой же жир
о хайбйукутуоламатуррубск цэррипштипипп цэррипш-
типипп
таллуболала талуболала цэррипштипиппштипипп
 падают так как с Tour Eiffel и пастыри и лесники корде-
балета в их красно-розовых мундирах
 хвостатые пары исходят из падали плывущей вверх по
рекам
 всё куполилось высоко теряло свой песок и танцевало
в аэроплане
 выламывают из затылка черные куски и расстилается из-
быток
 чернь отдыхает и поёт и отдыхает пенье
 таллуболала таллуболала о мою молитву слышьте
 видьте мою гортань из глянцевой бумаги и из воска
 обпляшут пастыря коров коий и глух и нем двенадцать
расстрелянных затем
 между моих ключиц странствует Тцара стихотворец
Тцара стихотворец странствует с цилиндром и зонтом
с зонтом странствует Тцара стихотворец и цилиндром
он отирает пот со лба
 венок себе лавровый он срывает со своей ноги
 о Тцара о о эмбрион о голова крови и ран полна


Котлы-литавры

ХОХОХОХОХО где где сий крематорий коий
из рек вышел могуче DADA сошло по вязаной
стремянке стиховорца перчатки  из того поп-
лывшие в клоаки колба зелена бьёт у меня из
головы бушуя газы испуская в пуке ХОХОХОХО
я то начало мира в коем я конец вы видите ж автО
в пижаме сё высокО упаковав полно лягушек
синю-тучу тащит за собой сюда на тросе сё мчит
чрез monte maladetta зубцы и юные испанки машут
их зубом мудрости ему что так велик как остров
Мадагаскар и в нём есть Avenue где пчёлы видятся
в их выходном наряде на прогулке я говорю вам
погасите солнце и дайте скрытным из футляров
прыгать так как никто не смог ночь до утра бы
славить нежданно говорю я вам придут покрашен-
ные негры и иссыпят корзины на тюльпанов клумбу
в брюхе маленьких рыб я слышу плотницкую мас-
терскую кто в сомненье тут при всходе говорящего
народа Господь сё дал Господь сё взял но стоит всё
же вход лишь 50 сантимов кто не видит дьяволицу
как она власы цвета лисы аж салом мажет они же
лают из её подмышек коль берберийский жеребец
в кофейник прыгнет в корпусе плоти её шнурует
веретено и кто в сомненье но тут при всходе гово-
рящего народа


Фантастичная литАния

Пихает в клети жирных красных обезьян
дама по дому коя высоко взбиралась для начала
10 000 убогих малых приказчиков голубоватых
приказчиков напротив горизонта кои растворя-
ются в парах сих Иерихона стен большие духовые
инструменты пульт дирижёра с горбуном фрак
коий носит и корону вопли что к людям огромные
колокола из бронзы в море что падают водоштаны
жёлтые без размера великие водоштаны все кои
на хэрра  Бетховена похожи я вижу люди люди лю-
ди миллиарды рук что шевелят себя вокруг празд-
нично все и беспорядочно празднично ся чернота
сей бесконечный тон басовых труб что по поверх-
ностям далёко скользит что над изломанной пове-
рхностью парит что с треском ломает дерево ло-
мается ломает что-то с тысячесильным треском
чрева натянутые туго прекрасные к всему пре-
красные коричневые чрева лопаются ХАХАХА
та голова осла большая из папье-маше та
голова с ее глазами из перламутра желтейшего
осла ХАХА — теперь совсем уж при себе и падает
теперь кому-то живущее дитя из дырки носа теперь
и синий ледогрот как Bullier Мадрид как при горя-
чем солнце бэ бумм бэ бумм о я шиферокости ох
я глинопряжа бэ бумм бэ бумм не плачь уж боле
Катарина о Йозэф не плачь уж боле поскольку
вновь строится из шнапса Кирха ах одиноко на
перекладинах сей лестницы парит
СВЯТ СВЯТ
СВЯТ СВЯТ
из глаз они  тут выдувают пёстрый снег
на ксилофон взбираются тут восковые куклы
СВЯТ СВЯТ
СВЯТ СВЯТ
SANTA CLARA


Смерть Meistersinger

Велик и полон дум осёл  столетья здесь
Украшенный свиными пузырями привык к гобоям
Да и флейт концертам к D-поездам гляди как via
Vlissingen
Ха едет там да он (ты сё не видишь) труп в углу
Под веками сверкая философски искажённая гримаса
Тихо волнится сало живота ужасно ах Gott воняя
Жрец Саломеи берёте Вы тамтам туз пик выигрывает
Но тот коий ещё его бабёнку целовал пред тем как
он на коня сел на стального (на велосипед)
Как гнусно тётю позволял что заверять Хороший
Да всевластно блещущих зубов Хэрр и гнилых печёнок
Летняя пыль на части лошадей разложит и желудки
вздует
Как дома огромны сини сини огромны как дома
Господь ты ж мощный негр на бойне 
На тронном кресле из черепов о ляжки твои сему цена
Благоразумно песнь пою тебе я весна и революция
Девчушки тебе на жрачку маленькие пожелтев ручные
Кои и груди носят как шевиот Соль говорит он
Нет нет нет больше не солдат никто не хочет больше
Но кто бежит не проклинай себе поскольку твой есть Райх
И вечность и зады все остальные.


Майская ночь

 Трамвай хе хе  Твои огнеклещи в ночи
 Хэрр с винной бутылкой качается как корабль
 Сейчас ночь должна нам по ушам надавать так
что гром загремит
 Цилиндры танцуют невероятное погребение
трупа
 Дуговую лампу рвануло на черепе у тебя
скачек пожилой спекулянт
 В твоём мешке гремит золотишко
каждый миг на клочки рвётся твой лик
 Эй токи света синие и красные токи по
кабелю туда 
 И смеётся луна добродушно
 И купы дерев опускают себя на поцелуи
сержантов
 Хе хе улица катит пред нами как по столу
скатёрка
 У стола отец восседает в руке с молоком
чаша
 Ещё война и всё ещё молят одной  и той же
молитвой
 Но между тем огонь под котлами машин
при топке
 Истопник вкруг тощих боков пояс затягивает
потуже
 Хе хе это время когда в дороге вскрыватели
денежных сейфов
 Это время когда лёгочные больные хрипят
в мокрых от пота постелях
 Только глянь на врача как он со скепсисом
глядя пинцеты разложит
 Но луна добродушно смеётся Rhinozeros
застарелый 
 Где на копнах дева сына рожала
 Может возродиться Христос в своей голове
мир несущий
 Да самый неслыханный крик что из клоак
проникнет
 Промчит ледовыми гротами света
 Храмовым празднества рёвом и колоколов
пролитаврит
 Муж-автомат коий тихо туда проскользнёт
 Мая ночь мая ночь о твоя грудь занята
сиренью
 Как о победе над язвами оповещая
 Новой победе с флагами и Хиндэнбургом
и указом нашего кайзера 


Кокотке Людвиг

 Твоя нога висит по мне как серп луны
 ясно совсем: вздымаясь дышат груди
твои два юных зверя
 позади же брЮссельские лучшие вершины
 he garson: Cafe ou lait – matin пожалуйста да
и бокал воды
 по сути ты  с трясомым чревом как сёстры
твои
 давно клоаками крадясь прислушиваясь в страхе
 на свист обычая и теложора-сутенёра
 Скототорговец коему штаны крадёшь и
портмоне
 из кожи крокодила мне точно о твоей душе всё
сообщило
 хе — старая свинья: нынче 50 тебе но всё ещё
мечтают страстно гимназисты
 Они мечтают: ты пришла бы тихо с гибкой
тростью
 задав задам их жару что их сердцем чтимо
 хе страстостарцы вы и вы девоторговцы
цыгане и отелей воры
 молитесь же молитесь удовольствие коль вам
это приносит
 или упейтесь у домов бьёт высоко там
сточная канава
 дайте пожарникам греметь гоните же из спячки
реки
 отродье старое бутыль в руке я приближаюсь
блудливый призрак к вам      
 Ты ль это снова вкусная свинья уже хирург
твой высмотрел живот
 готов и абордажный крюк и факел с йодо-
формом
 Дада! Дада! нежнейшая любимая кроме тебя
ничто и не живёт



Смерть

для Ли

 Смерть больше чем бифштекс
 и носит ужасные глаза через страну
как киноварные две тучи
 что солнце в страхе побледнев заходит
коченеет полицейский
 а море изо сна взывает большое чудо
 да труповозов процессию шаткие дроги
с упитанным на славу трупом
 с девами также поцелуй чей замер на губе
и на челе
 мать в судорогах бьётся плоть безмерной
власти Бога
 мощнее же поёт литАнию чем жрец
 пар взвихривая и трубосигналя
 народы трескались малютки-крикуны
детишек да беспомощны мольбы
 Боже Боже Боже бьёт вкруг его же бёдер
ризу
 дышит в городах где плача безутешно мы
на ложе
 Непостижимое постичь дабы должны
 над раменами выями прежде падёт
чем знаем
 нежно щёку гладит и уста  собака
 сий всенасильственен убийственен рево-
люционер
Внимание пренебреженью мы сродни
после тебя мы кое люди формируем



Claperston умирает при рыбоотравлении

Для Ханса Казискэ

У сих нет глаз
Утробы их из меди барабаны
С воем и воплем труповозы бороздят их слух
О о глядите на носы кои висят на створах
двери
Мы держим Фауста в руке и запеваем Караул
на Райне
Мы поднимем суповые миски и с почтением
смолкаем
Из города бьёт пламя и рыба в строю стоит
плечом к плечу
Глядите-ка чины почтовых ведомств и груди
примадонн
Священники что организовались
Для пепла урны организовав
Козырь — убийство
А посему средь жён благословен будь
Мой старый мальчик (Время-с да-с —да-с
время-с)



Гимн

О ты металлоптица ты паришь
под знаком рака
О сердцетранспорант ты и кофейник
над синими зубцами крепости моей
О ты металлоптица и стервятник о
возлетание моей души из Cnuckabout
Awu Awu burrubuh burrubuh безумные
свободны и Папа Римский высоко
восходит
Глаз выпадает и разбилась трубка
Littipih littipih о нежнооперённая
моей души ты рукопара
О лошадь ты моей души фагот моей
невесты
О ты пахучая приправа осла и кожа ты
змеи
Ajo doldeldoh ajo dodeledodeldoh
Огромные латунные кастрюли падают
с каминов
Из окон прыгают субретки и кричат
Во рту курительные глиняные трубки
приходит падаль университета профес-
сора
Растут лески  у моего чела как трупы
эмбрионов
Чревато моё чело семью коровами они
вдали висят
Они висят — проклЯтый ты стервятник
Вижу так как так как я демон вижу
Oho jodeldOh ohO rataplan
Чресла мои есть плодобаржи
Но руки опахала мух
Littipih littipih вижу так как — так как
вижу
Из поездов тростью в руке взбираются
москиты
Прекрасны общества гимнастов скачут
на пингвинах
О свинг рукИ о свинг ногИ
О ты моей души металлоптица —
о проклЯтый стервятник ты   


Близится вечер овцы тянутся домой

Большие камнеядра празднуют в обед
Коль сделана игра исходят блохи
Затем страна пуста
Должно народа много больше голодать
Возьмите Вы судебный меч втолкните
с писульками горшок
Возьмите солнце Вы  его штанину
потрясите
Обдумано то хорошо всё хочет быть
Нежданно львы в моём камине
Нежданно пала голова моя на зад
Тэрэммтэтэ рэммтэ
Отчизну мы любить хотим великий
сырник
Луну старого Бисмарка
И корабли что огибают
в полночь пюре



Цилиндр-фронтон

для Джона Хартфилда

Поднялся тут с очков 
дада-уборной великанов ДадасОф
и  речь держал  Я ДадасОф
от самого начала до конца вплоть 
Держу бутылку шнапса в левой
и чернильную резинку в правой 
Не может мне никто К моим ушам
наружу буквы пляшут и в Хохэн-
фридбэргЭра такт волнАми живот
мой бьёт Я бью своею плетью с ост
на вест и юных блох что на моих
перстах хочу приветствовать
благостно криком Моя башка лежит
в нуле и ноги на свои крюки наве-
шивают ледоморе но никто не знает 
для чего то хорошо То Dadaco cя
книга солнца но также солнце
для чего то хорошо не знает Смо-
три на белый пар что из моих
ноздрей по всей земле исходит
ширясь, смотрите — тени у меня
отбрасывают губы  Я юна Луна
что в водосапогах при отправленье
поездов стоит телок я кой по водо-
сточным желобам в парада марш
восходит Да да тут ваших поразит
земных невежд и слепоползунов
тут раздерёте нос себе на баке с
керосином но не во все дни вечер
всё ещё  Кто-то пришел с губной
гармошкой да заиграл слоны даб
заплясали Я метеор кой из сосков
луны падёт Цилиндр-фронтон мон-
тирует его Джон Хартфилд Хе
земноработник ваш и живодёр
вскрывает чрева и под вашими
ногами вОлос попирает Суд
начинается и уж великий день
расплаты тут.



Конец света

 В общем и целом сё на самом деле 
с миром сим пришло
 На телеграфных у путей столбах сидят
коровы и спокойно в шахматы играют
 Меланхоличен столь лишь какаду поёт
под юбками танцОвщицы фламенко
как штабс-трубач и целый день орудия
горюют
 Это и есть в лиловом тот ландшафт
о коем говорил херр Майэр око когда
он потерял
 Только с пожарною командою ночной
кошмар сей и изгонишь из салона
правда распороты кишки их пополам
 Да да тут Соня целлулОидный пупсик
гляньте эдакий чертёнок и возгласите ж:
God save the king
 На дымоходе „Meyerbeer“ сим скопом
пук монист но только штурман тут один
с понятием о С и столь высоком
 Учёба начата всерьёз и с пальцев ног
анатомический я стягиваю атлас
 Видали рыбу перед оперою в Cutaway
коя стоит уж zween дня и zween ночи?
 Ах Ах Ваш Чёрт великий — Пасечник ах
ах Ваш и Комендантов плацев
 Воля wau wau wau Воля где где где и кто
не знает ныне что наш Отец-Гомер создал
в стихах
 Войну и мир в моей держу я тоге но в ито-
ге предпочитаю всё же шерру-бренди смесь
 Никто не ведает сегодня был ли он вчера
 К сему такт крышкой гроба отобьётся
 Коль кто-то только б мужество имел бы
чтоб отодрать трамваю хвостовые перья
Великое то было б Время
 Зоологи-профессора сбираются в лугах
 Они ладонями там отражают нападенье
радуг
 Кладет великий маг на лоб свой помидоры
 И не наполнишь ни куста ни замка наконец
 Скачет скакун свистит косуль самец
 ( Кто же не стать тут слабоумным может)



Лукопёк

Требование

 Накладывайте о накладывайте электросети
эти пути на ваши руки и бейте ратушу разрядом
берите лебедей с прудов лиловых и ширму рядом
у кровати фюрстин кстати очевидно так как
о очевидно так как должно всё стать всё стать
должно всё стать должно в земле ах hopsasa
случайно попал в живот я бабушки моей о
айовэй о айовэй мой череп красен и перфо-
рирован прекрасные кишки бьют из него
ключом причём коли напольные часы пробьют
о том накладывайте ванны по вашим икрам
так как уже роятся омерзительные лица
у головы магистра так как видится уже
на кромке цитадели дух аристотеля он носит
из гласЕ перчатки о айовэйх о
 в фартуках красных карлицы уносят пароход
 пралес несут глядите на пике их горба и кен-
гуру все в крике
 уж трубочисты падают с петель небес
 динамо остановлено от шей и зашнурованных
грудей канатоходиц беззвучно просвистывает
люксусный экспресс
 в штанов подкладке из сафьяна вечер найдёт
последний свой покой
 летают русские качели кувырком из птичьих
гнёзд и ах от боли боле не орал осёл кой в
тишине чтобы рожать лежал уж на  спине



Душа голуба

 в трех четвертей размере над озером
над Цюрихским восходит твоя душа
 старый морской грабитель зюйд-вестным
укрываясь от влиянья ночи
 его же лампионная душа в дыхании восходит
истлевающего леса
 отзвук блеска революций только что покинутых
кроватей и городов вздымая за собою вихрем
 никто своим зонтом и солнце не уколет
 и ни профессор Кначкэ и ни президент сам
Эбэрт и ни ты
она же властно убивая шум готовящийся ох-
ватив зигзаг
 над каруселями и saltimbaques (Пикассо) ха
порхает
 не вспоминая вовсе про 2.50 для горничной
в отеле
 это напор чудес организации всех восковых
фигур
 большое Halali в Макао или  упитость в Mexiko
City la la
 никто не знает  час расчёта сини в сини
 где на столах менял с изысканностью всех
столетий
 любовь будет причёсана на чеки
 никто не думает про лошадь сено жря и библию
читая
 сродни своей главе трамвай и колокол сродни
 что под водой забьёт при приближении огромных
пароходов
 Лишь восходящей над озером над Цюрихским 
в размере трёх четвертей
 нет памятника никакого открытия и никакого
на деле праздника кущей



Don Inigo von Loyola

Заключительное песнопение

Корабли-Gallionen вверх
и вниз станут влекомы от
луны уединяется душа и
на суму души  индейцев
мы меняем веру и шлюхи
кои дьявольским пороком
повинны были долго уже
восемь дней целую я ка-
мень на коий Хэрр Наш
Christus стопу приложил
когда восходил он к небу
юнец один блондин меня
бичует как солнце всходит
и жабы пьют мою святую
кровь я бросал за собой
мой взгляд и мытари все
и греховоды взгляд на
мои глаза пока каждый
из них дух не испускал
я перешагнул рубикон 
в моей голове таинства
святого причастия клу-
бятся и мои лошаки во-
сходят по-над городами
и народ молится им о я
держу тенекрыши и зем-
лепрестолы пред собой
как на радость мою кто
хочет мне запретить с
криками идёт земля пре-
до мной ABBA ABBA
зовут мудрецы на пути
за мной коль дыхание я
затаю голосит се из мо-
гил коль пляшу говорят
волки своим мальчонкам
холодный Хэрр холодный
Хэрр как коий но о да да-
да но не во всём
ТЫ ЕСТЬ МОЙ ПУТЬ И
ПРАВДА
ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ СО
МНОЙ



Дада-поэма

1

На больших площадях стоят ивы,
Уже с недели ножи отточены,
Облака и раскаты грома перестоят сё время,
Где реки, кои мы нам налили?
Где шапки, кои мы на нас нахлобучили?
Где ёлка на Рождество, червём обглоданная,
коя связана со Святая Святых и детей радует...?
Здесь кричит мулла с высокой башни в кипящем
городе, и рыба стухла, и люди, кои её ели, стух-
шие, и чрева, как рыб брюхо, синие и блестят —
так стоят они тут, и смерть близко.
Недели многие шли мы босыми через пустыни
и лес, дабы море увидеть и бежать от одиноче-
ства, кое звездой и остатком на нас водрузилось.
Мы собирали гроши, чтоб себя прокормить, мы
купили билет на скакуна пустыни, названного
верблюд, и плётки напор был нашим гостем.
У нас было много известных гостей, среди них,
и клопы, и блохи со святым знаком на брюхе,
и мы покупали блошиную воду, дабы их прокор-
мить. И, когда мы вступали в великий Город —
Стой, блохи сказали. И мы встали с поддержкой
и курицей, замотаны и пришпорены и готовы по-
стичь суть существования.
Мы стали как мы были, изрёк один из мужчин,
коий на одну ногу был собутыльником глуби.
Мы были как мы стали, изрёк я.
Затем я взял газету и всё завернул.
Затем пришёл один из мужчин и всё развернул и
солдат встал, всё защищая от нас, коий
опасности отдолжил одно умное ухо.
То было время, когда поднялся потоп и
время крутилось и пальмы валились как сено.
             
То было время большого пожара и жара дыхание
вещи переставляло и от перестановки с лихвой
людям досталось, кои среди угроз ветра и мух
вечному предавались.


2

Едва мы стянули с мужчины штаны,
как он встал во всей полноте и, изумляясь
всеобщему восхищению, сказал, покраснев:
«Как вы можете?»
А мы сказали, что кто хочет, тот также и может,
и что лучшая добродетель — дельность, коли
верно на это глядеть.
И мужчина сказал, что хорошо это было, и мы
потрясли руки друг другу.

То было время, когда монотонное пение коло-
колов ослепляло грешников, и они выходили
из дому, прочь отбросив очки, и отбрасывали
костыли, и, когда костыли прочь были отбро-
шены, отбрасывали они прочь платки, розовые
и сиреневые галстуки, и когда сиреневые гал-
стуки прочь были отброшены, отбрасывали
они сами себя прочь, и, себя прочь бросая,
бросали себя вперёд. И мы их встречали на
рынке, где флаги приветствовали кайзера.

Кайзер был молодой мужчина, и имел мир под
собой, и нёс Райх-яблоко, как грыжевой бандаж,
как прямой мужчина, коим он был. И он говорил,
он был столь прямым, как это таким и даётся, и
держал Райх-яблоко высоко против народа, под-
няв вплоть до Адамова яблока, и народ ему под-
брасывал яблоки, и все радовались яблокам.

И мужчина, с коего мы стянули штаны, стоял
тут и наблюдал за своей судьбой. « Сера в
воздухе... — молвил он — и реки завиваются
к горизонту. И дома трещат в солнце, и ветер,
и люди стоят вместе как жабы в пруду, и всё
стоит вместе.»

И мы взяли себе Свободу и обратились к нему,
в то время как молодые вокруг стояли и на об-
щий выбор человечества жаловались. И одна
фрау из корзины булки вытащила и «Ага» про-
ронила. И мы все сказали: «Ага».

То было время, когда годы чёрными стали и сере-
брились в луче Бесконечности и покрасневший
свет побледнел и се не было боле звёзд песнопе-
нием.    
 

3

Мёртвые все же нашлись
в их совместной могиле,
против горы что лежала,
там вырыта солнцу.
Тряс океан кулаками, что пенны,
и ветер
(зарегистрирован в обсерватории)
дул временами,
некий стеблей посетитель
и пальм целовальщик.
Даль, где начнётся,
там слёз не найдётся, но кости
от лошака, хороши для детей,
и в достатке,
ими себя чтоб забрасывать.
Мир же Надежды
переполняют навоз и дерьмо,
и как занавес вечер
синий в борделе.
Бордель ж не в Rue d'Hanovre,   
где перед шлюхами Эдуард
сам Седьмой золотыми
низко склонялся и жезл
затыкал свой под ложе.
Иль ты Король или Кайзер,
спросила ЗуцЭттэ,
тапок свой алый достав
из-под платья, даб сразу
им по его бить ланитам.
Я как лошак, муж сказал,
и лошака я желанья имею,
ржу по утрам очень громко,
а также под вечер, 
солнце когда золотит
оловянные крыши бараков,
сразу жену призывая.
Она у меня  лошачИха. 

В жизни своей встречал лошачих 
я столь часто и много,
так рёк лошак, но из всех
её нету прекрасней, а пахнет
не лошачихи как сохлою кожей
и непереваренным сеном.
По вечерам едим мы репейник,
в большом серебряном чане
варит она его нам,
на раскалённые камни поставив.
Приправой же крысы,
и с жабами будет сё есться.
С глиной, с тимьяном и с мирром,
быть может, с мороженым даже.
Но коль и случай, и портмоне
нам позволят.

Судьба же существ,
лошак говорил,
лежит в их копытах.
Блестящими их содержи,
так хорошо тебе будет.
Долго ещё
так мы вели разговоры,
вплоть до того
пока не заполз мне
холод под галстук,
и дюны в дали
показались внезапно
малыми айсбергами,
что как ребячья игрушка,
передвигаемы были
и волчками крутимы.
 
То было Время,
миссионер в коем ШтЮбэль,
надеясь на Бога,
вдруг заболел болезнью печёнки,
и был он в сомненье отныне:
Бога ль судьбу обвинять?
И все на ночном одеянье
пуговки пересчитал,
но, истрёпана вся от напора
давних иллюзий,
сердца ослабла ограда,
смёл кою ветер, и умер
сий так как жил, от них не уйдя,
не придя ни к чему,
и как и прежде без смысла
и без пониманья.


4

Я ничего не хочу больше видеть
как только тебя, коли вижу,
но, коли зренью наступит конец,
я тебя не увижу.
Так я стоЮ, как я вижу,
и, что я стою должен видеть.
И как мы это сказали,
гром пал тут на город,
и как  докатился, 
тут же «Ага» люди сказали.

Это хорошее время,
одно где Ага за другим
тянется следом,
но времена имеются также,
когда говорилось,
что ничего повторённому
стать не могло б предречённым.

Люди стояли на рынках
и торговали тухлою рыбой,
и управляли старьёвщики миром.
Пасторов время и комедиантов то было,
и днём и ночью комедии всюду игрались.
И ничего, что к «Ага» бы добавить,
люди не знали.

И расширялась Синедымозавеса,
и хорошо инженеры известны,
что помогли ей в окрасе и форме.
Да и писаки в газетах, что эксперементам
с этой синедымозавесой счастья желали.
И днём одним,
все когда они вместе стояли,
сини, и дымозавеса и синедымозавеса,
да и другие, кои со скоростью ветра
были пришедшими,
и как прошло преклоненье
и реверанс пред Неведомым,
кое сю Общность страшило,
тут и Большое «Ага» состоялось.

И тут с мощнейшими газами трубы
синедымозавесную песнь испустили,
и инструментов блестящие шеи
от радости гнулись
и была благодарность всеобщей.

Синедымозавесным был год,
и на розовых цыпочках дети
и в накрахмаленных платьицах белых
шли через синедымозавешенный город,
коий всему раскрывался тюльпаном.
Люди ж носили тюльпаны,
свои обмотав ими шеи,
и сам тюльпан был повсюду
великой синедымозавесой.

Это был год, где всё пало друг в друга,
и начиналось Великое Комкать.
И от углов всё ломалось,
как пирогов, кои гнилы,
и размочаливалась до фибр
желта древесина.


5

 На кораблях долго мы плыли и море было
красно и солнце днём и звёзды ночью
 земля и солнце, красные студенты-бродяги,
 а мы плыли сквозь водоросли и запахи вод
и глубь моря, ага, где-то свистит новая буря,
что всё выметет начисто.

 Солнца как огненные волчки и звёзды
 как если б от чрева ночи они отпали б,
сверкая,
 нервные звёзды, Бесконечности ноздри
сопящие.
 Так плыли мы под ступнями Бога, гроты
громадные и тень, нас вздёрнув, а мы всё
поём.

 Капитан, по имени Алекс, поёт на баке,
 и он кладёт руку на Адамово яблоко,
как хотел бы с себя кожу содрать, но лишь
бушлат его падает,
 и белая шея, лебедь и надувательство,
Явится,
 детская шея, что зовёт в минувшие дни
назад.

 Когда-то, полных отваги лет так сорок
назад или более,
 играл капитан в саду у дома, и мать
 сказала «Ага», и капитан сказал вслед
за нею «Ага»,
и так стал из вечера и утра день первый.

 Если красный себя с жёлтым размножит,
возникнет земля,
 и индейцы на сбитых ступнях танцуют на
движимой гальке, тёплой ещё от живота
крокодила,
 и там, где лежало каное, теперь лишь его
отпечаток,
 как если б гигант землю бы вытоптал.
 Песок и Сода подмастерья  сих игр
индейцев, кои напоказ выставляют голов-
ные уборы из сельдерея.

 «Глядите, друзья, корабль.» — молвил
Вождь, когда он табак из ушей выплюнул,
скручен ревматизмом и раком, коий ему
чрево желтит, и нет мага, помочь коий мог
бы.
 « Глядите, корабль,» — он молвил.
 И индейцы сказали «Ага».

 И они все встали, рядами, тряся металло-
лодыжками,
 и киноварь пала с их лиц, добросовестно
выбранная,
 и начали перья чирикать, перья колибри,
зелёные и переливчатые, из птичьих хво-
стов надёрганы.
 И все сказали «Ага».    


Идиот

Опущены сереют жабры из гримасы,
с трудом топыря уши, точно гиря,
Он замер, тупо на миров ужасных массы
глазами экскремента рас тут зыря.

А их гремят вокруг него столовые приборы,
платками красными яря бычину в румбе.
Но, опустившись, он плывёт под оры,
вдали на синей от тюльпанов клумбе.

У носа, прямо перед ним, подвесили лампаду,
но не притронется он к ней и лапой обезьяны
и всё ревёт, залившись смехом до упаду,
хоть, вроде бы, к тоске и скорби нудят раны.

По кирхам красные висят ковровые дорожки,
ему отмыть священник хочет кистью уши.
Но воз горит. Его хватают тут чинуши
пред алтарём, где бродят свечек рожки.

Он упирается в ремни руками, и у швабры
трещит рябинник, стержень твёрд из стали,
и стены, что его тут в плясе обскакали,
рвут внизопущенные жабры.

Сидит колибри, щебеча на гнили лета,
ему ж заботливые ветви гладят ноги,
что, возбудясь от солнечного света,
из брюха зрят как указатели дороги.

Басят навозные жуки в бедре его и рьяны,
упившись гноем, сгоряча готовят бучу.
Дитя на пальцы ног ему бросает булдыганы.
И на него тут всяк батрак наложит кучу. 


Вальтэр Зэрнэр
(1889 — 1942)

Лучший пластырь также
красная благодать

Полокувыркная посуда:
под тост совсем столь сладки упилИсь
Prommery greno first Ниналлы губы.
Минькофф, некто и вовсе  русский,
упадочен на околопутях.
Мимо ладошка девочки-подростка:
использована грудь вздувает бело-
курость.
Вся ль.                Шаль.
Глоток вина (длина 63 см.) в алоулуч-
шенные ноздри извергая, тот, всего
один.                Queen!!!
Ибо тапёр ансамбля обшёптывает
тучный Posterieur у Куно .
Клубок, которому в поту подергивает
всё предплечье.
ВпереднадгрОзово: вскрик Sibie
природно необъятен.
Гемоглобин вплоть до вершин.
Нынегорящая педаль в месте другом
столь восхитительно скользит
заглаженным уж животом.  При том.
Необгоняемо вперёд linqua-жирнейшие
свои всё обтирает ляжки:  Isidor. 
О как мила мне шайка жизни!
( вечерами природный элемент).
Крушевац пялится на ах-столь-
отдалённый в дельтоскладках Zuzzis.
Baynes Destiny (Мазохистско-премилейш)
скрипичнослюнно бьёт ключом угла
вкруг;
Жесть из того шатаясь тяжко вверх:
куцефлёрный пах (? Габи!) на то
волнами, полон такта.
«Верность — не зуб с дуплом...»
(Скрещение дитя и кегля)
Madam V. вяжет, взвешено столь,
в пальцы бокал Roger :
 Всё Целиком болтает стул-к-себе.
Загон.                Перекривлён.
Кстати: вычтутся болезни пола,
стал коитус б всеобщей оживлённой
игрою общества,
был в лавке б,  даб иметь бы. Basta.


Манжета 7
(романс)

Это не тяжко белокурым быть

С тех пор как красные круги в такие ночи
в скачке сюда во весь опор —
гнилА надежда смысл постигнуть часа

Взгляни мне в глаз
Расколотый миндаль приспущен на флагштоке
Cointreau triple sec  с двойною таксой
Каждое облако вкруг шеи недостающий  гриф
Полная ванна  каждая морщина паха
Главное слово каждый раз билет к езде по кругу
Je te crache sur la t;te
Взгляни мне в глаз
Г

Так тяжко это белокурым быть



Манжета 9
(элегия)

Яснее говори

Жёлтая трость скользит мне сквозь мозги
Светлей во всех подвалах
чем в моём желудке

Яснее говори

Я слушаю охотно хлёст на голой Babyпопке
с тех пор тебя как это восхитило
если от этого встаю лишь на дыбы
О отчего себя же медленно ни гладить
приветствуют в тихом восторге
для снятия сапог подставки
с той стороны бюргэрской кухни

о говори яснее

Делай лопаясь твои дородные дерьма холмы
как если бы твоя утроба мощной
метафизической страдала бы отрыжкой



Манжета 5
(эпитафия почтой)

Ты никогда сырых лоскутьев не любила
Каждая сдоба на твоём столе была причина
На верхней у тебя губе последняя качалась грань
Высвистываешь гласные ты как всегда на мне
Всё пылко висло на твоём запястье
Ты была отсылка
Меня проигрывала ты
 


Манжета 22
(восточная запруда)

может кулаком омытый тихий щебетать
каждая соскА мордашка любит ковырять в зубах
из дамб промежности жасминится шумодитя
отелями на час и сменой аэрокомпаний
взбивается кузина мыши летнею оладьей долго
изнуряется совсем  в конце концов этот немой
всего туманопоглотитель
слишком долго
а также полон убежденья
не без подагры
пробивает
он
весьма
всё больше
билль робкого они уже видали



Манжета 202
(joop)

допрошенная о манящем красном вязки
о метрополии о доках о набойках vaus икрах
ха тюльна как ха как  вечернее изданье
что мне финляндия
haag-созвездья гейзер и из пуха свет
весьма нахмуренное проклинает запад
качаемых с горючим баков от побочного
престола ха
как тикает в ламелях майоратов ха гогочет как
вдоль по лазури смывов
как всасывает выгребною ямой исчезновений
и шнюфф памф вимпф трэмш
вдоволь пульсации оттрелит в шелковистую
пеньку
о пролонгации кунжута мятовздутых ojojoj
dont  j';tais vreimeht amoureux
вымпелояблоко мне дай
передышкобормотанье
(o leckert;)
солнцекараваны
модотекст
легочнодухосототворное
может горячий только в пене хлопкоочисток
жить
солончак солончаков голодожерди славны горл
истёкшее на поселенье-миг буксировало
костеуглубленье
о понижаемое пальценапоминанье вкусно
вкусно
и опустошает слюноноситель
c'est exquis



Манжета 787
(micareme)

idiot poire imb;cile cochon
теперь же и залобызает бодрый дух
в коем слюнопотоки освежаются
и сверхвесёлые расстрелы фюзилёров
отрывают и росны и запальчивы
в концах локтей мокрых орехов зеленей 

сеном любимые свечечулки вздыхают также
выжаты сородопущенья от жестегроз
лютая галушка и резинорезультаты впредь
нежно зажарен горизонтоплужник хоть
лопнет как взрослый с высокопресновздутьем

перед тушённым мусороминистром для колон-
ной ярь-медянки бурлит всё ж жидкого фарфора
стойкой вОрот чего ж в изысканностях авто-
вертеловорОн пожужживает некогда любезны
наушники съедают препозиции покоенарушеньем
полные вздымают их рельсоноги

штукатурно трезвятся Омнибусы нам целью
милы перед крутыми мягкотелками вокзала
весьма сифилистичного юпитерова жеребца
к второму пасхи дню на коем небо некоторым
образом высОко и сине и странствовало за
казармы окрест и скучно стало то ему и чисто
механически были почти что скопом все упиты
и мохнатые запевы уже два праздничные дня
за четверть часа тут феликс в некой точке
временной его же жизни  женил себя cochon
imb;cile poire idiot да так что просто не
ориентированным больше был и к удоволь-
ствию того-то господина порешил



Хорошо темперированная chloral-pleiade   
 
ложа двора крушима дрынами хмеля
до ре ми  et t'aime beaucoup
гермоптица коротит поездку вежливых копыт
украшенной преамбуле вослед
кишки привратник кирхи облегчает
накладывая как на голову тюрбан
часто мнится что великолетние
ожившие изображенья циркошовинистов
держат за низки раковин гвинеи иль очки из супа
менструальные несомы самовары на средних по
величине плотах
от абиссинии к нагорью
ne balance jmais les belles paroles
белки восходят на этаж повыше чем потоп
из отношений конгожоров всех стерильнейшее
есть взрывное сердце
но генерал приветствует кораллы со слезами
на глазах
la draperie monte sur un oeil
plante dans un platane
god save la familli des feu-follets
et le fallot s'ouvre en framboise
шахматный ход несовершеннолетних коренеgach
вместеобогнаны колчан теряют футболисты
и плохим маханием руками начинают
они пылких кузнечиков конец
 el asombro de damasco (serenata de las contadoras de
palmira) luna el asombro de damasco (duo de taheida
y gran visir duetto y danza de la meca)



Вальтэр Мэринг
(1896 — 1981)

Коитус в Доме «Три девчушки»

(Мое новейшее стихотворение с новым
национальным гимном в качестве
приложения)

 Зад до лиловости себе стегай мой
сладкий шалунишка
 Плешь лунный свет ( и я внимаю
росту трав)
 Где прежде улюлю охот Дворов
(Феноменальнейшая дичь си манда-
вошки)
Германия Ты Штатс-кокотка
 И мне как раз одна щекотит Heerstra-
;e вдоль
 Как после ПОтсдама однажды в мае
 Не может тут ни кайзер ни король
 Лишь мазь сера
 1,25 гарантия чиста
 Из замковой аптеки бывшей средства 
 Тебе Kleene
 ЖАру что не поддает
 (Говаривал принц Ойгэн знатный ры-
царь от корпуса гвардейцев Pour le
Merite)
 И титьки из куста
 Так же республика нуждается в сол-
датах
 (НОскэ лыбится стыдясь
коль дойч-национально черно-бело
реют флаги)
 Сэсилия мой ангел
 Проветривай рубаху День рожденье
Кайзера  как раз
 Мы проведём к сему особый тур
 В Амеронген
 Окольными путями  сзаду
 Старый 175-ый
 Расчитываю я на Вас!
 Дисциплинирован полк Reinhard
превосходно
Дневным вознаграждением в пять
марок
 (Не путайте с Артуром Каханэ из
дойче театра)
 И Ящиком Пандоры
 Иль к стрельбе готов в любое время
 Да попадает в чернь всегда дойче
солдат
 Где нет уж белокурей
 Приветствуемо будь Ты дивное моё
Сорренто
 Ах пощекоти мне лацкан на штанах
 Человек в Ваймаре Эбэрт!
 Ну толстушка хочешь ты разок
 Последняя любовь от Йоте
 Дети и народопорученцы лишь за
полцены
 Без принужденья к чаевым
Обер, чашу девьих плев
И чтобы сверху Melange изрядно
Сей херр тут нов ещё
И теки же в развлеченья!
 Семейная купальня сё Националь-
ное собранье.

Ревёт, как отзвук грома, зов,
Как звон мечей и волн валов,
Дойче жены под шнапса дух:
Ах! в талии меня крючь! Ух!


Курт Швиттэрс
(1887 — 1948)
 
К Анне Блюмэ

О ты, возлюбенная моих двадцати семи смыслов, я
люблю тебе! — Ты твой тебя тебе, я, тебе, ты мне.
Мы?
Это (между прочим) сюда не относится.
Кто ты, неучтённая комната — женская? Ты есть
есть ты? — Люди скажут, ты была бы — дай  им
сказать, они не ведают, как стоит колокольня.
Ты носишь шляпу на своих стопах и странствуешь
на руках, на руках ты странствуешь.
Халло, твои красные платья по белым складкам
пропилены.
Красно люблю я Анну Блюмэ, красно люблю я тебе!
 — Ты твой тебя тебе, я, тебе, ты мне. — Мы?
Это (между прочим) к ознобу относится.
(Blume — цветок, винный букет, заячий хвост, око-
вАлок)
Красная Blume, красная Анна Блюмэ, как скажут
люди?
Вопрос оценки:  1.) Анна Блюмэ имеет птицу.
                (с приветом)
2.) Анна Блюмэ красна.
3.) Какой цвет имеет та птица?
Синий есть цвет твоих жёлтых волос.
Красна та воркотня зелёной твоей птицы.
Ты скромная девушка в повседневном платье, ты
милый зелёный зверь, я люблю тебе — Ты твой тебя
тебе, я тебе, ты мне — Мы?
Это ( между прочим) к жаровне-постели относится.
Анна Блюмэ! Анна, а-н-н-а, я выкапливаю твоё имя.
Твоё имя каплет как говяжий растопленный  жир.
Знаешь ты это, Анна, знаешь ты это уже?
Можно тебя так же сзади прочесть, и ты, ты
Прелестнейшая из всех, ты сзади как спереди:
« а-н-н-а ».
Говяжий жир каплет гладя меня по спине.
Анна Blume, ты капельный зверь, я люблю тебе!


Назовите Вы это разделкой

Анна Блюмэ есть участь. Сразу перед
и сразу после укладыванья в кровать.
Анна Блюмэ и есть тебе та Дама подле
Анна Блюмэ и есть единственное чувство
к любви, на кое ты вообще пригоден.
Анна Блюмэ и есть Ты.
Анны Блюмэ разделать значит тебя забить.
Был ты уже раз забитым?
Анны Блюмэ забить значит разделать тебя.
Даёшь ты себя охотно разделать?
Забей Анна Блюмэ, настрой перед
укладываньем в кровать.
Забей Анна Блюмэ, тебе Дама подле.
Анны Блюмэ забить, есть та единственная
разделка, к коей ты пригоден вообще.
Коль ты не случайно совсем непригоден
быть можешь



Шататься

Шататься.
Дождевой червяк.
Рыбы.
Часы.
Корова.
Листает листья лес.
Капля асфальт в снегу.
Cry, cry, cry, cry, cry.
Какой-то лопается мудрый Муж без гонорара.


Так-так!

Сидят на крыше как-то раз впотьмах
Четыре каменщика, и один вдруг: «Ах!»
Второй: «Возможно это как?»
И третий: «Чтоб держала так!!!»
Четвёртый: « Без носителя ж никак!!!!!!»
И с бах и трах
Тут крыши крах.



Стихи

   б
   ф
   бв
  фмс
  бврэ
  фмсбэвэ
 бэвэрэтэ
 фмсбэвэтэ
 п
 бэвэрэтэцэу
 п
бэвэрэтэцэу
фмсбэвэрэтэйэу
пэгэ
фмсбэвэтэцэу
пэгифф
КВуи - Э


Порно и-стихи Та ко

Это «мэ-э»
нежно и мирно
и себя оно
рогами
не озлобит
сзади с Вами



Стихотворенье

Терпенье, ты мала
В любить покоить
Ещё так много
Ещё так много
Приду ещё тебя я вскоре
Ну а замечу я того
И тот придёт на то
Так принесу тебя я, мой


Симультанное каа гээ дээ

каа гээ дээ      такэпак      тапэкэк
катэдраале      такэ            тапэ
драале             такерак       кэк кэк
каа тээ дээ      такэпак       тапэкэк
катэдраале      такэ             тапэ
драале             такэпак       кэк кэк

(все:)               оовэндуумир         

каа тээ дээ      диимаан      тапэкэк
катээдрале      диимаан      тапэ
драале             диимаан      кэк кэк
диимаан          - - - - - - -     диимаан
                диимаан               
               
(все: )              аавандуумир
       


МореСОС

Если лают журавли
Там, где плясы волн вдали,
Разнесут кораблик «пли».

Если б тысяча ракет
Бросила б на то свой свет,
Как растоптан б стал предмет.

Кто ж раз то переживёт,
На тот свет свершив улёт,
На зубах трясётся тот.


Нескромное и-стихотворение

Дам-Рубашки . . . . . . . . .
Дам-Панталоны, франш модель
Дам-Панталоны . . . . . . . .
Прима Дам Ночьпоннэн . . . . . .
Дам-Комбин-ации-езоны . . . .
Хэррам Рубашки, правда, травольна


Двенадцать

Один Два Три Четыре Пять
Пять Четыре Три Два Один
Два Три Четыре Пять Шесть
Шесть Пять Четыре Три Два
Семь Семь Семь Семь Семь
Восемь Один
Девять Один
Десять Один
Одиннадцать Один
Десять Девять Восемь Семь Шесть
Пять Четыре Три Два Один



4 темы Прасонаты

Тема 1:

Фюммс бё вё тээ цээ Уу,
                пёгифф,
                Квии Ээ

Тема 2:

Дэдэснн  нн ррррр
                Ии Ээ,
                мпифф тилльфф тоо,
                тилллль,
                Йюю Каа?

Тема 3:

Риннцэкэтэ вээ вээ ннц крр мюю?
                цииуу эннце, цииуу риннцкррмюю,
                ракэтэ бээ бээ,

Тема 4:

Рруммпфф тилльфф тоооо?
      


Францу Марку

Кошки
           ножат
Кошконоги Люди Страсть
Люди омиряют Землю округляют ж Кошки
Кошки лапят ту прирученность у Трав
крестят Нити Штрих
Мозгуют Страсть Вой двадцати тыщ Кошек
Зачернилолапят Кошки Место охвостят
И Места, Места, Мест Кошки
Кошки, Кошки, Кошки Место
И Лап, Лап, Лап Лихтер
Человек 


Журналу «Штурм»

Узко глазеет тот светосигнальный зверь.
Еврей скрипачит тот Бумага розовый песков тот Воздух
Молчит странствовать внутренне завыть Стена
тот ДромедАр
И Блюмнэра Рудольфа воплец
Я раскромсаю эти Треугольниколафетоходы
Рельеф из твороговатрушки зеленеет
Красно восходит тот полос наборщик на Коров
Дуга гнёт
Стрелочник круто вздымает те Пространства
оковы глупых чурбанов в воплецелиниях ног пальев.

Ты Дромедар тот
Ты тот чурбан
ты тот чурбан в моих линиеногопальцах.
Блуди ж рельефно зеленеет эта кошколапа.


Schreizen

Рыба Укроп стенают Пальцы Карпокровь
Эрцбэргэра скрывают горы
БашневысОко чтоб внизу ползти твои Ули(т)ки
Громко Мрак членить Часть
Кольца из свинца
Из проволоки кольца
Снег
Снег
Укроп вылавливают Карпы Пальцев, крововстречно
Тихо Укроп вылавливают этот Стон.
Будет намолено: Собак вести на поводке.


подделка

Тонка сереброкрапчатая зелень
В руке 5-6 отважных до смерти людей,
Кораблик взят в наём —
И рыжая Мари взорвана тем.
Затем
Если никто больше не может,
тут «Анна Блюмэ» во всё горло  отпет куплет. 



Сонет

Погода хороша — я либерал,
Плоха — мне гол ландшафт и мал,
Вершины выше чем низины пьедестал.
Чем были б люди не найдя свой идеал?

Хлеб жизни идеал в себе несёт,
Любой без них был б мёртв, раз пуст живот.
Поэта рифма от нужды всегда спасёт,
Пусть он и из отходов рифмоплёт.

С утра в постели оттого любой поэт
Слагает полнозвучный свой  сонет,
Где все высокие дела воспеты в кураже

И крёстными стоят при завтраке уже.
И чем был б  мир без идеалов на заказ,
Где вместо рифм пустые плошки были бы для глаз.      


Я стану прошедшим

Я башенношатаю
Вялый ветра Лист
глаза Постройки Люди Скалы
Обвей Шатанье Ветер
Постройки каменеют Люди Скалы
Всё башенношатаю крови Лист


Я пою мою песнь

Я песнь мою пою в тиши в печали,       а слышит кто — едва ли.
Она в моей восходит глубине,                то  неподвластно мне.
Её мелодии к тебе нестись сюда,            теперь иль никогда.
Что ты души не слышишь стон,              я потрясён.
Так пей же чай, из цвета лип,                смягчишь ты боли всхлип,
Спроси меня: «Да ты ль здоров,              иль старых хворь коров?» 
 

Кашлескерцо

(Всё прокашлять)

крафф
пюш
крафф
пюш пюю уу
крафф
пюзюмюзююр
крафф
пюзюмюзофф
крафф
пюзэмюзэ
крафф

пюзюмюзофф пюсюмюзююр пюзюмюзайш
пюзюмюзайш пюзюмюзофф пюзюмюзююр
пюзюмюзююр пюзюмюзайш пюзюмюзофф

крафф
пюш
крафф
пюш пюю уу

крафф
пюзюмюзююр
крафф
пюзюмюзофф
крафф
пюзэмюзэ
крафф

пюю уу пюю аа пюю оо
пюю уу пюю оо пюю аа
пюю уу пюю оо пюю аа
пюю оо пюю аа пюю уу

крафф
пюш
крафф
пюш пюю уу
крафф
пюзюмюзююр
крафф
пюсюмюзофф
краффпюзэмюзэ
крафт

пюзюмюзофф пюзюмюзююр пюзюмюзайш
пюзюмюзайш пюзюмюзофф пюзюмюзююр
пюзюмюзююр рюзюмюзайш пюзюмюзофф

крафф
пюш
крафф
пюш пюю уу
крафф
пюзюмюзююр
крафф
пюзюмюзофф
крафф
пюзюмюзэ
крафф



Песнь Альмы

Сел мальчик у ручья,
Вода была светла,
Вдруг рыбы блеск у дна,
Вдруг рыба проплыла.
И мальчика в ручей
Завлёк той рыбы лов,
И он, нырнув, у дна
Услышал дальний зов:
Ты не на дне ручья,
Чья столь вода светла,
Не рыба то у дна,
Не рыба проплыла.
Не рыбы в глубине
Был блеск, нырнул когда,
А тут, на самом дне,
Чужая то звезда.



Базель

Немного вверх,
и вниз, а меж —
Райн, чья бежит волна.
Вода быть может зелена.
Но в дождь и в с бурей снег
бура она,
она бура видна.
И соответственен и фён
с земли со всех сторон,
над нею город возведён
и Базель назван он.
Там мил козёл
там ножит Хол,
и шутит зелен лес.
Заколот рыцарем дракон
у башни побеждён.
Вся из цемента кирха здесь —
пик Мозеров времён.
Горит
в одежде,
раз горит.
С улыбкой милой для ворот
ждёт хор тут милых жён.


Все птицы

С десяти уже до трёх
У весны прощальный вздох.
Мухи все уж тут как тут,
Матерей всех Мам зовут,
Хэрры все, то Папы тут,
Песни все дада поют:
Птицы все! все птицы тут.


Вечер

Пыл лаской нежит миропоцелуй
Свист Солнце Нити Солнце (Цеппелин)
Я Нити Солнце Слюдоблеск
И Слюдопылами нежнеет мир.


бии билль

бии билль
бээ бэлль
баа балль
бэмм бэмм

бээ билль
бии бэлль
баа балль
бэмм бумм

бээ билль
бии бэлль
баа балль
бимм бимм

бэмм бэмм
бумм бумм
бимм бимм
бэмм бэмм


Банальности с китайского

У мух, раз многи, коротки ноги.
Дни спешки жутки — жди заминки шутки.
Красна малина — красна она.
Конец как жало — конца начало.
Банальности рутина есть украшение любого гражданина.
Недолги мухи у граждан, если сухи.
Пряность в желудке есть краткость в шутке.
Любая с фартуком жена — награждена.
Почин любой конец имеет свой.
Мир лишь содей — уж полон от ума людей.
Умный всяк есть дурак.
Не всё, что экспрессионизму названо служеньем,
является искусства выраженьем.
Умников толпа всё ешё глупа.
Кто глуп со всех сторон — умён.
А ум при ком — тот остаётся дураком. 


Стена

Пять  Четыре  Три  Два  Один
Стена
Стена
СТЕНА
СТЕНА  СТЕНА  СТЕНА
СТЕНА  СТЕНА  СТЕНА
СТЕНА          СТЕНА        СТЕНА       СТЕНА
стены
стены
Стены
СТЕНЫ  СТЕНЫ  СТЕНЫ
СТЕНЫ      СТЕНЫ  СТЕНЫ      СТЕНЫ
СТЕНА  СТЕНА  СТЕНА
СТЕНА     СТЕНА   СТЕНА
стена      стена      стена
стена
стена
стена
стена



Маленький норвежский стишок

Снежинок тихое круженье
в столь монотонном пенье.
Столь это небо серо.


Бухгалтерия у маленького ремесленника

Я иду
Ты идёшь
Я иду
Ты идёшь
Я иду иду
Ты идёшь идёшь
Идёт
Я бегу
Ты бежишь
Я кричу Жадность
Ты кричишь Крик
Я опрокидываю обвал
Ты опрокидываешь меня
Щебнеразгрузка запрещена!



Тоска

И
Без
Иметь
Петь
Дождевой червяк
Переступить
Лирика
Традиция
Тот нищий
    О
Пустой
Зелёной
О ради
От дороги
Той травы.


Ногограницы

Границы
Границы
Границы
Одна нога
Одна
Нога
Окоп
Окоп
Одна нога


Сменоученье

Люди страдают тысяч ноль.
Прощенье опускают ядотени.
Прощенье опускают глуби.
Звездит прощенье небо.
Страдают глуби тысяч ноль
Страдают тысяч.
Свыше.



Ледочасы

Закипятить с водой часы сдуть лёд
Жар крошит жар сдуть лёд
Часы варить часы закипятить с водой лёд жар
Часы варить лёд
Мимоза, апельсины, Афродита, каска Флора, Афродита.
Я путешествую у жизни мёртвой рыбы.   



Мир полон помешательства

Я
Ты
Он она оно
Мы вы они
Кладбище
Живой форелесоус и прегромко
Я свыше ты
Прегромко
Форелекладбище и свыше
Он ты форелерыба
Живо-тихо
Ты!
Кладбище претихо
Мы живём
Мы
Кладбище живёт форель
Живая форель играет
      Мы играем жизнь
            я играю ты
                Тихо
            Играем мы?
            Живём мы?
                Мы
                Вы
                Они




Немо

Насажен червь на удочки крючок.
Червя глотает рыба.
Рыба глотает также удочки крючок.
Удочка тянет рыбу.
Рыба на удочке теперь.
Удочка рубу к воздуху тянет.
Рыба на воздухе умрёт.
Удочка рыбу умертвляет.
Насажен новый червь на удочки крючок.
Новая рыба нового червя глотает.
И из руин новая жизнь цветёт.


Рауль Хаусманн
(1886 — 1971)


Вы говорите

Вы говорите: что тут можно сделать?
Тут ничего не сделать,
поскольку нечего тут делать.
Чего хотите Вы чего-то делать,
всегда это приводит ни к чему.
Раз ничего приводит  ни к чему,
приводит ничего к чему-то.
Что-то — всегда ничто,
что-то поэтому ничто.
Итак ничто ничто
и что-то — тоже ничто.
Тут ничего не сделать,
тут не поможет и всему ничто.
Ну Вы скажите раз: тут прекратится всё



Йоханнэс Баадэр
(1875 — 1955)

Фифи

 Починка по мерке специально работа по
раме...  Фифи кладёт 16 яиц в зелёный
сточный канал-Риннштайн. Нихт Айнш-
тайн. О ты зелёный сточный канал-Рин-
нштайн! Станешь ты 16 яиц высиживать?
Пожалуйста, ну пожалуйста, Фифи упра-
шивает.
 Зелёный желток в зелёных моих яйцах. И
у цыплят зелёные стеклоглаза.
  Фифи и чего ж ты крупу зелёную а не
красную берёшь в жидкость для волос?
  Но Фифи не слышит и не видит. Она всё
ещё думает о сточном канале-Риннштайне
и его зелёных вылупленных глазах.
 Что у тебя за большой рот, сладко-сточный
канал-Риннштайн! Мои цыплята станут есть
взбитые сливки. Я Фифи буду варить их. Го-
товить зелено. Всё зелёное что жёлтое. Фифи
синяя от радости.
 Стань же синим, зелёный канал-Риннштайн!
Мои цыплята хотят жрать лучше синее.
 Фифи сошла с ума. Фифи хочет ещё зелёных
жарить цыплят. И кто Фифи.
 Починка по мерке специально работа по
раме, поёт Фифи и свистит к тому синерант-
ными ногтями ног. Зелёные синь-глаза Фифи
вспыхивают жёлто сквозь резедослепящий
сточный канал-Риннштайн.
 Фифи хочет примерить себе сапоги на норд-
зюйдной железной дороге, Фифи покупает
коричневый билет для 16 цыплят и весь путь
мерит шагами. 400 миллионов стоит норд-
зюйдная железная дорога а раньше лишь З2.
И Фифи берёт зелёный канал-Риннштайн
под руку садится в траву и поёт серую песнь
о норд-зюйдной железной дороге:
O Fifi soda, fifi, fifi, fifi, ffa. ffa. Fifi soda, fifi,
fifi,ffa, ffi, ffa, fifi, ffa, fifi, ffa.
  Идём, зелёный сточный канал-Риннштайн,
садись на норд-зюйдную железную дорогу.
И тогда мы сбудем 16 моих цыплят: кого за
семнадцать, кого за пятнадцать а кого и за
четырнадцать миллиардов красных круп.


Йоханнэс Тэодор Бааргэльд
(1892 — 1927)

Армада Дульдгэдальцэн

Первая боль афишной тумбе не была ребёнком
Но вторая была и встала рядом с ней и называлась
Армада Дульдгэдальцэн океана
Троицодева и принце-сса
С волоса к волосу с неё свисало
Глазоубранство уж тогда готово столь что
Литфасса псы лаяли сзаду под-над головой
Обпрыгивали первороды Но напрасно Армада
Дульдгэдальцэн обпрыгивали лишь самих себя
Меж тем как первые себя казали
Сто двадцать семь левых ушей от той что
Умная дева (от ушей) УшЕллой
Ушеллой Раковинослоги и назвала
Ушелла Раковинослоги до того и после
Была плющом её святынь
Она народ себе желала Только
Справа нагим должно ей было оставаться
Единственное ухо странное вскоре
Вскоре природная лоханка для бритья её улиток
Это качало пену по необходимости потом
Над жезлом с рожками
Так как решилась же её же плоть
Из слёзоцапф Лютера Мартина клеять
И спички Шведские да правда не
Головой на зоб как полюбил изобретатель О
Армада Дульдгэдальцэн Ты ж должна
Должна лебёдушка же ты на океане



Бимбамрезонанс 1

Кабинетнорояльно альва бьёт крылоперья ложи
бьёт альва каминочасы бимбамрезонанс од
БрешкОвска-революция бьёт бабушек глазокожи
и их кальцинированный хвост Иордана вод

альва звон писсуарный кладёт изулённые земские яйца тоже
Земчанка туда и сюда альв
но отзвонопедаль подаёт тон уже альвопруд всё же
крылочас бьёт бим на землемальв

Брешковскайа бьёт железу кожи помощи
вплоть до того пока мателуночки не зазвонят творцемазь
Звоня убивают альва землеовощи
альвой пока не покрабит труба подзорная Шээров Вечного грязь



Трезвонорезонанс 2

Бергамоты флоты в петролиумонебе легионы
Жатвомачт лебедесвеч ветвЯми
Телепластично стынут Хэримбиев ордостоны
В переоткрытые портьер сердца роями
В спешке небесные трезвоны

То почты полевой письмо с кризисонеба рикошетом
Слепой драчун звёздоПитцетит свои геезапросы
Именно Берлинг раздвигает ещё j rad и матеклещеросы
Наблещена луна и далехмели в этом
В кактусопалках брюкобархата флагоотбросы

Ягнескрипач уж тянет от белья верёвку
А бельебёдра мечут жребий скок и складки
Сигарокорки пачкают на Старых падки
Погодомужичишка царапает в ногах их обстанову
Пока не задержали бубенцов за прядки      


Джордж Грош
(1893 — 1959)

Песнопение миру

Ах, бОрзый мир, ты лунопарк,
Всех ненормальностей счастливый кабинет,
Смотри ж! Сюда приходит Грош,
Печальнейший в Европе человек,
«ФенОмен траура»
Проклеенная шляпа на затылке,
Не вислоухая собака!!!!
В черепной коробке Niggersongs,
Цветист как поле гиацинтов
Или трясучие D-поезда,
Что по мостам гремят, треща,
Танцор регтайма,
Ожидая у штакетника с толпою
Rob. E. Lee.

Horido!
При бороде обер-Учитель WOtan —
После обеда опушённые клоаки,
Закрашенная гниль,
Вонь парфюмерных —
ГрОзится Грош!
Parbleu! Здесь жареными деточками пахнет.
Boys, собирайтесь!!!
Заводите Benz — 150 km
По лентам улиц с горок
С пальбою на моторе,
Также тебя стошнит, когда холодный в ряху
Пот болвана.

Тряска мира!
Милые друзья — ahoi!
Через Атлантику приветствуемы будьте,
Ты I. W. Hurban, ты Lewis, ты Abraham,
Ты Theo F. Morse
Ты Lillian Elmore.
Вы тянете пралес на нотах
Вашею музыкой для банджо в Новом Свете.
Цепенейте, башни растущих ввысь домов.
Свободен серый глаз.
Гладко побрит и широко открыт.

Гудзоном вниз скользит тот лодкодом.
Темень и ночи и
Чёрно требующих негров!
Что же люди изобрели себе?
Велосипед — лифт — музеи — гильотины,
Паноптикум — под фрак рубаху — варьете,
Коробки серые из камня,
Мерцающие зонтики от солнца
И ночи карнавала до Поста начала,
И маски —  —  —
Посмотрите!!! Две обезьяны отбивают
В варьете чечётку,
Гремит с высот пугач,
Как агнец кроток Mosoch ползёт в посуду.
Трещанье улиц — чады горизонтов.
В Верхней Силезии кувалдят углекопы.
Халло: Татуировки!
Халло:  Петрополь я, тот каучуковод!

Жужжа и шелестя, Свет Жизни
Ботаник Митис превращает в газ среди
Окаменевших пней и мебельной трухи.
Повесившихся дюжины в деревьях,
Блудные вспархивают онанисты.
Преступленье страшно со вдовой
В Аптечном переулке.
Криминальность возрастает.
От луж уж гнётся вся периферия.

Prost, Макс! Бежит та человечья муха
Вверху на стеклоплитах.
Движенье! Так задайте жару!
Портвейн, но с чёрной этикеткой,
Туда — Heidonc, en avant!
L'homme masqie!!!!
Georges le Boeuf!!!!
Champion of the wold!!!!
Трескоспектакль.
Банкнотошёпот.
Халооо!!!!
Убийство Jaures.
Взрыв велодрома.
Небоскрёб — сенсация: пожар.
Новый теракт телефонистов.
В задних комнатах лежат
Кругом кровавые мешки.
Также снова больше не придут
Девятилетки.
В будни трещит тебе
Солдатский выстрел в пах.
Движение идёт и дальше.

Тысячи мрут, и без того,
Чтобы Гольфстрим увидеть.


Ханс Арп
(1886 — 1966)

Книга «ПТИЦА ВТРОЁМ»

                1920


*   *   *
   
   надстропильное древо порхает над  жилою мира
так как если б теперь был бы взлом.
   снаружи на губочных жаворонках висит каменистое
небо с которого падают желтки и земные шары.
   из моря встаёт водоросль elochim с элоквенцией.
   большие морские суда в стулокачалках сидят и
качаются.
   когти держат стеклогантели.
   графитноукрашенными просыпаются мертвофамилии
под стеклянными крышками.
   на торфоколёсах катят дЕвчьи с каминами.
   в выдвижном ящике играет в кости на пурпур
серебряная личинка.
   из чистой шерсти агнецестад смех возбуждающе
чёрнокруглая восходит звезда смерти.
   с водостоков звёзд течёт в потоках вино.
   ясны верхние и нижние и виды болтают и перед оком
оно видит одно верхнее и нижнее.



*   *   *

  горе наш добрый кАспар мёртв.
  кто понесёт теперь горящее знамя в косе. кто крутить
станет ручку кофемолки. кто подманит идиллическую
лань.
  на море запутывал он корабли словцом parapluie и ветра
называл он пчелоотцом.
  горе горе горе наш добрый каспар мёртв. святой bimbam
каспар мёртв.
  сенорыбы трещат в колоколах коли имя его произносится
потому я продолжаю и дальше вздыхать каспар каспар
каспар.
   почему стал ты звездой или цепью из вод на горячем
смерче иль выменем чёрного света иль прозрачным
кирпичом на стонущем барабане скалистого существования.
   ныне черствеют наши проборы и подошвы и феи лежат
полуобуглены на кострах. ныне грохочет за солнцем черный
кегельбан и никто больше не тянет наверх компАсы и тачек
колёса.
   кто теперь станет есть с крысой за одиноким столом. кто
изгонит дьявола коли он лошадей увести хочет. кто нам
объяснит монограммы в звёздах.
   его бюст украсит камины всех истинно благородных людей
но всё ж это не утешенье и что понюх табаку для черепа
мёртвого.



*   *   *

   тотем дрожжевого зверья исполнится и путь
автомобилей станет птицам мешать так онемеет
сельское salem alaikum gummi arabikum и разобьётся
пустыни корабль.
   после сего мои глаза мои глаза в зеркале высидят.
   (тотем) оседлает орган. смертовздохошланги привинтит.
отпустит эспаньолосефардогОворные трещотки. ремнями с
пряжками пристегнёт на облака ветроцилиндры. поднимет
дымосирены и кузни в ваши так называемые глубины
и исписанные аспидные доски швырнёт в ничто поющее
пламенем. 
  так как а так как о в ваших клетках зовут гноептиц.
на ваших лыках пасутся хитроумные звёзды и ваши дети
в медуз превращаются обхватывающих суда.
   но не имеет великая нимфа цоколя и двойного дна. в
эвентуальном ковчеге будет она на борту непременно
иметься. кlumbumbus зовётся она и придёт доехав туда
на водном велосипеде. на каждом хвосте имеет она
гремящую лестницу и на её розовом устье кишки трелют
колибри.
   но я знаю моё в картонном переплёте ведро и хочу предо-
стеречь вас от того чтоб растить часовой механизм рыб в
ваших сердцах на ваши поющие языки прибивать ласточек
и выдувать как яйца гробы и склепокамеры так как ваши
сёстры живут среди нас в качестве уток дев невест воз-
душных шаров и машут мелкие рюмки исполнены солнц
в их изящных руках.



*   *   *

   он прочь катит моря как чёрные бочки.
   в оловянные козомельницы он кладёт
бенгальские яйца.
   он рыбачит мумиями и что южнее от этого
перевозит по морю перевозит морем на свой
дорогостоящий страх и риск.
   на своей голове он носит мечеподставку
полную вёсел и вил.
   раз он скажет – так действительно это
большая таблица умножения.
   с его зада свисают щёткой тиснутые
километроводлинные корректуры.
   сквозь его колени идут светло-синие
грандиозные кола.
   гофрированной жестью его руки опо-
дкладочены.
   опушён колоколами его плавательный
пузырь.
   он дымит на стеклянных рельсошинах.
   он катит на сеноколёсах.
   он движется вообще на кварцецепях
смолоотвесах кристаллоперопружинах
землепедалях.
   его жабры из диамантов.
   его глаза от шанкров фурнье.
   в его стекложелудке есть свет и воло-
сяные звери.
   его разрешение пахнет лесной стихией
и сверкает.
   в его бороде повис драконосалат.
   он носит аквариумопластрон полный
светящих медуз.
   он называет себя доброжелательным
змеем фон бирма.



*   *   *

   на водокафедрах шевелили свои флажки
каскадёры как фигура 5 показывает.
   авантюристы с фальшивыми бородами и
диамантовыми копытами восходили посред-
ством китовых кож режа подиум.
   большой духолев  harun al raschid sprich
harung al radi три раза зевнул и показал свои
от курения ставшие чёрными зубы.
   гремучие змеи мерсеризованы откру-
чивались от своих шпуль жали посевы и
запирали в камни зерновые.
   из подола смерти выступали глаза юных
звёзд.
   по бичеванию на солнцеланитах плясали
копыта осла на бутылочных головах.
   мёртвыми падали аббатисы как снежинки
с кожаных башен.
   сколько остовомертвяков колёса ворот
крутили.
   когда водопад прокаркал три раза потус-
кнели его обои до крови и матросоматрицы
треснули.
   из глуби встали шкафы и разложили их
якоря.
   наконец море рискнуло бессилием горьких
компАсов.



*   *   *

   чёрные ветры виснут как цепи со звёзд.
   абордажные крючья хватают лачночёрные
стены.
   раскаляются планы городов.
   дома на семи рубинах бегут или волчками
на диамантах  крутятся.
   громы катят по дальним дворам и королевы
сбрасываются со своих доечных табуретов.
   из глоток земли восстают квартиро- и угло-
съёмщики с их гальванизированными пауками.
   из глин приходят стеклянные костячки и
звонят как хАос.
   кто ж наш гробик пронесёт под холодной
палицею-венерой.



*   *   *

  знатная женщина празднично помпой
закачивает облака в мешки из кожи и камня.
  огромные краны бесшумно взветривают
трелющих жаворонков в небо.
  песочные башни ватными куклами законо-
пачены.
  в шлюзах застаиваются аммона рога диски
и жернова.
  корабли называются ханс и гретэ и едут
ничего не ведая дальше.
  дракон носит надпись kunigundula и ведом
на поводке.
  городам отпилены ступни колокольням
полная свобода движения только в подвалах
дана. потому мы не обязаны-таки чистить когти
рога и флюгера.



*   *   *
   
   ночные птицы несут горяшие фонари
в стропилах их глаз.они правят нежными
привиденьями и едут на нежножильных
возах.
   чёрный воз перед горой в напряжении.
   чёрный колокол перед горой в напряжении.
   чёрная качалка-лошадка перед горой
в напряжении.
   мертвецы носят к молу сюда стволы и пилы.
   из зобов птиц урожаи валятся на тока из
железа.
   ангелы приземляются в кузова из воздуха.
   рыбы берутся за посох и катят в звёздах к
выходу.


*   *   *

   серафимы и херувимы по белым
строительным лестницам поднимаются
и спускаются и не ведают почему.
   на ватных шарах шагают мощные
звери. через сито сеют они горящие угли
в кровати. бросают копья в пернатые
бугорки и над неуязвиморогатыми
указателями камни сваливают в кучи.
   дети надевают свои мертвецов сапоги
и ждут время кое в маленьких чёрных
санках краснозевные главы и набожно
тихостоящие ходики развалит и ждут
косметических львов с хвостами из
тощего шпагата полного нежных узелков.
   в тенистых креслах сидят известковые
мертвецы. они бьют в ладоши и лают.
   огромные птицы орут в дровоущелиях.
   никто не находит больше следы своих
детских ботинок. сквозь воздух от них ни
разок не потянется нитетонкая песенка
странников.
   пестики падают с звёзд. звёзды приходят
в восторг в их вольерах.
   звёзды раскалываются и сплёвывают
бутафороловушки. мускулы в звёздах
рвутся надвое.
   как тесто текут вкруг колёс полночи
бескостные принцы.
   но в металлошатре сидит великанша –
железная голова с железным горшком
на железной голове с фальшивыми икрами –
афишная тумба и филин. она нахлобучивает
свой огнецилиндр и свой дымоцилиндр на
голову раскланивается и говорит радостно
радостно радостно.
     тотчас земной шар прозрачным становится
и как в рыборюмке в нём парят magistri horti
deliciarum.
   врата мира раскрываются и закрываются.
   восковая кукла пока жива расплывается.
   непрестанно обстреливает сверхничто
благозвучное яйцо.



*   *   *
   
   проглоченопереплетённые отроки дуют
в чудорог.
   ангелы в золотых туфлях опустошают
мешки полные красных камней в каждом
члене.
   уже выстраиваются мачты и созвездия.
   сёстры показывают следы от воздушных
замков поясных кошелей подкидышей-ва-
лунов кусков парных коров оседланных
зайцев свеженабитых львов.
   на пламенеющих спицах катят птицы
по небу.
   звёзды вычихивают из их восконосов
цветоснопы..
   хмельны мужчина и мышь и плавают на
мягких пальцах.
   пылающие львы просвистывают меж
дрожащих берёз.
   кто имеет хвост себе к нему привязывает
фонарь.
  целая ночь поставлена на голову верхом
танцующую на драконах. шестокарабканье и
плотская рингосхватка полнят ночь wauwau.



*   *   *

  хотя и луна как зеркало передо мной висит
свербит у меня ангел в глазу.
  на столах растёт семенная торговля и ты
лупишь в растения так что цветы их
выпрыгивают вперёд.
  львы издыхают пред их сторожками с
лейками полными между когтей диамантов.
   фюреры носят фартуки из древесины.
   птицы носят из древесины туфли.
   птицы полны отзвука.
   беспрестанно катят у них яйца из их малых
сердец.
   их подошвы стоят на идущих пламёнах.
   а порвётся снегоцепь так они призывают
господа бога а опустится небоколо так их
копыта вступают на чёрные зёрна.



*   *   *

   выметен будет полный звёзд сонм
огромных песочных часов.
   в подземных проходах  давка чёрных
цветов и хрустальных гробов.
   в растянутом беге звери гербов спешат
к горизонту.
   огромные белые зайцы лакают из белых
лавопотоков.
   он видит также озера в горах как зеркала
кои висят вертикально но не бежит в ковчеги
с любительским сбродом.
   он убирает снега-урожаи.
   он поднимает снежный якорь и из породы
огромной птицы  вырубает кристаллы из плоти
и крови.



*   *   *
   
   короли прочёсывают леса обнажают
упившихся птиц и избежав проклятия
верхом на железных тростях скачут в
термы.
   множась  звери танцуют на стеклянных
катурнах.
   стволородЫ примеряют своих птиц.
   истекают кровью в колонных дворах
избичёваны птицы.



*   *   *
   
   реки прыгают как козлы в свой шатёр.
   плети хлещут и с гор приходят опроборены
плохо тени пастухов.
   с деревьев падают чёрные яйца и бубенцы
 шутов.
   грозы фехтуют и барабанят трахая уши
ослов.
   крылья полосатят цветы.
   родники шевелятся в глазах кабанов.



*   *   *

   выкипают смешливые звери  из чайников.
   катки облаков вытесняют зверей из их
косточек и  из камней.
   наго стоят копыта на стародавних камнях
тихо как мышки при ветках и рыбьих костях.
   рога пронзают шары снега.
   короли скачут на стульях галопом в горы
и проповедуют пик декабря: опускайте сено-
мосты несите бесшумно и хорошо слышимы
железные письма.
   в ледобутыли морозятся горлицы.



*   *   *
   
   в январе снежит графит в мех коз.
   в феврале кажет себя страусобоебукет из
мелобелого света и белых звёзд.
   в марте токует ангел смерти и кирпичи и
мотыльки упархивают прочь и звёзды
качаются в их кольцах и вентиляторы цветов
побрякивают на цепях и принцессы поют в их
туманогоршках.
   кто спешит за утренними ветрами на маленьких
пальцах и на крылах.


Книга «ОБЛАКОПОМПА»

         1920

*   *   *

внимание внимание внимание
сенсация позиция галлюцинация
качественное dada
у штээгэманна ханновэр
АРП
АРП  один из пяти великих
dadaистических пап
основоположник dada
dada в оригинале
подлинное зеркалопроулочное dada
не путать с зеркалогорными dadaми
любой ведает это
каждый ребёнок знает его
каждый старец его благоговейно
приветствует и шепчет при этом ах
тут выходит АРП
я штээгэманн имею на облакопомпу
copyright



*   *   *

теперь знаете вы почему полуночный
задопроход с подзорной в пасти трубой
в нашей крови барабанить начал
почему жаворонки сигары курили
почему фитили растений светили
почему серные горы и серные блохи с
пылающими надписелентами пламёно-
повозками полными пеплоградов и
тлеющих трутоколонн курясь из вина
ввысь восходят
почему горящие лампы сосланы в
чемоданы
почему старцы на языке носили
горящие свечи
почему дети несли горящий фонарь
в своей бороде
почему змеи тихо взывали o cecile
как мир красив
почему мы свистели лишаю в трико
почему водознак в нас задрожал
почему просигналили зайцечасы
возвращение людодела



*   *   *

на всех концах
встают теперь dadaисты но это
по сути укутанные дефреггеры
они имитируют языкозвук и языко-
дёрганье облакопомпы
одно ужасающее mene tekel 
цеппелин будет им приготовлено
и dadaистским домокапеллам будет
что им вздуть
станется им когда они будут гусеницам
на пожирание брошены
и им будут посажены не на те места
бороды
на звёздных лассо они будут болтаться
DADAИСТЫ В ОРИГИНАЛЕ – ТОЛЬКО
ЗЕРКАЛОПРОУЛОЧНЫЕ DADAИСТЫ
предохраниться б от имитаций
требовать б в книжных магазинах лишь
зеркалопроулочных dadaистов или по
меньшей мере творения кои aquadada-
чернилом dadaистским распутиным и
spiritus rector(ом) tzar tristan(ом) были
омочены



*   *   *

в то время изображали себя люди
ещё не перспективно как то голубым
гротом гондолой иль шиферной башней
эдельвайсовый червь обвит всеми
фризами мира нёс ванны полные
расчёсанных трав и волос на языке
шкуры из окрасокамня
еловые шишки себе отдалживали птичьи
крылья и рыб чешую пред зеркалами
ухаживали за своими губами  улитки 
и гермафродиты
на винтовых лестницах сидели звёзды с
серьгами кишечнополстные с водными
колчанами и киты с горящими люстрами
и трубами и трубили так что эхо трескалось
из сладкой росотравы возводили они плот-
ничая головы хижиннометаллургические
заводы и танцплощадки для каменных
проституток
в ужениях их крутились блестящие ангелы
стеклянные совы из клюва в клюв себе
смерть подавали
болтодротики просмолённых были отбитыми
розами
наживки удильщиков были пыточных камер
полные парусники
волосяные утрешне-полдне-вечерние при-
ключеники краеугольный камень закладывали



*   *   *

колокольные била в травах висели и отбивали
маемурлыканье
от луков летели клювы
вода была заплетена шнурами и лентами
и узлами завязана
уже тогда кто-то качал головой от фокуса-
покуса мира
била ладонь летний ливень и трава коя росла с
неба вниз как занавес обратно радугу в радуге
заглатывала  производя тот крендель в коем
трубящие птицы с тонзурами морЯ как моль
держали в когтях
маски вдыхали горы через одну носодыру и
дымом вновь их выпихивали через другую
птицы свешивали со скал их стеклохвосты
как водопады
мертвецы в древесных туфлях из угля с
потолков как лоты свисали
наденьте же тормозной башмак звёздам
несите ж для птиц из шкафов сургучемантильи
поднимайте dramatis personae
из глуби полиспастами



*   *   *

они носят цилиндры из зеркального стекла
шляпы из железа
трости из железа
орехи из железа
они барабанят против железных ворот
облака восходят из их карманов
они велики
они магнетичны
у них детодраконы на затылке



*   *   *

сквозь пергамента шланги двенадцатицело-
бородые пастбища альп попадают в высокий
алтарь
покаянные мыши в ваннах лежат под голы-
шами опилками смоломедалями и кож коло-
колами кои прокажённым овсянкам цветочные
клумбы их оперений спрыскивают молочными
песнопениями
растворяются окна цветокорзин
носы непомерной длины как футляры верши
надели
ужина маршалы пьют vinum perikolosum
эльма огонь отдыхает вокруг бород вновекрес-
тителей что достают из своих бородавок  коксо-
лампы и в лужи их гузки втыкают
чёрнополуночный костный мозг хохлатых
тростей промерзает
плюя извергают перья камины
под столы падают неповоротливые апостолы
в пасхальных яйцах буйствуют грозы
падают стрелки с луны
куры бредят в жару и жрут сны детей
из баков восходят стёганостэпные огнельвы
со свежезаточенной шпорой
с чёрных цветов беззвучно рушатся икролавины
море напяливает себе на голову знак сообща-
ющихся эфесов искрит и на железных башнях
устраняет гномов бой барабанов



*   *   *

перед кознепрядильнями гонят львы пауков и
принцы чудовищ из соли и из цветов
пауки гонят принцев
принцы конвоируют гонящих львов в цветы
пауки гонят прях
львы – чудовища
пауки из соли
принцы – цветы



*   *   *

в лиственных лесах стрекочут лобзики
потерпевших аварию птиц
киноварнокрасные звери кубка входят боком
друг в друга как китайские ларцы
паяцы-звёзды паяцы-цветы и марионетки
прорезают свои нитки
картезианские водолазы в их сафьяновокожих
каретах просвистывают в солеварни кои
красивей чем сады людвига XIV
тихо я восхожу по милевому столбу
в свищи мильных камней я кладу мои яйца



*   *   *

тот прожорливый гном чьи корабли с их тоннажем
вытесняют две розы чьи резиновые мячи жизнь свою
единственную ведут скоро хлопнут они что один глаз
слишком скоро откроют что другой взломает нашу грё-
зопечать и шлагбаумы подговорит огромные вихри и
сигналотревоги minuit definitiv accolade des coucous pro-
gression des coucous избить тот который наши красивые
спящие плоти на его водоседле к нумизматичному кло-
уну и анне czillag несёт что нам до её становящихся всё
длиннее волос и оттоль возникающей схизмы и который
на крышах наших домов его детотележечками взад и впе-
рёд тянется – узнан и будет предупреждён
благожелательная ферментирующая община радужно от-
ливающие натуродрузья один за всех все за всераз civis
благожелательной civis коя ржущие конюшни на магнети-
ческой качели высоконаблагорождённых почитает cacadou
superieur и эолова арфа на слюноисточнике aquaчернилома-
нерополокраеразумнонимродовотиснутая картина господа
вместе с принцами слугами детьми и баронами на снегошлю-
зе изумлённые герани и домохозяйки звериные плоды   



*   *   *

pup pup pup делают электрогрозы и с
астролябии прыгает глазурь великие
ледоландшафты виснут как огромные
кисти серебра в тёмно-зелёном небе
минут мушмула минныфонясельшлем
перлоголоотмужчиношлем отдровошлем
шлемодрова huch huch за древлей в страхе
хранимой монастыротайной сами старцы
учатся легко играть на пианино новая ги-
гантская сила редкой американской по вли-
янию книги огнелуч идёт через жилы и они
говорят себе наконец что я искал ныне то
идёт neutra – на о слова на одно do и go и
abstracta – на io вместе с piblo pablopicasso
здесь идёт о гигантизме названном marsyas
или о подлинной красоте мельчайшее произ-
веденье весит тысячу кило и коли то идёт
делается m dada m dada m dada то состоит
из сырого мяса герметического cacadous кро-
лика в исподнеморекорсете и в крючком вя-
занном орле имеется только одна ошибка то
от общественных монументов питается то
 – Mon fils, repondit M.Dumont, la proie veut
dire la nourriture; ces deux monts sont ce qu’on
appelle synonymes, c’est-a-dire qu’ils ont une
meme signification. Retenez, mes enfants, les
expressions que vous ne comprendrez pas; je vous
en donnerei l’explication ensuite, afin de ne pas
interrompre mon recit. зачинатель международ-
ных искусстводенежных знаков идёт с меша-
ниной из розокостей и нюхательного табаку
через листвопроходы от кормы к бугу на это
все суют их суповую ложку в карманы брюк
в принесённый их подмышкой колокол звонят
и отправляются к бою быков вечером коий в нас-
трое отзвучит st;mpfeliторжества



*   *   *

никогда сей он кого потоломкие горным лесом
через чернь смолу ввысь возносят и тихи по
нежным воздухоступеням в образование сте-
бля в железном вооружении птицы ребёнка
себе не закружит над огнекрасною тройкой
пока ещё трупы ангелов златоборонами не бо-
ронил пока ещё кусты с горящими птицами не
поил пока ещё на воскосалазках по бродящему
летнему льду не скользил пока ещё занавеси
из чёрных рыб не задёргивал пока ещё в мелких
рюмках воздух в укреплённые замки не носил
пока ещё птиц из воды не вязал не говоря уж о
хождении по облакам на ходулях не говоря уж о
на колоннах по морям



*   *   *

никто конечно бесптичего камня не острее лебеди
в монетогузке сломают мёртвые выдоенные в косо-
поставленном  ветре бритвы серебряных рёбер гор-
батым вместе с павлинами в арабском манто се блеет
драконам кукареку кои прилежно уже вяжут в свето-
бездне как пристроенная невеста в древосалате вокруг
оперённых башен колориеюбок угроз роз ветров из
стручка катят семь солнц пассион огромная птица
танцует гром на барабане бросает тенестрЕлки в фар-
фор кто вскрыл колодцы теперь птицы текут из стылых
труб землецепи заковывают некстати водокровати русл



*   *   *

это было б самое время августину задвинь тот засов перед
фонтанами тогда горящее забьётся селение на цепи тогда
встретит лучник сердце часов с кукушкой тогда зрелый 
лев прыгнет с розами в пасти на стол поимеет се выверен-
ные вулканы так посажено сложат отшельники в них по-
имеются текущие птицы так начнётся междуцарствие
правда кукушка вырастет и заполнит лес и из крааля про-
бьёт се горящими пламёнами много красных зубов и запо-
ют бегокопыта внутренне с колоколами толкни наго и хны-
ча без пелёнок на звездную почву с мягкими головами и во-
допалками поднятый коий в мизинце его как солнца восход



*   *   *

нагое тельце в росованнах ощущает холодные
банты истоков в зелёных их небесах над цепями
холмов беззвучно справляют девичник птицы чтоб
возглавить большой перелёт к дому звёзд в далях
вуалят как небесных невест до глуби их ощущают
и играют на пантах  восходят с татуированными
кораблей корпусами из инкунабул так как есть тут
футшток колокольное яство дои пчёл сей зайцев и
столкни ласточек хвосты с верхозеленосвежих ив и
язычникам кричи



*   *   *

и острят пламена и туфлю от птицы се воззвало
и танец на стеклоканатах не вкруг покатости
земли должен поджечь глаза чёрными чанами сы-
рыми драконами указателями штангами вместе с
стремянками на перогорбе полном трезвоном жа-
лобщиков колотушки так как приходит настройщик
мы завиваем nimi поём trumbei ещё приходит также
серафимоманерный фиолетовым воняет когда он
в нитетонком мраке помпоисточники заложил
и каждый волос сквозь кубизматичный златочур-
банчик протянул потом он встречает головогрудью
воробьедоску потом падает ночестремянка и распы-
ляет кузнечикоочи светотрости и солнцепулешары



*   *   *

из графинов чёрноокрашенный джинн мира выдувает
сходные ветроноги распряжённый как плоты и крылья
в воду и в воздух так что он сам себе проклинает пра-
вителей жонглёров своих костештанг ватомосты плодов
птиц по небу катит и рулекамни вращает как шарманку-
орган так значит выходим мы из него никакие не поиме-
ют нас салки больше и отмеряем двенадцать четвериков
теней три локтя сов и – нитеглубоки розовотравы он ле-
бедя совратил он водорубежи оцепил он не церемонится
ни с цветами ни с перьями он носит бочоночек из стекла



*   *   *

его детская шляпка танцует вкруг солнца в его койке
воркуют гули на светоструе из его носа восходят мячи
и бесцепные соколы и с внятным громом катит матерь
природа из ёлки вагобОчка из атласа потушена заоле-
ненной ветвью и скачет на подвесную шпалорельсо-
дорогу птиц и воркует во впалой звезде против отвеса
прогулкам и колоколозастольная песенка якорит возду-
хом и колоколами у холодного края sini источников се
понимается kelchlin там и сям и в верности заверяет и
ублажает sini wis и всё больше времени и всё ж не имеет
стрелок на много времени ещё и на тиканье зверей ещё и
на смену часов и гробов



*   *   *

тщеславен его пробор и смысл носит горы и блеск
в них на зореповерке на канонерке должен он умереть
вместе с его ядром и хор и одиночный vox и стучит
камертонами на иссохшие коврижкоштольни своих
чрев ночесосцам и монетит в малых котлах свою кровь
и опрыскивает звЕздами угловатую ночь да восковой
гардероб грозоснопотрезвоны и коль кто-то не хочет
есть кто-то кто хочет и должен и вновь может и хотел
б и до краёв наполняет бокалы и хохочет и другого ни
ощущает ни обоняет оттого движутся люльки в галоп



*   *   *

звёздолюбец в загадкосаду се построил звездарь
шахмат доской се построил из этого розобутоном
земля цветёт задотростник слухачит на ключеэнн
се солеросится хрустальные птицы выкапывают
камнеродителей чурбачок-стукачок бронеродник
ласточкомазь из деревянной громоздкой винтовки
просвистывает в давильне давленный ангел кто же
вычистит щёткой дальний его ложеград



*   *   *

ещё есть здесь minotauros колосс стрелял efi bi-
lindi звякай тминной ulum но изыми постовых
и скажи dragonat glisandra bum bum i bim тогда
он покажет его костокартину в акварине и на ка-
мнешнуре закаплет звезда пчелохвост и сломлен-
ный бег заработает и закипит в saphiri так теперь
последствие вызови через укус и креатура saphiri
и есть но мы хотим образование предположить из
чёрных пород рога вкладов свинца что пробьётся
что основанье иль профиль покажут себя тогда
слегка будет приподнята задокожа крохотного и
оркестранты на минаретах грозы и горлицы повли-
яют на то чтобы одеться соответственно но чёрный
пространственный шар на содержимое разложится
и звонкокандальная птица наружу выступит голы-
шом стихия or молний мука гномолин обовьётся во-
круг учения мастера и представится как imprudentia
коя фата-моргану  умастит попугаепыльцой и также
анотомии anno domini mene tekel каролинэ себе при-
ведёт в доказательство в засечках духовноспиртной
плоти без резонанса обойнообклеенной вечноподви-
жнотрогательной голубиной едой



*   *   *

языки извратит он решив б воротиться значит сделает
он то себе на беду прыгнув в куст пламенеющий тёрна
крутит он ожерелье мчит что есть духа мавр из ада но
в златоухе несёт крест и шпору и числа бросает окрест
камней что они вяжутся но бочки хохочут в древозавесе
и в животе вызревает полярный апостольский стол с кое-
го падают фрукты каждый из коих своего же  пожарника
у себя тащит в роду



Из книги  « ПИРАМИДОЮБКА»

                1924


Опус нуль


1

Я мощный тотатот сперва
ригористичный полк засим
озонный стебель prima Qua
один процент что аноним.

Я П.П.Тит. и По По тож
без дыр и рта тромбон чуток
блюд Геркулесовых галдёж
ступни что слева правый кок.

Я смысл двенадцатый всех длин
в яичнике всю жизнь в пике
я вместевзятый Августин
в сём целлюлёзном сюртуке.


2


Из гроба тянет он средь плит
за гробом гроб потупив взор.
Он плачет передком навзрыд
и кутается в скорби флёр.

Маг полу полудирижёр
без палки с альп он деловит
такт циферблату шляпы с гор
отбив уж с облучка летит.

Теснит за мебели края
с мольберта рыбу гетто в бок.
Двоя два раза он троя
три раза рвёт свой куб-чулок.



3


Он сам с собой сидит в кругу.
Круг с плотью собственной одной.
Мешок сжат с гребешком в дугу
служа софою и женой.

Мешок и плоть свои по гроб.
Один и левая из кож.
Но из жены хоть всё tipptopp
плоть выпадает наго всё ж.

Он фунтом камень тычет свой
тряся жену в своём мешке.
Но выпадает в круг софой
из фрака плоть на гребешке.



4


Он паровой машиной гнёт
из шляпы шляпы делу рад
и выставляет в хоровод
как если б делая солдат.

Приветствует он шляпой их
с трёхкратным ты весь на виду.
И Kakasie завет у них
меняет он на Kakadu.

Не видя их приветствий взрыв
он вкруг себя  мчит в грудь бия.
К приветам шляпы подключив
он крышку вовсе сносит с Я.



Снегофлеем


1


Бездонен херр Je Nichts уже.
Безмебельна Je Nichts жена.
Что крест вам – вилка на ноже
в прилежном марше дотемна .

Херр Je жена Je вот уже
куснёт тут Nichts в живот сейчас
сглотнёт крест – вилку на ноже
и сажей с дымом сплюнет вас.


2


Charybdis bybdis в лук укус
проносит памятник вкруг дум
от вымени герольда кус
и падает под подиум.

Ветреник-винт ввинтится вот
ветроневесту в ветр ввинтя.
Трещит Ветвь Чести и убьёт
седых и старца и дитя.      



3


Вновь Белоснеж-и-градке пасть
как при падучке к разу раз.
Ибо любезность в ней что страсть
и с громким взрывом напоказ.

Она впадает в смертный час
в волосьях падалиц декор.
Тут парашют свой вздул атлас.
И смертный рукоплещет двор.



4


В его бугре яйца росток.
В привете шляпа – пик на ней
из эльфовых и нимфных ног
в крови ж растут усы корней.

Вскорь изнутри усат он впрок
но радо лишь яйцо в поту.
Он вдавливает зад в горшок
надев на кладке в нём плуту.



Усобреднемолоки


1


Несутся куклы на насестах без помех
в борделе комфортабельном по виду.
Народорот и виртуоз для всех
вот-вот повесят дрессированную гниду.

Сидит в пустотах духофат
и мчит в горшок в галопе спьяну.
Мяч пляшет светом гроз объят
на лебедя головке сальварсану.


2


Как алтари раскрывшись под напев
они затычки всунут в чрево-ганг
и мраморные башмаки надев
тут ввинтятся надёжно в длинный шланг.

Вайдоизранено в руке дубинка и лассо
они взойдут на публику под гром
закрутят се как мельниц колесо
и как вода тут зажурчат кругом.


3


Она выкапывает ров надутых губ
и остригает розобородёнку
счищает чуждый свет в глазах как струп
и странствует вкруг посоха спросонку.

С коробкой человечинки она
вкруг посоха бредёт в кругу за пудрой
и станет сзади столь черна
и снежно- спереди  и носо-мудрой.


4


Сей Комма что тут Берга движет коий стар
письмо тому шрифтом рондО писал.
И тут поднялся высоко он как воздушный шар
пока квадратен всё Внимание! взывал.

Затем раскрыл он парашют-вопрос
из шёрстки кошки сваренной вкрутую и летуч
он струи в их могилу снёс
и тут запенился уж как горячий ключ.



Зракоорехи


1


Кто полные тут сами
пакуют луны в луны
и с комфетти крестами
в кругу воль такта струны

не зная свяжут всё же
вкруг торсомаски с днищем
и петли смерти тоже
и с пнём и с топорищем.

2


О не катись от шпули
разломишь кос кирпич
и склюнут ветры-гули
из зоба пыл опричь

а то из труб где воды
звезд хлынет рыба-мгла
когтями первороды
тут вырвет со стола.



3


Как черезгородолоброд
живёт он неподвластым гужу
назад-назад вперёд-вперёд
налево вправо и наружу.

Как черезгородолоброд
по правилам искусства к датам
из четырёх орудий в детород
палит себе он по квадратам.




4


Как тьма темна про это
не знаю я давно
и вот тяну из света
я пробки раз темно

из дыр потёк он в течи
ещё темней во тьму
и тьма темней от встречи
во тьме в моём дому.   



Выкупанный пратекст


1


Звучит претонкий гномов рог.
Суда на крысах скачут стёжкой.
Вода стянула с пряжкой поясок.
Соитья молния желает с каждой вошкой.

Твердеет воздух чёрным камнем вод.
Крушимы клюв невеста роза.
Звёзд рвётся буйный хоровод.
И в бездну цирк слетает с воза.



2


Трубу в руке он держит от печИ.
И по щекам плоты во хмари впадин.
Он всходит по барометру в ночи
по лестницам без перекладин.

По длинным лестницам так долог переход
и облака в его пальто подкладке.
Пред жизнью страх его берёт.
И трепет матерью охватывает пятки.


3


Раз просто так раз ни за что
из удовольствия в ватеркорсете.
На третий разобьётся то
хоть полиспасты все в паркете.

И мышцы в ребусочасах
по костооси обшнуруют канты
всю полировку исцарапав в пух и прах.
И вновь отпустят бороды атланты.



4


Он от подтяжек на часах
в карман отскакивает в мыле.
От места Иногда впотьмах
оставив  шишки след в бутыли.

Как сколдовал он всё в одно
хоть бил в барду внутри с заглотом
а в кляксах лишь одно окно
что пред платком он нёс залитым потом.         



Море букваря

На море медленно чернея вАлит снег на рубки.
Звенит на водной ветке вымя-бубенец.
Рыб колесо взять напрокат желает трубки
так как шатается ужасно весь морской дворец.

На якорь ловят трупы звёзд вод фогты-побратимы.
Маяк запихивает ветер в свой мешок.
И с дойки звери янтаря в даль тянутся гонимы
детей обломками и гномом с течью из кишок.

В литавры буря бьёт трещит трещоткой в дёгте.
Всплывают губки с диким криком недотрог.
И ветер заново свои оттачивает когти
и капитанов вешает на рог.



 белеет ты чернеет ты

             1924/1930

 
1

они проходят квадрат
круг
точку
и на точке поворачиваются
точно наполовину
и вновь наполовину
и дальше идут
и не хотят искрыситься в доносах
на крысоальпопокосе
на двенадцатипробном подносе
и коротят коротизну
и удлиняют длину
и утончают тонкость
и утолщают толщину
и остаются vis-;-vis
и на себя натягивают
ледоцветы ложками для обуви
они замуровывают заживо облака
они раскатывают водотюки
и выметают их
они клюют дрань линий
и гогочут к тому же га-га-га
так что всем это волнисто
и без причины внизу говорит низу
как мы вслед за часами

 

2

есть сё посюстороннее
есть то потустороннее

что здесь – вспугивает себя
коли усесться хочет
что там – образует себе
большой рант
обестороннеоперённую душу

есть сё  посюстороннее
есть то потустороннее

передняя часть выходит наружу
вперед
задняя часть выходит  наружу
назад
и середина остаётся стоять
но всё ж  до того как себя
середина представит
опустошает себя вода
и наполняется фляжка
и пясть держит закрытой пасть
поскольку что сказано
кровь обретает и ты говорит
из рубашек виснут рудоляжки
и трогают армии
у плодотворных лет волосы
дыбом стоят
но вода остаётся пуста
 

3

одно за другим
идёт чужое мясо внизу
с иссохшим зраком
и дышит
и в каждой складке
имеет живот
медленно се может уже
назвать своё имя
слово за словом
строку за строкой
так как се верхнее
и за собой сюда катит
и подходит себе
и себя понимает
и себя знает всегда
до того пока
на фальшивой доске
ни стукнет
по своим пальцам три раза
сюда сюда сюда
затем стоит дыхоабрис
с ртутогубами
на своём языке
что прочь под ним катит
на четырехугольных колёсах
кои крутятся
коли спицы стоят
и стоят
коли крутятся спицы
год за годом –
то годы без лет!
день за днём –
то дни без дней!
так  идут  также
высокие краги
артикулируя сквозь
живой мясошланг
шаг за шагом
с их годовыми кольцами
без помех
в хорошосидящих
облегающих плотно
клетях
год за годом –
то годы без лет!
 
 

4

двуполые плоти
четырёхугольны вверху
в середине тонки
с боку плоски
внутри впалы
снаружи гладки
имеют крутящуюся ногу
как стул у рояля
и  genital из штукатурки

они хорошо отличают своих
папу от мамы
первый лежит завит кольцами
в звукофигуре
последняя же женского пола

трёхполые плоти
растресканы сверху
и велики как часть суши
мясисты и малы внизу
как сверхгном
они носят курящие мозолерубашки
они выдувают в их ослиный тромбон
как лесохансоколбасокадеты иа иа иа(-о)

они трубят как вокативобелостишный
гондоломукомешок
что по игры отрегулирован правилам 
на все случаи – раз
на случаи смерти – два раза
c зореалого мод по abendbrot
 
 

5

за первым колокольным ударом
второго колокола
разевает посев широко
бессчётно голодные рты
увольняет песни
и нанимает для этого речь
но с плотью и у плоти
от себя отпадает свет
и греет лучи долгой зимою
вязанка глобуса щёлкает
его искусственной челюстью 
звёзды прыгают с их стеблей
после третьего выстрела
четвёртого орудия
смыкаются губы
и в дымомантиях
и намакияженных вОлнах
приходят вновь те кои себя
прочь не позволяют услать
и взывают viktoria
они натягивают себе
меж волос и перьев
кожный покров
и у себя откармливают
плоть на руках и ногах
как всё было б мясо
натянуто по крупным колёсам
и приветствуют добрый вечер
не говоря уж о доброй ночи
тесанокожаным вздутым
листофундаментом окрест
шарокруглоопетУшенной
тонзуромачты
и прыгают вперёд
вперёд фасадами
как носовая часть судна
с деточастью
через облакобарьер
 
 

6

он убавляет двух птиц
он прибавляет двух птиц

он переносит гримасы
на воздух калькируя
и пОд воду

он живёт t;te-;-t;te
pied-a-pied
вольноруко
широконого
и грудь в грудь
со своей 

видит он три яйца
так зовет
яйцо яйцо
и считает всё ж правильно
одно около около двух
два около около трех

он высоко поднимает
у прадедкина города
правую ногу
он высоко поднимает
у прабабкина города
левую ногу

он убавляет двух птиц
он прибавляет двух птиц

*

вместе с именем он зовётся двенадцать
и двенадцать с фамилией
что в сумме даёт двадцать четыре
он имеет переднюю сторону
и заднюю сторону
что в сумме даёт двадцать шесть
он имеет мужскую руку правую
и женскую руку левую
что в сумме двадцать восемь даёт

он почитает моду двойничества
знамёнами из волос
и хожденьем под парусом из пера

он спереди так же длинен как сзади

он убавляет двух птиц
он прибавляет двух птиц

 

7

gott  прирождён цилиндрам
из ушей звезд выпадают
розы атеизма 
что ж ещё выпадет кроме того
из коросты лет

я ношу обруч. кольцо на моём 
златосуке
обруч. кольцо состоит из венка
из воздуха и пункта из света
среди общественных тел
обруч. кольцо ношу только я 
моя нижняя головная длина засыпает
мой пыл закипел

на наивысшей ветви башни
живут безротые сундуки
безухие бочки
мешки безглазые
пятисмысленные пакеты
нет нет они никогда не летят оттуда
дорога у них под стопами
остаётся всегда
они будут тягаемы спереди
сзади толкаемы
сверху удержаны
снизу несомы
как братья
как то было однажды
и за много-много лет перед тем

с мебелирОванного ж потолка у меня 
отпадает скала petri
на обставленном хорошо потолке
висят оперИвшиеся звёзды карболо-
аквариумы и скалы petri
глаза моей дрёмороли закрыты навеки
полны яиц мои тиски



8

и трамбует повторно и вновь
и непрестанно
и один раз два раза три раза до тысячи
и опять начинает сначала
и трамбует большую таблицу умножения
и таблицу умножения малую
и трамбует трамбует трамбует
страницу 222 стр.223 с.224 и так далее
до страницы 229
перекатит страницу 300 и со страницы 301
съезжает до страницы 400
и трамбует спереди раз
два раза сзади
три раза сверху четыре снизу
и трамбует двенадцать месяцев
и четыре времени года
и семь дней недели
и семь нот гаммы
и шестистопные ямбы
и прямые домов номера
и трамбует
и страмбует всё в целое
и это верно
и даст одно

 

9

ротоприбор не берёт на заметку
от проболтавшегося
замаскированные ему шпалеру
образуют тёткослова
то однотОмится
то двенадцать укрощается
то дву-ручится
то четырёх-
с большими пальцами рук
и мизинцами ног

внизопущенными жалюзи
что как каша вокруг закипающих кошек
то окрашивается so so его линия
то окрашивается его штрих la la

то наизустьевается
то выустьевается
с правым глазом налево
с левым глазом направо
и бывает у костококотки
в распоряжении лишь в паузах

так даёт одно слово другое
отсечённое мясо толкает назад
на пемзосевер отскакивает
оптимистичной шляпой
приветит свидание
и уносит прочь в ранце смерть

то однотОмится
то двенадцать усмиряется
то дву-ручится
то четырёх-
с подсурдинной голосовой связкой
и ежечасно с локтевой костью часа
и на шнуре шинодугой

а остановлены роточасы
так катит живущий балласт наружу
командирствуя трогает вас
и тушит новогоднюю ветку

 
 
10

осторожно сфинксы вытягивают
свои носы из коры
так как хэрр нити приносит трос
и хэрр трос приносит нити
чтоб завязать полный
буллобабочек мешок

всё быстрее растут кости в камнях
поцелуи гноятся в фундаменте
глаза не закреплены больше на туфлях
вазы вздыхают как диаманты

а пришьётся гогочущий страус
на этот радостный день
так голова будет из этого
коя в зеркале сразу себя оглядит
и спросит себя я или это не я
схожее спросят себя  перчатки
сложившись вместе
коли их комфортабельные языки
произнесут молитву следующего
содержания

иди наверх и толкай вниз
иди вниз и толкай наверх
иди вперёд и толкай назад
иди назад и толкай вперёд
иди направо и толкай налево
иди налево и толкай направо

потому что всего лучше от этого
берутся шляпы с мачт
и оставшиеся кресты
нутряные галстуки с горл
и безбрачные яйца
с триумфальных ворот
и укладываются вновь назад
на стол сотворения
всего лучше
усаживаются покрытые лаврами
четвертьчасики на их однодневный стул
всего лучше устанавливается
однодневный стул
и стол сотворения
строго в форме интеримАрного
кренделя
затем его туфли увольняются
немедленно
и финальной вселенной 
передаётся оставшееся
с бесплатным правом
на  потраву полей в качестве
приложения



Стихотворение 5 из цикла «Цветочный Сфинкс»

                1924
 
  в лесах из мясостволодрев взывают
эротоплахи в плаче.
  бритые лошади носят к распятым цветам
кошёлку полную пламён.
  воет lynchгонг и челюсти сикстинской
молитвомельницы грохочут.
  из неболучесена выпадают оседланными
арфы.



Светобоязливый парадиз

           1923/1927

мы палим из оракулопушки
одной левой
мы шелестим
нашей монастыроедален листвой
мы подбиваем
совершеннолетние моречуда
вампумными костями
это для смеха
это для смеха хаха
мы стираем с губ адреса
мы сбиваем наши дрова в цепи
наши деннодрова
наше мясо чтоб подпереть
мы снимаем пеной
раносозревшние камни
это для смеха
это для смеха хэхэ
мы носим багательные туфли
мы пакуем в натужную воду
а е и о
и неупакованным только
у оставляем
мы женоазбуку знаем назубок
anna berta clara и т.д.
мы знаем что семь засухе
противоположно по смыслу
и задаём потому жару под
последним хвостом
так как каждый третий
троекратно хочет охотно
это делать совместно
и два других также не скажут нет
нет нет и еще раз нет
это для смеха
это для хихи смеха
так как живем мы
мы бдящим равны
чтоб обнюхать мы имеем носы вкруг
знамёнодревок любовемольберта
мы уши имеем чтоб
склонённые уши иметь
мы имеем глаза для одного мига
это для смеха
это для смеха хохо
мы отставили наши души
мы knixen ещё три дня
после своей смерти как мясо
о ты небесновопящее у
о ты всёдробящее у
это для взрыда
это для взрыда хуху



  Из «De Stijl»

      1926/27

1

как если б stopp как если б hopp
как зачинатель если бы свои часы
брал в руки у правоприемника
как если б шнипп как если б шнапп
как если бы хватала тенеловка 
мёртвую кость последнюю
звёздные яйца катят
возраста весьма почтенного
в весь продырявленный
мешок бездонного

как если б stopp как если б hopp
как если бы во франтоклетку б
помадную палатку заперли
как если б шнипп как если б шнапп
как если б hopsassa
всё подскочило бы как прыгнуло
пращурофото кормят
их стеаринных правнуков
упитанными слёзошпикорозами
и подкреплённым пайковоздухом

как если б stopp как если б hopp
последний мясолист как если б
с первого бы падал костедерева
как если б шнипп как если б шнапп
как если б к их жорокорытам
сернобогатые спешили бы
винятся  винобочки wu wu wu
в повинный их воронкослёзорупор

как если б stopp как если б hopp
трупомука как если бы
стучала бы из саванов
как если б шнипп как если б шнапп
как вздувшиеся склепы
если б слово взяли бы
соскакивают молодые солнца
с их блескогорбов
и под подобострастными поклонами
прощаются на веки вечные



2

как в понедельник
много-много лет пред тем
как в зиму то однажды было
падет лишь первою крупою снег
после второго колокольного удара
третьего колокола
широко бессчёта
разинет пастеньки голодные посев
уволит песни 
и наймёт за это  речь
как губы если бы индустриальные
она б на то имела
но с плотью и у плоти
отпадут они
и в зиму долгую лучи согреют
защёлкает вязанка глобуса
вставною челюстью своею
и звёзды спрыгнут
с золотыми шлейфами с карнизов 
уж при четвёртом выстреле
из пятого орудия
сомкнутся губы
и в дыморизах
и напомаженных бурунах
придут вновь те
кои себя прочь не дадут услать
и воскричат viktoria 



3

   в то время как они 
их правой рукою на их левую руку
   и их левой рукою на
их правую руку на одного указюут
   имеют обе руки много дел
   однако не добьются зелёной ветки
успеха
   другие растут на деревьях в небо
   хотя имеется некто тут кто имеет
заботы об этом
   чтоб деревьям ни в небо расти
   что у кого-то веру  крадет
в потусторонние полные фляжки
   в отчаяньи классных работ латынь
прекращает в питомниках раздаваться
   садится как слепой пассажир
в финпаланкин другого
   и прикрываются слёзы его
покрышками без морщин
   коль полное выйдет из пустого
ещё говорится prosit
   становится вообще из семи дел
восемь
   и все девять в x-y-z-любую
катят дыру
   а найдётся в конце концов радуга
в жиру его предков
   так станет тому это слишком пестрО
   и за один глоток опустошится
его приданого фляжка
   её содержимое поднимется 
как долга забытого a-postata-b-postata-
c-postata-стрелец
    в кассу его шкафа
    коий запрёт хорошо его изнутри
    и проглотит ключи
      


4

когда у него из-под ног
была напрочь убрана почва
закрепился он взглядами на потолке
и тем самым берёг свои башмаки
так висел он как шарадомешок
недвижно
и  abc бесхерр- и бездамной плоти
предавшись во власть
се не принуждало его оперённый
черпакохиАтус вощить
он и затем не стремился
ни героем стать дня
ни героем ночи
также трясиномедали лагуношнуры
жёлчеленты его к себе не влекли
он дозволил вулканам
тэодору юниору и тэодору сеньору
по их сердцевлечению курить
мужьям за их мужа стоять
и жёнам за жену их лежать
на его salve легла бы пыль
толщиной в палец если б
не иератИчный quasimodogeniti
и лоскутоузоры во взорах того
ни вынуждали его
как скромное лордство
от любого
патрицированного филонства
и до матрицированной евгЕники
пересмотреть свою чистую жизнь
при этом
как творение безочкового мига
он оторвал свои взгяды от потолка
то есть забыл за потолок взглядами
крепко крепиться
и так как под ним была
напрочь убрана почва
пал как крест из конфетти
на натёртое дно пустоты



бесплодное  ай

хэрр фон так и так
топчет своих papageien
пока не отделится papa от мамы
пока не отделится папа от мамы
я сказал
и geien станет свободно как сок
падают вызрев монокли с мясных
облаков
седые фонтанчики ковыляют прочь
на костылях
в когтях схвачено что-то от твёрдой
стопы
и от шляп вниз вплоть до туфель
на подвижнортутных лугах
подсыхают выскочки вымени
пляшут кисти темлЯки волосы кости
перья
окрест электрического сердца
членные куклы становятся медленны
молчаливее и молчаливее
холоднее и холоднее
стародавние камни и младокровные
гуляют по обязанности взад и вперёд
между задним планом и передним
это трещит в бюсте воздуха
иссякают мутируя голоса пирамид
гальванизированы падают заячьи лапы
из дыр пуговиц облаков

вдруг прыгает хэрр фон так и так
с молодецким  qui vive
в бездну
но так как бездна всё же имеет дно
видим мы хэрра фон так и так
отступившим
возвращающимся вспять
к своему зевотному стульчаку

papa mama und papagei лепечут
и начинают дремать


Цикл «Осапоженные звёзды»

               1917/1927

1

maurulam katapult i lemm i lamm
haba habs patam
papperlapapp tapam
и картонажат маннопапу
в aquaчернилоtext
и отрезают бережливо как хаузфрау
воду использованную из их ванн
papperlapapp patam
patam patam
и шагают через четыре денновремени дня
через pisseminuit
pissematin
pissemidi
и pissesoir
patam patam
и вешают телесоплоть
телесотрос
телесосук
в мадонноипподрома гардероб
patam patam
поэтому также склоняют патанты
конгениальные их либреттоканты
на стену maurulam
поэтому катапультируют  i lemm i lamm
во fix и конченные faxфолианты
papperlapapp patam
и картонажат маннопапу
в aquaчернилоtext
поэтому есть се и держит так
ни весело и ни печально
и не имеет смысла
и как живой наряд кричат
и как озубевая камень
habemus papam habemus mamam
mesopotaminem masculini
bosco contra belachini
haba habs tapam
patam patam
и учат ересь что перемёт
из перемётофруктов
перемётолистьев
перемётоветок
премётостволорода
и перемётокорня состоит
patam patam
maurulam katapult i lemm i lamm
haba habs tapam
их речь у них изломана во рту
они имеют волосы в душе
они имеют волосы в их херре
что ж это за товарищи
иль яйца то нощью объятые духовно
иль то возможно дАли дикомясо
что ближе подступающе
мне не дозволено сказать
patam patam
мне не дозволено сказать
patam patam
maurulam katapult i lemm i lamm
haba habs tapam


2

  pianoпедаль цветов будет вмята так как
несчастлив корабль
  уже с поры детских рук ощущаются
в его внутреннем ядра
  рекапитулируя богатырши и яйца без
глоток угрожают его полюсам
  кои мечены бронзоподносами
  видит корабль – скачут ручьи на реках
так облается ими его перманент 
  каждый корабль раз сотое доиздание
своих же инициалов издаст
  но хватается сим миродальний чаще всего
поцелуй на бороде
  и будет его воздух морщинист
  и в конечном счёте должно то его
правую жизнь что внутри тошнить
  затем в последних выглотках также
лежат его флаги
  иль се текучая руина
  несёт свои брызги сбоку корабль
  континеты висят над одёжной глажкой
  электродеревья ртутоаллей
носят в их пуговичных дырах
гальванизированные зайцелапы
и мутирующие колокольни церквей
  но лишь приблизятся с их
пронзительными по звуку хвостами
  ощутят  эксгумированные девы
циркулирующей музЫки прилив
  и из прогулочнотростетёмных женопокоев
кои без окон  и без дверей
  станут замызганные sisters
кои уже при живой плоти – ну смертошик!
  и берут корабль при его розеточном носе
и танцуют трал-ля-латифундий танец с ним
  они тянут прутья из их канатов
  их антипатия к номерам на тросах как сдута
прочь
  они хватают десятиэтажно колокологлоткИ
с экваториальными ватиканами что на тех
прочно закреплены
  и ничего уже боле не ощущают ни сферогрузов
ни оперённых певцов
  и выполняют с  яич- и жертвен- никами сами
грациозные па и по лентам скачкИ
  иль то костородник или отполированный клюв
  ни то ни другое
  то с пульсами деревцО



3

  имеется двадцать четыре платяных шкафа
  из коих какой-то один стоит
  в каждой ванильной синагоге двадцати четырех
частей земли
  в шведции шкаф зовется  шведской гардиной
  в испании  шпанскою перегородкой
  в китае китайской стеной
  в швейцарии бугаём фон uri
  стоит платяной шкаф на двух ножках стула
  так он – стол
  на столе стоит благословлённая плоть
и благословлённый аппетит
  и в его ящиках вдоволь нилов
  а коли много ящиков у стола
  и в каждом из трех их в небеса
выдвижных направлений одно – а р п
  то стол – поезд
  а имеет поезд спинку из голубых валов
  кои многоседлого ангела гонят
  то на то дозволяется сесть
  так как затем она стул
  и прочь не уедет
  под сидением стула на пуповинке висит
замшелая голова
  стул спит открыв глаза как заяц
  потому также может в качестве зеркала
быть использован стул
  но лучше – зеркало моря
  даже если само море вздымается над ним
  среди образованных людей спрашивается
охотно с пресс-папье на языке
  хороший ли вы имеете стул
  и мыслится надмирный проход под этим
что  генитальной камеры мимо в монастырь
горячих молочных братьев ведёт



4

  о моей яйцедоске господствует ныне
лишь глас восхваления
  и четверогласный притом
  первый глас с правом голоса
  второй глас с фистулой
  третий гласобас
  четвёртый с зычностью глас
  арпом запатентированная яйцедоска –
в какой-то мере феникс тениса
  и завоевала сердца всех спорт-
и яйцелюбителей
  в то время как раньше я в иеротической
рангокнижице
  при сахаролюде в воде
  и снегомебели в огне маневрировал
  стою я сегодня на первом месте пред любым
бенефисолевшой
  с хорошим львортом львоноса львоглаз
и львоушей
  от моей яйцедоски трубить учится легкое
в пралесогорн
  и это сквозь нёбосжатую заднюю часть
скользит вновь на своё место
  от моей яйцедоски станет домосед-табурет
от закоренелого онанизма
  сохранив полюбившиеся движения
  до выпиливания лобзиком  а от него и до
колокольного звона доведён
  он станет соломоогнеупорно позолоченным
пугалом
  кое левой рукой в левом приёме лилии
в штатском гнёт
  что напрасно с длинным дитрихом и
коротким мюллером пробовалось
  то играючи удастся с моею яйцедоской
  число же играющих не ограничено
  а-любое число гладиаторов открывает
в гусемарше игру
  с зовом ave яйцедоскаula arpis morituri te
salutant
  группа x из х-любых участников настоятельно
наблюдается как победительница
  и все прилежнее тянется с яйцедоской
посредством гола яйца бия
  так тянутся все группы от а до z  как победители
через гол
  параграф три
  вкрутую сваренные яйца применять непорядочно
одно из двух коли сыры
  параграф четыре
  будет twenty-five и половина до четырех часов
объявлена
  так то пауза для завтрака
  тут все выносят свои колумбояйца вперёд
  и дают их себе хорошо распробовать
  это – так называемый afternoontee так как все
при том на своём after  сидят
  задохэрр остается прессуем вплоть по five-o-clock
-tee
  пункт five игра идёт дальше по параграфу five
  paragraph five
  выходит один пункт five пять пунктов вперёд
так должен он
  пункт пять снова на five пунктов назад
  параграф тринадцать
  взлетит одно яйцо на дерево и там будет
высижено
  так принадлежит курица мне



5

  и мы в потолок упираемся также ступнями
  и мы упираемся также пястями в звезду
  как афишная мать в душеглубИ
с подкожными письмами о любви
  buhurtируя вербальные луны
ерундовокоричные клещи сожмут
  ни один бюльбюльбюллетень больше
с нашей вечной жерди не вспорхнёт
  итак это на время чтобы  глядеть после
дилетантских часов
  и зонт с прогулочной тростью оставлять
чтоб выуживать зонт
  уже выпадает подмосткороса на
свернувшийся свет
  но то была ещё не последняя капля коя
лебяжью шею что бесконечна укатила бы
вниз
  мы три зелёные фрака in floribus ( лат.
в расцвете сил)
  с тремя тростями  кои туда бьют где больше
ничего не стоит
  там кричится ой на манер мышей от milo и
мышей от olim
  атропинокуку прокричит под печатью
скрытности четверть усов
  итак это на время опустошать чтоб самую
сотую бутыль
  уже не сидит левая больше при правой
и осторожно больше обе не тянут при каждом
вздохе глоток за глотком
  я ледоцветы моих глаз обрываю
  ты на твоё платье пришиваешь от ран рубцы
  оно снизу будет зверем и quadrupedoквадратом
вверху
  кукареку теперь поднимают первые яйца из труб
в лазурь
  перебежит это или останется это пустым
  это не бьёт не ни бьёт
  но всё ещё раз иззадопесочные начищает гербы lik-
tei-pe и наполняет хихиколчаны
  то бесконечно здесь то бесконечно там
  свет уносит пространство прочь во зраке
  допущены ко двору мы подбираем наши шлейфо-
хвосты и декольтируем зад      



четыре пуговицы две дыры четыре метлы

                1924/1930

1

   во впалощёком запалом пространстве паузы
   катят огнеупорно позолоченные приманки
по бесконкурентным элоквенции лестницам
вниз
   katafalken (ката соколы) и kataворобушки
ложатся в их чохогробы
   столы следуют стульям как самцы самкам
   и то что над столами и стульями парит в
облике прощай-облака
    проясняет связанной речью как безнадёжное
положение дел

    дороги следуют стрелам как самцы самкам
    чёрный нож врезается так глубоко в наши
эпистолярные кольцеринги
    что при ножной игре стулонога восстает
снаружи
    в лучшем случае тикает это ещё немного
    и раздаётся один или два раза овация
   молнии кучерствуют на хлевослепых кукло-
каретах
   кто пройдоха даёт себя распять
   так как сам цезарь своё bravo на бельевой
верёвке вешает
   и успокаивает наполеонову шляпу свою



2

   мой стол падает на спину и простирает
четыре ноги

   из-под моей кровати выступает вперёд
одна из моих туфель
   о ты примета бессмысленной деятельности
   о ты полновопельногнилостный лебедь
   где заблудился твой брат в насаждениях
помешательства
   в угловом тропике моей комнаты грезит он
бежать бежать
   он несёт своего подкаблучника как конь
всадника.

   тут же есть и сия пуговица подмастерья
другого
   уже с месяцы она на одном месте лежит
мудро
   она божественный пуп
   я хочу воздвигнуть ей пирамиду

   мои уши в моей кровати ещё спят
   они вслушиваются в бесконечное
   моя кровать серебристая рыба



3

   из семи ножей два обрушиваются на
свет
   жадно они прорезают две краекруглых
дыры в зерне света
   из двух дыр выпадают четыре пуговицы
две дыры четыре метлы
   если дыры из дыр выпадают
   прыгают с гор пуговицы
   не дают стола ящики больше себя открывать
   остаются стоять поезда
   то же часы крылья мельниц посохи

   это были семь ножей
   из них два на свет обрушились
   но где остаются оставшихся пять
   видел кто-то пять ножей оставшихся
   никто же не видел пяти оставшихся ножей
   на моём столе из вкрутую сваренного
грома
   взбухают перцожилы и огнесоски-боро-
давки в правом гневе
   мой ток из стулоног
светит оттуда на никогданесвидеться
спешит чтобы хотеть
   мой дом из мышиных хвостов
   виляет всеми его хвостами от
замешательства
   никто же не видел пяти оставшихся ножей
   быть может их проглотил царственный гость
   или они преследуют древокультеступню
мумию или пчелокозла



4

   носит шляпа шляпу
   прикрывает себя шляпа пред шляпой
   она приветствует вас и спрашивает о
дороге коя ведёт к глазам
   глаза говорят друг с другом как зёрна
на волнах
   они хотят тянуться с дерев
   прежде чем крылья листья представят
   свет миром бежит взад и вперёд
   меж шеренг времени

   душа кричит во всеоружии
   когти крепко держат корни огня
   у пламён нет имён
   у каждого пламени пять пальцев
   длани трогают в небе крыла
   они приветствуют вас и спрашивают о
дороге коя ведёт к губам

   моё имя огонь
   моё имя свет
   моя шляпа волны
   я приветствую зёрна деревья крылья
когти
   зёрна змей шёлковые слова
   шёлковые слова бегут лишь предваряя
   как сказки без пупков кои свой посох
забыли
   без посоха нет груди
   без груди нет зубов
   волос к волосу и шляпа к шляпе
   шляпу долой перед шляпой
   перед шляпой открыть глаза



Два стихотворения из «Red»

                1929

1

искусство – вдвое больше отца
и мать служит левой туфлею

я – краекруглый кусок картонной крышки
и желал бы на практичной несушке ускользать
я молокам завидую  их глубокому сну

с глухонемыми стенами и краткими поцелуями
крутится место на своей правой туфле
однако видится платье сверху донизу
лестница платья клонится в сторону крыл

на ветках сидят губы
на коленях стола садится голос
стула
небо должно простираться к своему потолку

глаза прыгают в понедельник камней
ствол рук не спит больше меж тел
что висит ещё на палке
коль столь часто уже упомянутая
приближается душа



2


ежедневно приходят столы крылья и ноги и
искушают нас
ежедневно садимся мы на столы
летаем крыльями
с ногами подскакиваем над шляпами
даже если вернейшие фляжки вываливаются из нас
остаёмся мы вазам подобнее чем рубашкам

на природных фасадах сидят большие уши и
вслушиваются
наряжаются бороды как запретные плоды
и гонят перед собой поцелуи
глаза успокаиваются на чёрных опрокидываньях
вверх килем

столы покрыты чистыми душами
от- и пристёгнуты станут тела   



пупки столы ноги

            1929

1

   во впалощёком запалом пространстве паузы
   катят огнеупорно позолоченные приманки
по бесконкурентным элоквенции лестницам
вниз
   
  katafalken (ката соколы) и kataворобушки
ложатся в их чохогробы
   столы следуют стульям как самцы самкам
    чёрный нож врезается так глубоко в наши
эпистолярные кольцеринги
    что при ножной игре стулонога восстает
снаружи
   
   молнии кучерствуют на хлевослепых лестнице-
вОзах
   
   кто пройдоха даёт себя распять
   так как сам цезарь своё bravo на бельевой
верёвке вешает
   и успокаивает наполеонову шляпу свою   


2

  я прокачен от одного начала к другому началу
  и никакого конца не нашёл
  и от конца одного к концу другому прокачен
  и не нашёл никакого начала
  потому остаюсь я сидеть на большом пальце
моей ноги

  то – не пустые дифтонголобзанья и тэрэзиано-
кафешантанотирады
  в коих пеплонизированные цилиндры наложат
на кости изгнания
  а то с чего бы себе колёса надели чулки

  тайному пружиноперу никогда не расходиться

  уже камни с бледными стенами – прочь ускакавшие
  и на нищенском поводке заснувшие – звёзды загула

  тайному пружиноперу никогда не расходиться
  также коли мы тысячу ёлок ждём
триста шестьдесят пять ветвей  у ёлки

  сам y gomez sala на одной кавалеротуфле
через мясопашню одному одноногому
и одному тысячестопому – уже прыгнувший
  потому остаюсь я сидеть на большом пальце моей ноги
  и перед лужами моё содержимое перед использованием трясу



3

  лироплоть капает кровью на белые манишки
  как в неупакованной бойне
  и бросает свои три снежка за свои три лета
  из реторт катят мёртвые головы роз
  губы шляп приходят назад на костылях
  перчатки распяты на шляпах
  кресты облокачиваются друг на друга как
половина мужчины от жениха на другую от
жениха половину мужчины.
  лироплоть повествует пенноноворождённой
о наполовинувыросшем вест-остном камне
  коий во плоти и при душе сидит на видимом
троне
  и о вагошеих и вагоносых
  кои кровавые части против мая бросают
  тут палит пенноноворождённая ядоакцентными
птицами против осигнатуренных органов лиро-
плоти
  вешает себе било на комом слепленные крылья
  и звонит и летит прочь к окрылённым словам.
  крылья бреют оволосатевшие сердца
  кусочек воздуха шатается и взывает qui vive
  так это ходит вверх и вниз как в письме



пятилетняя горушка

              1926

при ночи зовётся горушка ханс
вокруг её пасти летают
лишённые рыбьих костей диаманты
её глаза зажаты между восходом солнца и закатом
ручки её зонтов бутонятся
когда же горушке исполнится пять

выдуется из тромбонобукетов brutto netto trara
так задрожат ее органы и начальствующие тела
коль призовёт деловой голос к делу
так потечёт  из её тел труха
когда горушке исполнится пять

у горушки десять веток на её десяти пальцах
у горушки две клавиши на клавиатуре
се позволяет с собой говорить и на себе играть
и по её сердцу и по её звёздам стрелять
когда же горушке исполнится пять

как только горушке исполнится пять
получит топ-топ  первый её деревянный башмак
с этим прыгнет вослед  второму её башмаку
коий радостно в даль мира  выйдет наружу гулять
когда горушке исполнится пять



Чудороговая конфигурация

                1918

1

  проглоченопереплетённые отроки дуют
в чудорог
  ангелы в золотых туфлях опустошают мешки
полные красных камней в каждом члене
  уже выстраиваются мачты и созвездия
  сёстры показывают следы от воздушных замков
поясных кошелей подкидышей-валунов кусков
парных коров оседланных зайцев свеженабитых
львов
  на пламенеющих спицах катят птицы по небу
  звёзды вычихивают из их восконосов цветоснопы.
  хмельны мужчина и мышь и плавают на мягких
пальцах
  пылающие львы просвистывают меж дрожащих
берёз
  кто имеет хвост себе к нему привязывает фонарь
  целая ночь поставлена на голову верхом танцующую
на драконах
  шестокарабканье и плотская рингосхватка полнят
ночь wauwau

2

  принадлежат красные птицы отрокам или
мужчинам
  принадлежат красные замки сёстрам
  принадлежат красные звёзды ангелам
  ночь имеет мачты из воска и цветы из золота
  чудо катит на пламенеющих спицах сквозь
ночь
  ночь имеет стопы из воска и мешки полные
звёзд на мягких пальцах
  полное пламёноснопов небо карабкается по
пылающему шесту в цветок
  носы из золота вычихивают деньги
  драконы плавают в золоте
  звёзды плавают с мешками полными отроков
по небу
  на мягких пальцах плавают пылающие цветы

3

  мыши привязывают себе к хвостам фонари
  кошели привязывают себе к хвостам
фонари
  парные коровы привязывают себе к хвостам
фонари
  оседланные зайцы привязывают себе к хвостам
фонари
  набитые львы привязывают себе к хвостам
фонари
  фонарям дозволено только к хвостам
стать привязанными
  хвостов достаточно чтоб фонарей так много
привязать чтоб ночи стать золотой
  хвосты птиц – цветы
  мыши строят себе из воска кошку и танцуют
верхом на ней
  воздух сходит со своего седла и кусает пар
в нос
  хмельные цветы господствуют над свежими
звёздами
  проглоченопереплетённые туфли члены носы
пальцы хвосты
   все они подтверждают в достаточной степени
чудо

4

  так кошелю подаёт воздушный замок руку
  кошель подкидышу-валуну стопу
  подкидыш-валун ухо парной корове
  парная корова оседланному зайцу рот
  оседланный заяц набитому льву щёку
 
 
5

  пальцы карабкаются по красным шестам ввысь
  плоти звёзд танцуют в то время как стоят
их головы
  головы карабкаются по золотым шестам ввысь
  отроки карабкаются по берёзам в небо
  пылающие драконы и пылающие львы
просвистывают по пылающей мачте вниз

6

  восконосы карабкаются по хмельным шестам
ввысь
  плотская схватка звёзд приводит к крушению
фонарей полных цветов
  набитые львы на мягких пальцах
просвистывают мимо
  ангелы жрут из мягких пальцев как прирученные
цветы
  берёзы дрожат перед сёстрами
  хмельные шесты и мачты танцуют с хмельными
драконами
  звёзды скачут верхом  на львах
  ночь стоит на голове и вычихивает
  туфли полные пламенами
  задувают мужчины и отроки зайцам
фонари




Конфигурация  kunigundula

                1932

1

  ничего не ведая небо носит надпись
kunigundula
  каменными когтями и рогами трелит
небо как начищенный флюгера стяг
  празднично едут ватные куклы на каменных
кораблях по песку облаков
  колокольни кожаными  драконами чистят
свои ступни
  свобода ведёт движение на поводке
  аммона рога и драконы обязуются
отпилить ступни движению
  движение себе помпой закачивает полный
жаворонков подвал

2

  кожаные стяги несут отпиленные ступни
в облака свободы
  трелющие знатные женщины на
драконах едут по вычищенному небу
  башни – из кожи
  рога мешков – из ветра
  стяги свободы – ничего не ведающие и
поэтому затыкают погоду в свои мешки
  мешок движения – кожаный корабль

3

  знатная женщина трелит в мешке
  гретэ чистит башни
  ханс выпиливает камни из облаков
  kunigundula носит диски к куклам
  драконы – бесшумны как
облака и носят в своих когтях города в небо
  небеса из ваты в подвалах облаков

4

  знатная женщина празднично помпой
закачивает облака в мешки из кожи и камня
  огромные краны бесшумно взветривают
трелющих жаворонков в небо
  песочные башни ватными куклами
законопачены
  в шлюзах застаиваются аммона рога
диски и жернова
  корабли называются ханс и гретэ и едут
ничего не ведая дальше
  дракон носит надпись
kunigundula и ведом на поводке
  городам отпилены ступни
  колокольням полная свобода движения только
в подвалах дана
 потому мы не обязаны-таки чистить когти
рога и флюгера



Конфигурация I

Davos 1930


1.

   белый волос камней. чёрный волос вод.
зелёный волос детей. голубой волос
глаз.
    воды свои закрывают глаза так как с неба
падают камни и дети
    у камней вод детей и глаз выпадают
волосы.
    камни имеют в их правом брючном кармане
масло и в их левом брючном кармане хлеб
и потому будут каждым с совершенным поч-
тением приниматься за бутерброды.
    каменные бутерброды носят пробор справа
водные бутерброды пробор слева а с детятиной
бутерброды пробор по середине.

2.

    такие истории можно тешась пружинноперистой
флоре рассказывать даже если бы несколько требу-
шинноуглых столов или цветов с робкими клапанами
имели бы в них место так как камни не знают букв
вода совсем бесхарактерна и что пользы от блохорёва
детей и вшивогрома глаз.
    зная свою силу волосы занимают место у требу-
шинноуглых столов.
    белый чёрный зелёный и голубой – цвета мирового
пространства. сейчас будут носиться зелёные
луга к чёрным туфлям и голубым волосам.

3.

    зелёные луга. голубые небеса. чёрныё туфли.белые
волосы. чёрные туфли с голубыми губами и голубыми
пуговицами.
    четырёхцветные бороды в одном облике как живу-
щий волос нашего времени.
     голубые пространства с зелёными
клювами.
     сила льва бела.

4.

    сила льва бела.
    преданные глаза силы черны.
    чёрный – символ для белого.
    белый значит столько же как до свиданья или
когда мы снова очнёмся.
    отвечать белым колоколам с их зелёными
звонами на вопросы губ иль на вопросы
клювов.

5.

    трусость силы черна как преданные
глаза силы.
    четыре цвета бород – белый чёрный
зелёный и голубой.
    быстрота камней – голубая.
    бесхарактерность вод – зелёная.
    мясо детей – чёрное.

6.

     вода закрывает свои глаза так как с неба
падают камни. камни падают на головы
детей. у детей выпадают глаза. теперь не
найдут дети больше дороги от потолка в рот
и ото рта в желудок и из желудка в
горшок.
     голубой волос камней расчёсан.
     чёрный волос воды падает в суп.

7.

     безотлагательно принялись за работу чёрную
камни. зелен струился пот с их голубых
часов и когда двенадцать пробило были
небеса голубые прибраны и очищены.
     чёрные туфли обметены.
     расчёсаны белые волосы.
     бесхарактерною водою смыли камни кровавые
брызги прочь так что всё быстро забыто было и
снова с начала начаться могло б.
      белый волос камней. чёрный волос воды.
зелёный волос детей. голубой волос
глаз.

8.

    белый волос камней. чёрный волос
вод. зелёный волос детей. голубой
волос глаз.
     белый волос. чёрный волос. зелёный
волос. голубой волос.
      камни. воды. дети. глаза.
      камневолос. водоволос. детоволос. глазоволос.
      зеленых лугов. голубых небес. чёрных
туфель. белых волос.
      голубо зелено черно трусливо и преданно.



Конфигурация II

Davos 1930

1

  яйцо из огня. яйцо из воды. яйцо из ветра
в шелковом мешке. яйцо из воздуха.
  стоящий мужчина и стоящая женщина. си-
дящий мужчина и сидящая женщина. лежа-
щий мужчина и лежащая женщина.
  лестница из костей прислоняясь к стволу
из мяса.
  у мужчины дубина из кости. у женщины
дубина из мяса.
  стоящее яйцо. сидящее яйцо. лежащее яйцо.

2

  у мужчины шляпа из кости. у женщины шляпа
из мяса.
  шляпочная столярная сорочная мясная пуговичное
душегубство галстучное садоводство фартучное
егерство и так далее. ржущие колбасы от нинивеи.
  ландшафт из огня. ландшафт из воды.
ландшафт из земли. ландшафт из воздуха.
  камни забывают их обязанность и рушатся 
клювами и когтями на мясо.
  складки огня наполняясь слезами. складки
воды наполняясь слезами. складки земли
наполняясь слезами. складки воздуха наполняясь
яйцами.
  сердце огня. сердце воды. сердце земли. серд-
це воздуха.
  я сплю как яйцо без сердца. 

3

  выхолощенные цветы всходят лестницей из
костей ввысь.
  воздух бьётся. буквы бьются. большое а бьёт-
ся. маленькое а бьётся. большое b бьётся. малень-
кое b бьётся.
  буквы из мяса всходят стволом из мяса
ввысь.
  стоящие буквы. сидящие буквы. лежащие
буквы.
  буквы из кости всходят за выхолощенными
цветами лестницей из костей ввысь.

4

  буквы из огня. буквы из воды. буквы из
воздуха.
  каждые сто лет делают камни шаг впе-
рёд. камни носят как туфли столы с четырьмя
ножками.
  о-ножки говорят а. х-ножки говорят b.
внутренний голос говорит к этому с. что они
б себе раньше никогда бы сказать не
дали.
  стопы носят поверх ахиллесовых пят чулки
из стреляного хлопка.
  инициалы чистят словочерпалки.

5

  яйцо. огонь. вода. земля. воздух. мужчина.
женщина.
  яйцо носит шляпу и фартук из огня.
  вода носит сорочку с пуговицей из возду-
ха.
  мужчина носит галстук из огня.
  женщина носит фартук из воды.
  это возбуждает мужские цветы.

6

  падёт камень со своего стебля так придёт
женщина с фартуком из воды и прислонит
лестницу из костей к яйцу из огня.
  шляпа из мяса женщины приветствует
дубину из кости мужчины.
  ландшафт из воздуха заполнен мужчинами
и женщинами кои с себя их листы обрывают
их шляпы взбивают все без исключения бук-
вы против летящих яиц  бросают.
  стебель огня. стебель воздуха.
  листы мужчины. листы женщины.



штрассбургская конфигурация

                1932

1

   я в природе рождён. я рождён в штрассбурге.
я рождён в облаке. я рождён в помпе. я рождён
в юбке.
   я имею четыре природы. я имею две вещи. я
имею пять смыслов. смысл – невещь. природа –
бессмыслица. место da для природы da. природа
белый орёл. место dada для природы dada.
   я моделирую мне книгу с пятью пуговицами.
искусствоваяние – чёрная чушь.
   dada рождено в цюрихе. стянется штрассбург с
цюриха так остаётся 1916.


2

   нимфа отдаётся жизни.
   генерал имееет бытийное место в природе.
   пирамидопомпа имеет четыре пуговицы две
дыры. пирамидопомпа вкачивает в природу
чёрных птиц. я вкачиваю природу. ты вкачиваешь
искусство.
   штрассбург лежит в облаке.
   пять мётел лежат. четыре метлы сидят. две метлы
стоят.
   белеет ты: природа – пуговица. белеет ты: природа –
чёрная дыра. белеет ты: искусство – чёрная дыра. в
каждой дыре по облаку. я моделирую мне дыру в дыре
и в этой дыре две дыры и в каждой из этих двух дыр
четыре дыры и в каждой из этих четырёх  дыр пять.
   облакопомпа выкачивает среди радостей облака из
юбок. облакопомпа качает против искусственной юбки
нимфы.


3

   я рождён в штрассбурге.
   я издал пять книг стихов. названия этих книг – птица
втроём – облакопомпа – пирамидоюбка – белеет ты
чернеет ты – четыре пуговицы две дыры четыре метлы.
   1916: я в цюрихе среди радостей родил dada. dada за
бессмыслицы что означают не чушь. dada – бессмыленно
как природа и жизнь. dada за природу и против искусства.
dada  хочет как и природа каждой своей вещи дать её бы-
тийное место.
   кроме того отдаюсь я частью сидя частью стоя ваянию.
никто же не может мне доказать что нимфу генерала орла
я смоделировал.


4

   белеет ты: никто доказать мне не сможет что я не
орёл. орёл отдаётся жизни. белеет ты: орёл имеет пять
жизней и четыре природы. белеет ты: орёл имеет кроме
того титул. чернеет ты: генерал имеет пять титулов пять
пуговиц на его двух смыслах и четыре дыры в его
радостях. но природа и я против радостей и рождённых
вещей. природа сама отдаётся жизни лежит ли она или
стоит.
   чёрное облако в белой юбке родит средь радостей
птицевещь.    
 


Цикл «Оволосатевшие сердца»

             1923/1926

1

арабесок два маленьких взрослых араба
играли на палках-скакалках-скрипчонках
зажав между ног их у конских головок
вдруг всплыла перед ними табачная трубка
табачная трубка на кукольных стопах
в такие мгновения это уж точно
как метрики яблоки жирные точки
упали б на все наши отточья
но арабесок оба араба
вместо того чтоб дрожать чихали
как отважные черепахи
кои свой панцирь-щит потеряли
вместо того чтоб дрожать чихали
они с такою силой чихали
что унесло их скакалки-скрипчонки
в далёкое но музыкальное Царство
в коем те очарованы были
наполовинуналитым бокалом
что находился на полдороге
чей бесконечный конец кончался
на плешеморе прикрытом клеёнкой
тут  арабесок оба араба
табачную трубку допрашивать стали
по делу о полуналитом бокале
«вино – моё»
твёрдо та отвечала
но с сочностью в голосе продолжала
« тьфутысяч две тысячи три и до чёрта
всё его пьют но оно натюрморта
да если позволите то бы сказала
совсем мертвотихого натюрморта
что лежит у дороги этой начала
чей бесконечный конец как известно
на плешеморе кончается вечно»
тут арабесок оба  араба
два маленьких взрослых подобные видом
двум маленьким жрущим всё пирамидам 
опустошили бокал тот вина
( до половины налитый)  до дна
и кроме того заглотили к тому же
коробок спичек три груши
и яблоко да так глубоко 
что стало внутри им весьма rokoko
и с помпейскими помподувами схожи
лавропомпой кои помпЯт помпадур
они выпускать стали наружу
из изящных гузок своих амбразур
огромных монгольфьеров из кожи
с дикобольшими как звёзды глазами
что в пергаменты-туфли были обуты
и каждый из коих был шляпой ошляпен
из полированного агата
на сём  арабесок оба араба
внезапно манеры свои позабыли
и на всех фарфоровых  всхолмьях
и натуральных и натюрмортных
вскосрости забросали камнями
четырехстопными новорождёнными
тех соловьёв что будильники били
и нырнули затем
в арабскую ночь
коя была ароматно опрыскана
aronoарумоаттракционами


2

  затем приходили туктукеры в свой черёд
  они обсмеяли дамасские слёзы
  размножались в одном горшке как то им
надлежит
  и не полагались боле на мумийнососцовых
  в любое время могли они из их вымешляп
не доя мудростям дать пролиться струёю
  но временили пред тем как туктук сказать
  и в этом они были правы
  так как после это (туктук) всё ж по шляпке
встретило гвоздь
  и вдобавок пришло ещё и от самого сердца
  и когда они начали все предаваться мечтам
в голубом по закоренелой привычке
  спала вдруг тут с их глаз пелена как чешуя
величиной аж с крыш черепицу
  да ещё в изобильи таком что они ею потом
листья лесов крыть полюбили
  и итогом тому было что на вязь-письмена 
невинных пленённых ею крытых растений
  вскоре сами они уже походили
  и хотя облачились в тени
  не хотело это туктук в них больше любезно
грызть и глодать
  и когда уж за ними  теперь и на них  встав
тиктакеры выступали
  они в последний раз сказали туктук
  на что тиктакеры изо всех жизненных сил
  и к тому ж продолжительно так тут тиктак
прокричали
  так как были они не из тех мужей что одно
лишь слово имели
  а как игрушки с заводом чтобы тиктакать
воспитаны были
  так сходу  и вплоть до первопричины
  для тиктакеров жизнь один лишь смыл и
имела
  и тиктакать то было
  и они тиктакали так что их тут аж рвались
пружины
  и без исключения те из них кто взорвались
  в гигантские ледошкафы все с почестями
помещались
  и часто случалось что тиктакеры тут кои
всемирноизвестны и славой увенчаны были
  выставлялись как лакомые куски в кутёже-
покоев витринах
  так как раз по недосмотру токток сказали
  не желали со всеми совместно пружиня
тиктакать
  и о достиженьях в тиктаке знать ничего не
хотели
  т.е. впали в другую крайность тиктака а
именно в замедленье
  и всё медленней и всё реже тиктак говорили
  вплоть до дня когда погрузились в полную
бессловестность
  теперь приходили токтокеры  в штатском
выпрыгнув из одёжных коробок
  они токтокали с мерой и целью
  и рыбобога гнали что был для них некошерен
коий им предлагал нагих розовых девок
  они глотали его загоны-притоны
  и из их рваных ртов широко токток громыхало
  и так как был чужаком им рыбобог то и гоним
он был по закону о нарушении гостеприимства
  как фосфорящийся килезоб клокоча килем вниз
зобом кверху
  вниз по райну


3   

  они подозревают смутно лишь как в полусне
что живы
  наполвину немо наполовину стихши наполовину
явно от родины вдали
  они встречают полунемых таких же полустихших
полуявных
  они живут наполовину
  спят наполовину
  они – их множество
  и на сырые яйца более всего похожи
  и много полускажут и приветствуют полунемых
таких же
  и много полускажут и приветствуют таких же
полустихших
  и много полускажут и приветствуют таких же
полуявных
  словом приветствуют на ты
  ибо их много
  и никогда не слыхивали о пленяющих искусствах
и душном чувстве долга
  и избегают общительности пирамид
  так как девиз их: жить спать и половинить
  порой дозволится  и вкось и вкривь то там то сям
что нежелательно бы было бы назвать им
  но радость коротка
  и очень вскоре бъёт половину
  тут значит се вновь облачать и облачать вновь то
что облачать тут разумеется под этим
  ах как же это грустно для похожих на сырые яйца
  что в чуждом  дОлжно всё же пред собой катить
мощные яйца из малахита мякиша свинца
  но всё ж они лиловы и уповают только что однажды
  всё ж полубело полусеро небо
  им полудвижимым полунедвижным
  навстречу выйдет на полдороге
   


4

атеисты – восковые стихостопочки
швейные машинки – латинские пчёлы
молоки – формовзыскующи

губы – розы
губы – стрелы
губы – нитетонкие неба
в конце концов смыкаются губы навеки
затем чтоб почтить их поют языки им
следующую припевочку:
« хорошо волос к волосу заперты в пару
до свидания снова на пути к трафальгару»

ядра змей – шёлковые слова
они бегут лишь предваряя
как сказки без пупков
кои свой посох забыли
без посоха нет груди
без груди нет камышей

зеркалА – чудищ ключи
у гротожелтков дыбом стоят рыбьи косточки
башни как фонтаны прыгают
кои прыгают вслед за ними
волосы льстят медными ловами
и подземными скрипками



5

  коль горит перед арфами а за мольбертами
мёрзнет
  коль лайдный заяц стоит по колено в воде
как венеция
  коль пирамиды свои остеклённо-робкие
пастеклапаны
  бренными чистят всмятку сваренными
останками
  образует хуху последнюю субстанцию

  коль слёзы покрышками без морщин
станут прикрытыми
  коль туфли из люксомяса  несомы
к мощеримскому папе
  коль ражекостный свободный художник
яйца без стебля малюет
  образует хуху последнюю субстанцию

  коль греховодокогорты метут огненною
метлою в чистилище
  коль allahs  как жаворонки распевают
  коль квадратные солнца на все пуговицы
застёгнутые
  прочь с тпру и ну с прибабахом катят
  образует хуху последнюю субстанцию



6

то были змеи
мартышки
рояли
с дикими зарослями под мышкой
то были куры в оболочках
поезда
парусники
шпильки
в обледеневшей отчизне
окружённой  яблонными садами из бронзы
то были в слабых ртах
квадратные вилы
столы
тень вилки
что удержать себя не могла
чтобы после еды под стол не спрыгнуть
и меж четырмя ногами стола
всё ж не вонзиться
в крохотулеквадратных людишек
с  крохотулеквадратными морями в руках

то были олени
из зарытого прянув воздуха комнат
кои как снег дремлющих кошек
на красных собаках приветствовали скача
то были сбивчиво бормотавшие
обезображенные ветра
флаги
шарманщики
кои в их обступивших  ночники
огромные дети
гномы исхлестанные
нагие мокрые
со школьными ранцами на спинах
форели потерянные в танцевальном наряде
то были с девизом мужей от сего мира 
« парить и парить давать»
так называемые surenпортные из древних
благородных фамилий
кои  глубже и глубже всё погружались
в прочь отброшенные дни
то были шельмы... 


7

  взрываешься ты охотно или даёшь ты
лучше взорваться
  не думается совсем
  о что за оглушающий уши бушующий
треск
  бумажным мешком воздушным шаром
свиным пузырём
  может быть вызван
  место на коем взорвано будет называется
местомест
  имеется много богатых кои только для сей
цели разводят ручных рабов
  так назывемых взрыворабов трескучих взрыв-
комендантов взрывопатронов
  разводящим взрыворабов положены часто
высокие почести
  к примеру им не нужно больше ко следующему
взрыванию идти прямиком
  и низкий народ должен пред ними стелиться
коврами
  чтобы им было мягко шагать туда на всех  их
четырёх
  кто поляжет при взрыве перевзорван кто будет
должен быть от макушки вплоть до ступней
покрыт сраморденами
  целый год прямо ходить
  как допотопные музолюди
  и взрывание вкруг себя  достигает всё большего
модой становится
  в последнее время только для этого помещения
созданы
  изюмоцветные жирночмокающие лобызания
ко взрываниям припасены
  да даже бывает в местах скопленья искусств
будет взорвано
  и не только по случаю праздно шатающимися
на своих двоих
  но и допотопными двуногими музолюдьми
  также они сегодня взрываются  и особо даже
на одном нежном месте коль колыбельная звучит
  поднимутся тихо с сидений
  как если б желали только до трех сосчитать
  но затем вдруг взорвуться да так что возможность
слышать и видеть у кого-то исчезнет совсем



8

  под каждой частью света большая птица сидит
и поёт
  мадригал карусель крутит с балетом
  но так как общительна и шумлива она
  быстро так прыгает с кафедры что до неба
  распахивает части света и каждой птице на стол
корм подаёт
  напёрсток полный буланоопушённых двойняшек
  напёрсток полный вздувшихся холодцов
  напёрсток полный вытянувшихся проростков
  напёрсток полный пирамид
  в день национального праздника всем животным
на животе ею расчёсывается бахрома
  она подслушивает mall жёлчь якорей текст стадо-
колец
  она высвистывает мышей из пальцев ног в амбары
  выроживает бутыли помимо того дорогам в тепле
  и читает по святому обычаю
  в полотенца сырые укутанный шрифт
  она распахивает части света и каждой птице на стол
корм подаёт
  напёрсток полный тенями папы йоханны
  и её приглядного серны рожка
  das ist die gro;e mogolei   



Костяк дня 

      1930

1

  глаза говорят друг с другом как пламена
на волнах
  глаза хотят извлечься из дней
  пламена не имеют имени
  каждое пламя имеет пять пальцев
  руки гладят в небе крыла

2

  из слов выплывают губы наверх
  как красота из волн неба
  красота охвачена светом
  как колоколом поцелуев

3

  но встанет что на его место
  с макушки стола падают крылья
  как листы из земли
  перед губами
  в крыльях – ночь
  и между крыльями не хватает поющих
цепей
  костяк света опорожняет плоды
  никогда поцелуев телу не очнуться
  его никогда действительно не было
  море крыльев баюкает эти слёзы
  колокол говорит с головой
  и пальцы ведут нас сквозь поля
воздуха
  к гнёздам глаз
  там имена исчезают
  но встанет что на его место
  в выси неба
  ни сна ни пробужденья
  так как могилы светлее чем дни

4

  выгибается сводом  вкруг сердца поющее небо
  но нам его песням не позволено верить
  уродятся безнадежно плоды
  плача обращены глаза
  к краям дней
  дни – лишь раны
  в пустоту тянутся губы целуя
  облетевшее листьями солнце
  листья укрывают глаза
  свет хрупок
  пастбище крыльев покрыто пеплом

5

  пламена  засыпают под листьями
  лист неба – голубой
  зеленые птицы баюкают себя в ветвях 
  ты будешь их поющими слышать весь май
  из полей губ восходят цветы без  глаз
  дно наполняется так как близится голос
  лист моего сердца становится чёрным
  чёрными плодами мои глаза
  грудь света рушится
  но в лето растут у мёртвых снова крыла

6

  с закрытыми глазами ощупью я пробираюсь
сквозь блеск
  вырывается свет из дня
  и крыла навещают губы
  между нёбом и языком растёт золотая
гиря
  вниз на землю пылая рушится плоть
неба
  и как кулаки бьют плоды в землю
  дни несут огонь на своих волнах
  небо – пылающее крыло
  властен грохот летних плодов

7

  где – листы
  колокола вянут
  нет больше звонов в земле
  где мы когда-то шагали
  разорван свет
  следы крыл ведут в пустоту
  где – губы
  где – глаза
  полное хмари разбилось сердце между
верхушек
  выпадает последний выдох из тела как
камень
  где мы говорили когда-то бежит кровь из огня
  и на чёрном дне вращает себя  безликий
венок
  красивая земля невидима навсегда
  и больше вокруг нас не восплещут крыла никогда

8

  пламена кормят смерть
  ах как ужасно воркует день
  язык лежит у языка
  воздух полон ран
  и в ранах гнездятся тени
  кто сорвёт лист неба
  деревья не живут
  у света шрамы
  только во сне – небо полно глаз и
бутонов
  только во сне не бросают тень
крылья на светильники глаз
  и песни странствуют с волнами и облаками
  но такие годы живут не дольше чем дни

9

  листы спешат на помощь крыльям
  колокола берут ложный след
  много выше чем облака глаз
  парят сердца и умершие плоды
  прежде чем лист свой глаз раскроет
  омылся уже огонь
  крылья несут небо
  слова тянутся изо рта как дым

10

  глаза – венки из земли
  голоса доносит лишь от листа
к другому листу
  если глаза плавясь текут зреет свет
  и как колокол падает в прекрасное время
  и также гнёзда в выси неба звонят



розы шагают по улицам из фарфора

  на краю сказки вяжет ночь себе розы.
  прибывает клубок распускаемых аистов фруктов
фараонов арф.
  смерть несёт свой трещащий букет под корнем
опустошения.
  аисты трещат на печных трубах.
  чем-то набитая сказка – ночь.

*

  розы шагают по улицам из фарфора и
вывязывают себе из клубка их лет звезду за
звездой.
  между звёзд спит плод.
  пустые страны чем-то набитые годы хохочущие
чемоданы пускаются в пляс.
  аисты жрут фараонов.
  розы растут из печных труб.

*

  смерть жрёт один год за другим.
  фараоны жрут аистов.
  между плодами спит звезда. иногда
тихо смеётся она во сне как фарфоровая арфа.
  трещащие сказки вывязываемосвязующиеся улицы
пакующиеся аисты пускаются в пляс.

*

  печные растущие трубы жрущие арфы
фарфоровеющие букеты пускаются в пляс.
  из роз – корень фараонов.
  аисты пакуют их печные трубы в их
чемоданы и тянутся в фараонов страну.


1939




в бездну

головой вниз
вверх ногами
он падает в бездну
туда откуда пришёл.

он не имее больше чести в плоти
не кусает вприкуску в закусочной
не ответит  в ответ на привет
и не стоит за себя самого когда на него молятся.

головой вниз
вверх ногами
он падает в бездну
туда откуда пришёл.

как заволосатевшая миска
как четвероногий млекопитающий стул
как глухой эхоствол
наполовину полон наполовину пуст.

головой вниз
вверх ногами
он падает в бездну
туда откуда пришёл.


1939



я – лошадь

я еду в поезде
что переполнен.
в моём вагоне
каждое место занято жёнами
на коленях у коих по мужу сидит.
воздух  непереносимо тропический.
у всех едущих
зверский голод
все без остановки едят.
вдруг начинают мужья хныкать
и требовать материнскую грудь.
они на жёнах платья растёгивают
и по сердечному тех желанию
свежее молоко сосут.
лишь я не сосу
и не стану иссосанной.
у меня на коленях никто не сидит
и я ни у кого не сижу на коленях
так как я – лошадь.
я сижу – большая и стройная
задние ноги на сидении
и удобно передними
подпираю себя.
я ржу громко хии хии хии.
на моей груди горят
сексопуговицы сексопризыва
прекрасные в ряд
как горящие пуговицы мундира.
о время лета.
о мира далёкая даль.


1939



сказки

неуязвиморогатые бочки
вносят босое эхо.
в бездонном
чихают эфирочасы.
празднично это шумит в султане.
инквизиционные змеи
поют в дисканте.
гипоманийные жабы
прошлёпывают через сливовый джем.

*

хлещет плеть из огня
анималистов мячи прыгают на
присборенногорностаевые луга.
на самом верхнем побеге воздуха
сидит приручённое яйцо
кое выламывается
в нежелающем кончиться vivats.

*

волнится море из перьев.
волнится радости волнами.
это щебечет грает свистит токует трелит
вкруг трона звезды.

*

лучше я не покажу тебе ничего
в моих голубонебесных глазах
чем дать тебе на это ответ.
лучше я возьму телоохранную шерсть
из дырозатычки моей срамостремянки
мономанийный firmamentовладелец.

*

затем побредёт это сквозь волновые леса
через олиственные моря
флюоресцентными взглянет мёртвыми головами
из наших свищей
и карапузов облает.

*

между тем странствует на шнуропрямом просёлке
шнуропрямо червь к горизонту.
по законам перспективы
должен  червь становиться всё меньше
и наконец исчезнуть
но наш червь становится больше
чем отдаляется больше
всё больше больше и больше
и заполняет всё мировое пространство наконец.

*

вместетянущие соловьи
тянут проклитиколунно приамовы эли
в высокогрудой летней ночи.
два выдоенных героя
шагают вздыхая
по вздохомосту.
два червя с льняными волнистыми локонами
следуют им в костюме адама
и говорят двум героям:
позвольте нам вас сопровождать
позвольте нам с вами идти на панель
на тире
на стержневой штрих
на штрих штрихов
с линейкою или без.
напомаженные шары кеглей
идут сквозь тряпки.
игральнокостевидные звёзды
пушат перья
как если б  хотели
abc
бесхерр- и бездамной плоти
предаться во власть.


1939



ветрогону

  на творение дня о ты мой распрыскиватель и прыгун
  иль ты не видишь что это востоковеет
  да вскоре так овостоковеет
что светлый мозг брызнет из мачт
  и осиротешие полярные свечи как прыго-
ручьи выпрыгнут
  потому также и ты прыскай и прыгай
мой распрыскиватель и прыгун
  так же и из тростей для прогулок будет это
прыскать и прыгать
  то же из десяти пальцев рук и десяти пальцев ног
  то же из древок знамён ёлок труб мачт
  потому так же и ты прыскай и прыгай
  уже ревут розы в клетках
  уже крокодилы благоухают в вазах
  уже прокрадываются поддельные стельки
на цыпочках
  на творение дня о ты мой распрыскиватель и прыгун
  иль ты не видишь что это медленно западевает
  да вскоре так озападеет
что светлый мозг из бутылок брызнет
  но не достаточно будет и этого
  это будет также ещё юговеть и севереть
и из всего посоховать жердеветь колоть-
резатьжалитьгравировать и прыгать
  потому на творение дня о ты мой распрыскиватель и
прыгун


1939



в бугорке из стекла поёт сладостный голос

  становились всё больше пустые пространства
в мраморных гнёздах
  и когда наконец они были выросшими
  благоухали они как цветы
  и были охапками что перегружены золотом
собраны
  охапки несли их к розовокрасным ново-
рождённым
  кои лежали на змеистых дорогах
  и прозрачных змеях
  и отбрасывали тени слышимые в видимое

*

  большие тьфу встают со своих сидений
  и теснят малые молнии в щели воздуха
  большие молнии разносят малых тьфу
  тьфу и молнии летят кувырком сквозь друг друга

*

  в бугорке из стекла поёт сладостный голос
  но никого в бугорке не увидеть
  хоть ни одной  глухонемой в нём  песчинки
  палитры с носами лежат на чёрных перьях
  и внимательно слушают голос
  облака с забинтованными глазами приближаются
в любопытстве
  палитры с носами дают им знак не мешать

*

  запятые и точки прыгают в шляпы лобзаний
  и так ускользают от щетины весны
  коя неистовствуя под зеленоморскими
прогулочными тростями
  звёздномилующихся
легкоофартученных пирамид
  выквакивает кукареку как слон
  и му как бабочка вылаевает


1939




Песня красного

высоко наверху
высоко высоко наверху
поёт красный песню.
красные огненные перья вырастают у красного
и исчезает время.
я вижу сон и пишу.
мне приходят теперь на ум художники и ваятели
коих я лет двадцать тому назад
видел сидящими в кафе odeon.
скомканно и мрачно сидят они тут
отданы неприятнейшему процессу подъятия
внутреннего якоря
и бурчат и борются сами с собой.
и вот уже вновь исчезают эти властители
и курящие яйца лежат на их месте.
если б  я не обращал бы внимания
написалось б теперь стихотворение.
пьющему и поющему мне это приходит на ум.
мы пьём и поём
и исчезает время.
это поёт и веет
и странствует на свету.
каким-то днём отшелестим мы как увядшие листья
распадёмся прахом
и станем вновь искрами и звездАми
и петь и пить
и странствовать заупокойносчастливо в огнепёрых манто.


1939



Серое время

Я ощущаю как сквозь меня тянется серое время.
Оно истончает меня.
Оно мстит серо мои сны.
Оно тянется сквозь меня уже так долго.
Я лежу на берегу истекшего моря
у чудовищной раковины на краю.
Что-то крошится  выветривается
и иссыпается в глубину.
Пространство медленно распадается.
Я лежу на берегу истекшего моря
у чудовищной раковины на краю.
В ней светит луна.
Большое око
большая жемчужина
в ней светит большая слеза.
Я ощущаю как сквозь меня тянется серое время.
Оно уже так долго тянется сквозь меня.
Оно истончает меня.
Оно мстит серо мои сны.
Я вглядываюсь и дрожу.
Я выветриваюсь.
Белёсы как покинутые строенья стоят мои сны
на берегу истекшего моря
у чудовищной раковины на краю.
Распадаются луны очи жемчужины слёзы.
Я ощущаю как серое время тянется сквозь меня.
Я вижу сны уже так долго.
Я снюсь себе во сне сереющем в серой глубине.

1939 – 1945



Наполовину серна наполовину дева

Нагое видящее сны творенье
наполовину серна наполовину дева
под трухлявым старым древом
в моём видящем сны саду опускается на землю.
Нагое видящее сны творенье
наполовину серна наполовину дева
поверяет трухлявому старому древу
что глаза никогда не затушат
что никогда звёзды не отпылают
что земля – небо.
И трухлявое старое древо
зеленеть начинает и зацветает.

1939 – 1945



Софи

как темна темнота
я ищу твой лик
догоревшие звёзды
в нашем маленьком свете
и из тёмных пещер
истекает смертельная тьма
и темней становится темнота
в нашем тёмном доме

*

крылья покоятся
на губах
как красота
на волнах неба
красота
омыта светом
как сердце
целующих губ

*

губы и волны
застыв
тень смеётся
крикливыми колокольцами
смоляная молния
разрывает парящий сон
красота распадается
в балагане жонглёров

*

мы тянулись светло
сквозь глянец и запах
ныне свет мне доставляет боль
и никто не позовёт
и цветок мне не покажет
или звезду

*

когда зацветём мы снова
соединившись на божьем светлом кусте
когда я навсегда упокоюсь
в дуновении чистшем твоем

*

все цветы цветут
цветут для тебя
все сердца пылают
пылают для тебя

*

я вслушиваюсь в тьму ворот
глубоко из темноты
поёт тихий ясный голос
он поёт нашу весёлую странников песню
на юге эту песню мы пели оба
значительно и серьёзно это делал каждый из нас
как если б сопровождал  на скрипке свою песню
в небе цвели ветви звёзд
и земля и небо
лежали в баюкающей руке
я вслушиваюсь в тьму ворот
я вслушиваюсь ожидая знака
я вслушиваюсь в тьму ворот
чтоб руку тебе протянуть

*

ты улыбалась
чтобы не плакать
ты улыбалась
как если б долго ещё
сиять этим светлым  дням
твои крылья сияли
как юные листья
твой лик
был белой звездой

*

для тебя
не был мир
никогда тёмен
и расколот
ты шла впереди меня
радости глянцем
и радости светом
твоя отвага
тянулась подмогой
в меня
ты заслоняла
наш сон
и каждый час
имел смысл
и чистший край

*

  с немого звёздного лика бежит светла
темнота
  пропойца себя убаюкивает впотьмах цветущего
опьяненья
  он хотел бы выпить мир как кубок
полный вина
  он хотел б затонуть
  он хотел бы быть глубоко в сердце
  эту жажду уймёт только исчезновенье
исчезновение оно доброе вино

*               

я стою тут и там кругом
точно в тёмном сне
без тебя дни и ночи тягучесть тумана
чудеса дыханьем скользят по мне
как по слепцу
земля и небо не обращаются больше ко мне
я мерю мир той же мерой и сравниваю с тем
что я любил с тобой вместе

*

я мог бы без пламенеющих гор жить
без олив и моря
я мог бы без небес быть
но я тебя не могу забыть
без тебя я не могу быть

*

в небе цветёт
меж темнотой и светом
сияя звездой
твой добрый лик

*

ты звезда
ты видишь сны в божьем светлом цветке
я не хочу идти дальше
я хочу тоже спать
так как ты спишь
в золоте и далёкой дали
в чистой колыбели

*

потерян как старая луна
что уже много тысяч лет умирает
этот бедный в слезах человек
который вокруг мёртвой розы вихрем витает

*

неподвижно и тихо
глядела ты в подступившую темноту
небесный пыл был затушен
украсили первые звёзды могилу дня
неподвижно и тихо
за ночными холмами стояло
море
затем шумели тяжёлые крылья
и дребезжали невнятно оливы
неподвижно и тихо
ты глядела в глубины
они отражали тебе твою жизнь
это мерцало
улыбалось
это цвело росло и звуча поднималось ввысь
и становилось ясно
вновь шумели тяжёлые крылья
темнота облетала и домогалась тебя уж тогда
это течёт потоком
веет
теперь ты покоишься как весы
в равновесьи
неподвижно и тихо 

1943 – 1947



Вест-остные розы

1

  розы распинаются на шляпах. губы
роз летят прочь.
  кровавые органы капают на видимый
трон наполовинувыросшего вест-
остного камня и на белые мёртвые
головы.
  три бритых лета и три бритых креста
ковыляют качаясь прочь как май на
костылях.
  лироплоть повествует о кровавых бойнях
против оволосатевших камней. лироплоть
палит ядопеной каменными костылями
окровавленными носами оволосатевшими
камнями против бритых мёртвых голов.

2

  лироплоть капает кровью на белые над-
рубашечники как в неупакованной бойне
и бросает свои три снежка за свои три лета.
  из реторт катят мёртвые головы роз.
  губы шляп приходят назад на костылях.
  перчатки распяты на шляпах.
  кресты облокачиваются друг на друга
как половина мужчины от жениха на
другую от жениха половину мужчины.

3

  лироплоть повествует пенноноворождённой
о наполовинувыросшем вест-остном камне
коий во плоти и при душе сидит на видимом
троне и о вагошеих и вагоносых кои кровавые
части против мая бросают.
  тут палит пенноноворождённая ядоакцентными
птицами против осигнатуренных органов лиро-
плоти вешает себе било на комом слепленные
крылья звонит и летит прочь ко крылатым словам.

  крылья бреют оволосатевшие сердца.
  кусочек воздуха шатается и взывает qui vive.
  так это ходит вверх и вниз как в письме.

4

  это звенит в сердцах.
  пенноноворождённая упаковывает белый
воздух мая в снегописьмо.
  наполовинувыросший вест-остный камень
бросает три свои перчатки за три шляпы и
вешается  на розах.
  лироплоть бреет свое бойнебило.
  крылатые розы летят к снеголире.

1946



Блудоземская конфигурация

1

  Блудоземцы блудят
  Предгорья дают отпустить себе дикие бороды
  Где остаётся моя вода вопит большое судно
  Где остаётся моё любимое блюдо промокашка
вопит большая сушилка
  Внутри поваров растут большие роскошные душегрибы
  Лев говорит a b c и размножается в древошколе-питом-
нике
  На вкус хорошие пупкоягоды вызревают в гигантские
 туманы.

2

  Вместо бело чтоб лаять снежит черно
  Приближаются малые пути
  Они не ведают малые ль звери они иль
 лилипутоландшафты
  Блудоземцы блудят от одного блудоэдемодентина
 к другому
  Повара лежат завиты кольцами девственно на полу
  Куд-кудахтающие косточки

3

   Большая сушилка молвит: Ничего для меня нет милее
 как лишь следуя дыху времени на продвинутом в сушке
 стадионе под модерновым nonplusultra солнцем лежать
 и сохнуть и иссыхать
   Истанцованные дервиши
   Из мясолифа растут костеветви
   Утесосвет падает на большое I

4

   Кельнер дико взывает большое судно когда наконец
 вы мне принесёте стакан воды
   Большая сушилка ревёт как будильник из мяса льва:
   Кто прострёт и вставит мне наконец сухокостный язык
 через глотку вплоть до глуби желудка
   Блудоземцы меандрятся и повара
   Недоделанной обезьяна оставлена в клетке
   Предположительно что блудоземцы и повара хотели бы
 стать воителями на войне куда б они должны были б взять
 с собой необходимые стрел наконечники
    Но заострённые вещи не любят ни блудоземцы ни повара

5

  Древошколы-питомники не места для размножения
  Древошколы настоятельно рекомендованы Защите публики
  Асфальтированные парики
  ОзвЕренные зонтики
  Где останутся блудоземцы?
  Где останутся повара?
  Большая сушилка воет: Я теперь сыта сырыми тонами
  Я хочу вновь к моим и ко всем знатокам и зрителям чтобы
радость иссушивать
  Я требую предварительно со мною сухие столовые приборы
соизмерять

6

  Повара блудоземцев сдувают блудоземцы вовне
  Через это берут верх повара
  Блудоземцы срывают у поваров колчаны
  Через это теперь берут верх блудоземцы
  Повара выщипывают у предгорий дикие бороды
 и затыкают их в свои горшки
  Теперь прорываются блудоземцы сквозь духоограды
  Это и есть непоправимое блудодеяние их
  Вместо того чтоб теперь стать блудоземцами повара
 расквитываясь отправляются в гватемалу и нанимаются
 в качестве платёжного средства что называется в качестве
 мелкой разменной монеты

1950



Уточная конфигурация

1

   Цельнобородые колонны лопают канат
   Кувырком летит ялик на берег без принадлежащей к сему
семьи
   Клоун ловит одну утку за другой
   Агенты пробуют это с тинноутиными экскриментами

2

   Сверхклоун хватается за могучеживучие лакомые куски
кои падают на приглашённых гурманов и сих пожирают
   На том что так происходит во сне нельзя основать семьи
   Но вдруг пробужденье приходит и вот летит ялик с семьёй
 все ж живой и здоровой на берег

3

   Джентельмен теряет желание упражняться с гантелями
   Раз и навсегда раздевается он догола и даёт себе на спине
 чёрную ручку приделать
   Виляет громко и продолжительно колокол своим
 металлохвостом
   Утка жрёт своего клоуна и находит что тот на вкус
напоминает скукоженностарую кожу
   Безбожны клоуны
   Безуточны клоуны

4

   Семью основать не безопасные представления в цирке
   Тысяча клоунов собрались на священную против уток войну
 и смерть в этой борьбе объявляют залогом для входа в парадиз
   Начинается только бурение так является беспочвенное
 к  покинутым  членам семьи
   Тут называется это затем прийти к соглашению

5

   Неуспели даже начать придя к соглашению раздаётся
 стук в дверь
   Вода с большими пястями и стопами полными
 чернильных клякс молит о стакане воды и хорошем на вкус
камне
    Двухглавы агенты
    На далёких равнинах растут только нежные копья
   Обезуточенным уткам предложена утка-соглашение
   От самих себя рождаются регенты

6
   
   Тысяча клоунов надувают своих уток пока те не лопнут
   Воинственные клоуны настраиваются на воинственную
 песнь
   Они распевают:
   Glo fetzschleck schleck
   ratzen ackern fir und fuer
   ma ma ga un  banz
   Однако на поле брани себя никто не выставляет

1950



Куклы

  Моя голова – снежок.
  Мои руки и ноги – чёрные мокрые
ветки.
  Моё сердце – поцелуй полным ртом.
  Я жалкая и уже наполовину былая
и несмотря на это любимая столь.

*

  Иногда думаем мы быть людьми а
не куклами
  но сила духа в нас столь жалка.
  Увянув висят наши мечты на задворках
Сегодня.
  Виднеясь музыка дня перед нами распадается
в прах.
 Да и целое звёздное стадо нам светит
неизлечимо бесплодно.

*

  Я – кукла мёртвых.
  Я тверда как кость.
  До того как умрёт человек
  я должна стучать и стучать.

*

  Они присосались ко мне
  они вывернули мне части тела
  и целовали меня и присасывались вновь
  и занимались со мной своей обезьяньей игрой.
  Мои поцелуи разлетались на части.
  Мои цветочные стройки угасли.
  Мои родники онемели один за
другим.
  Теперь я уставшая увявшая и пустая
  пустая как выпитый кубок.
  Земля тоже – выпитый кубок пустой.

*

  Я – ни большая ни маленькая.
  Я – из бесчертёжного.
  Там не пахли сладостно губы.
  Там не светили живущие звёзды
  на мечтательном нежном лице.
  Я играю под слепым небом
  со стеклянными фруктами
  и даю им осторожно пасть в глубину.

*

  Если они с нами играют
  делаем мы добрую мину в злой игре.
  Мы ненавидим их нежности и поцелуи.
  Мы ненавидим их поглаживанье и сопенье.
  Кто же освободит нас от всех этих бесчинств
  тех кому не понять как играть.

*

  Я – не молния.
  Я – кукла.
  Я – не пламя.
  Я – кукла.
   Но непрестанно мне бы хотелось пламенеть и
сверкать.
  Также чтобы душа была б в меня вложена.
  Почему я не песня?
  Почему крыльев нет у меня?
  Ужели никто мне не хочет хотя бы по крайней мере
  подарить серебряный шлейф?
  Серебряный шлейф
  серебряный
   ручей что за мной зашумит.
   На моей голове из фарфора шляпа
   также не была б перебором.
   Да она была бы так же необходима
   как на церковном шпиле крест.
   Я бедна.
   Я нага.
    И чего из всего мне было уже не обещано.

*

   Я – поющая кукла.
   Я пою и летаю.

*

   Я – кукла из человечены
   для  господ людоедов.
   Я делаю все возможное
   чтоб их первый неистовый волчий голод унять.

*

   Я –  кукла из теста.
   Но на моё тесто возлагаю не многое.
   Сухие изюмины – мои глаза.
   И если теперь испечена буду
   не знаю выйдет ли что-то дельное из меня.

1952



Люди

Скромносероокрашенные стулолюди
кои ни чем другим быть не хотят
как только стульями на кои другие усаживаются.

*

Облаколюди кои себя сами родили.

*

  Неопупоченные нелюди кои сделаться лучше
хотели бы
  и медленно как вслепую
  ищут ощупью людской пупок у себя.

*

Дыролюди сквозь коих прямо
путь в преуспевающий ад ведёт.
Дыролюди кои сот производят 
но мало мёда.

*

Длинные-длинные тонкие нителюди
из неописанной белой паутинки
коих намотанных на шпулю
удобно можно будет с собою
в кармане брюк перевозить.

*

Люди в коих есть чувство
что вскоре они созреют камнями.

*

Люди кои того мнения
что не имеет смысла
себе к двум своим ногам впереди
позволять отращивать ещё две ноги позади
и что даже одной единственной ноги
вполне достаточно чтобы  в бездну спрыгивать.

*

Стрелколюди кои себя на стену приделав
начинают сразу как стрелки по кругу ходить
кукуя кукушкой взывать
и время показывать.

*

Люди кои после их смерти – светящие солнца.

*

Люди кои – море
кое играет в кости со страусами.

*

Люди кои мягкосветящие ояйцевевшие луны.

*

Люди кои как арабская единица
входят в поезд
и как римская единица
оттуда снова выходят.

*

Люди себе говорят:
Растения всё разрастающиеся
будь то зонтики иль потёмкина копья
за богемскими или испанскими деревнями
доводят до бешенства.
Лучше ставить шпалеры охлаждающими границами.
Лучше Peridromos
всю жизнь не покидать.

*

Люди кои кремни вычихивают.

*

Кентавролюди – наполовину машина наполовину
человек.

*

Болтливосумочные люди кои со школы Талии
болтают.

*

Люди коим по причине того
что они  хорошего вкуса добиться не могут
лучше по ту сторону по наклонной плоскости
ходить на руках
и на их обезносевшей физиономии
тройню расположенных друг над другом строго
и пышно растянутых
под герольдовы стилизированных усов
ежедневно заботливо расчёсывать подзолачивать и
лаками покрывать.

*

Кошкоголовый
с необычно большою кошачьею головою
мяуча выходит
из чёрно-зелёной лужи.
Он вопит непрерывно
и раздирает при этом ужасающе
широко свою пасть.
И это всё оттого что вокруг него
столь много нагих утопают
кои имеют вид потерявших  надежду
в зелёной от ила воде.
Они кажутся теми кто только
ради смерти на водах
одежду сняли с себя
всю до последнего лоскутка.
При этом одна задняя часть
хвостом длинно за ней волочащимся
по воде шагает
как мы по земле.
Теперь проплывают рыб косяки сквозь воздух
и птиц стаи летят внизу глубоко в воде.
Пар клубится из черно-зелёных щелей и
глоток.
Временами визжа торопливо передвигается
голая женщина
от одного куста до другого.
Она уже изнасилована
или хотела б посредством визга
своему желанию стать изнасилованной
экспрессию придать?
Тут темнота прибавляет в весе
приходят большие птицы с факелами в когтях
дабы чуть-чуть осветить ландшафт.
Приглашённые гости задаются вопросом
где они
и что все эти события могли б означать.
Воздух становится всё темнее.
Всё прибывают в воздухе рыб косяки.
Вопреки этому вода становится всё светлее
хотя час за часом всё прибывают
птиц стаи в глуби воды.

*

Человек хочет пофилософствовать
но вилка говорит: Ты или я.
Человек – не слабый противник.
Умело он размягчает вилку.
Но вилке всё ж удаётся
его в большой дуге
перебросить через себя.
Он обрушивается у колонн из тарелок.
До осколков тарелки хохочут.
Человек вскакивает вновь
и проглатывает вилку.
Теперь его глаза –
пуговицы из стекла
и с его лица спрыгивают.
Дети
кои ни о людях
ни о вилках не печалятся
суют их
в качестве марморированных в свой карман.

1953



Мыши и кошки

Из кошатины мыши
и кошки из мышатины.

Большие мыши из серых туч.

Кошка у коей живучая рыба
растёт как хвост
и кою кошка
едва та вырастает сжирает
и коя у неё беспрерывно
сразу вновь отрастёт.

Кошка на чьем лбу украшение
из бриллиантовых поцелуев сверкает
сидит на ходящей волнами груди
глубины.

Глаза кошек сверкают
и сидят глубоко.

Кошки коими замечается
что они одной частью
потянуться на коже хотели бы
но другой частью ясно
что было бы прибыльнее
кротко вразнос идти торговать
их закупоренными тромбонами.

На площади
пляшут кошки из мышатины
под дуду
мышей из кошатины.

1953



Столы

О столах кои  как стародевьи ручьи
обращаются в бегство
и в конце концов иссохнуть себе дают
утверждать без преувеличения можно
что они все если уж ни саму голову
то потеряли уж точно
шляпу на голове.

Столы кои несут горы роз
да так что им всем вместе рухнуть грозит
ожидают розожора.
Розожорство в последнее время
людоедство вытеснило.

Стол у коего пересохший язык
долгоруко повис  с его пустынь
огненного горизонта .

*

Размером с дом стеклянный стол
на коем  ни хлебного зёрнышка
с мощным ящиком
полным бешенства
голодных людей что кусают сами себя.
Но не донесётся ни звука из ящика.

Четвероногий стол
в коем на месте двух ножек два человека
что низко гнулись
и низко согнувшись окаменели вдруг.

Одноногий стол с клювом
как средневековый для водосплевыванья сосуд
на ноге своей одной единственной
высоко-высоко в воздух подпрыгивает
и ловит из чистого удовольствия
своим могучим клювом тучи.
Этот спорт – веселей
чем наших четвероногих ослов футбол.

1954   



На одноногих цветочных столах

Нагие булочницы стоят
на одноногих цветочных столах.
Они трудятся в месивосладостном воздухе.
Все они в состояньи невинности.
У них бесконечно длинны носы
как меандрические отроки
выдающиеся наружу носы
так называемые анабасоносы.
Вазоносы.
Булочницы месят из-зо всех жизненных сил
на своих  нагих бёдрах тестоколбасы.
Порой появляется в месивосладостном воздухе
закруглённобольшие тестокрылья тестоклювы
тестокогти
на кои булочницы
вспыля и негодуя бия наступают.
При этом опасно раскачиваются они
на своих нестабильных цветочных столах
но равновесия никогда не теряют.

1955



Зрелость к выходу

В поезде что шёл из А на Б
во время поездки длящейся приблизительно
три четверти часа
не нашлось в вагоне ни одного
действительно выходящего.
В конечном пункте Б
сошли как по нужде
трое ехавших.
Оставшиеся  сидели в печали.
Большинство утверждало
что по меньшей мере ещё от трех до четырех раз
из А на Б проехать дОлжно
чтобы созреть для выхода.
Частично едущие были поражены
временнОй болезнью
быть тут и быть там одновременно
и взирали жалобными взорами в пустоту.
Среди несходящих
нашлись также такие что придерживались мнения
что им в большей иль в меньшей степени
было б лучше мертвыми стать
чем смочь преодолеть невозможность
встать со своих сидений.
Эти молили о венках
и пожертвованиях на цветы
Вдобавок было несколько и таких
и они были совсем необычного сорта
кои скатившись вместе
тесней и тесней вместестягивались
вместеспрессовывались
да так что одежда на них трещала и лопалась
и всасывалась в себя образовавшимся живо-
ядром.
С этими несходящими вообще ничего
незможно было б поделать.
Они твердя настаивали на том чтоб стать ядром
и медленно становились твёрже и твёрже.
В конечном пункте были они из вагона
выкачены
и там перед зданьем вокзала ещё долгое время
выставлены на всеобщее обозрение.

1955



Плоское свинцовое облако

Мужчина
коий с жабою схож
встает
на горб
другому мужчине
коий с жабою схож.
Девчонка
коя с голубкою схожа
чуточку синего молока из небесного вымени
своими когтистыми ручонками
в мисочку доит.
Люди
кои схожи с кроликами
скачут по площади.
Этих схожих с кроликами людей
подкарауливало давно
плоское свинцовое облако.
Осторожно и быстро
оно прихлопывает собой
схожих с кроликами
людей.
И как только оно поднимается вновь
лежат люди схожие с кроликами
пластом и начистовыжатыми на площади
и подсыхают на солнце.
И вспоминаются им спрессованые цветы.
Один предприимчивый преприниматель
коий схож с соколом
откупает у свежевыжатых людей мило-
сердно их гореносное
за значительную сумму
и вновь продаёт за сумму им нежелаемую
быть названной
вояжёру златоэкзоту
коий схож с крокодилом.

1955



Kataplasma Kataplasma

Вилы охотятся.
Это шипит на свету
если охотящиеся вилы проносятся стрелами мимо.
Их длинные заостренные зубья пылают
от страстной убийственной алчбы и охотничьего пыла.
Прореженовыкорчеванные лесники
становятся всё немее и немее.
Они скатываются вместе
уже не схожи
с перламутровоотёчными обесколюченными ежами.
Они не хотят ничего слышать и видеть больше
об охотящихся вилах.
Оттого лесников невесты
падают с облаков
и с солнечным пупковохозяйством
теперь окончательно покочено.
После того как невесты
между  полом и головной покрышкой
туда и сюда долгое время втираемы
принимают они себя за смазные шляпы
говорящие по-гречески
громко взывают: « Kataplasma! Kataplasma!»
и заменяют кукушек
во всех ходиках
лепечущим мёртвым скелетиком.
И когда в конце концов
они на руках день и ночь проводят
пробиваются из их стоп корни на воздух
и уносятся в дальние дали
первым лучшим порывом ветра.
Это шипит на свету
если охотящиеся вилы проносятся стрелами мимо.

1955



сын отец невеста жених одинокий

   Кубиковидный сын
   шарокругло катит сюда за своим отцом.
   Невеста свистит
   после чего жених становится плоским и
мягким
   и согреваясь ложится вкруг ее зазубренных
плеч.
   Одинокий прыгает свечкой весь день 
    на одном и том же месте в высь неба.
   Старцу нравится то
   что хорошим детям очень нравилось бы
   детской головкой с детской головкой
на голове
   недвижно парить
   как если бы не было у него тяжёлого тела.
   Когда сердце часов с кукушкой
тринадцать бьёт
   лает старый охотничий пёс четырнадцать
раз так громо
   заботясь о своём суеверном старом
охотнике
   что солнце как люстрокорона качается
   над коей полэтажом выше лихо пустились
в пляс.
   Лорд бьёт властно в ладоши
   после сего тотчас его слуга
   начинает песочночасово воронковаться.
   Безотлагательно он колбнопрозрачным
становится
   даёт нутру своему струиться песком
   и так песочночасовничает как если б это
 и было его сердечным желанием.
   Он плюя извергает песок из живота в
голову
   и из головы снова  назад в живот
   вплоть до того как яйца вкрутую сварены.
   Император Китая бьёт три раза в свой веер
   на цикадной головке своего генерала.
   Тот знает теперь
   что императору большая опасность грозит
   и соглашается  с тем чтобы стать
   своему господину надёжной стеной
   на коей сей голосить и бледно-зелёные
слёзы лить сможет.

1955 



На завуалированных качелях

Из чужого далёкого мира
отзывается это.
Редко притворно меняясь
отзывается то что нам снилось
и сладко благоухает.
Оперённые молнии.
Эхоцветы.
Видите как высоко наверху
в игре пересекаются крылья.

*

Стеная тянется облако прочь
на стенающей волне.
Сны не имеют желания
ни кусать
ни целовать
и они сумерков змеи.
Отдалённые крупные слёзы
будут немо принесены
и длинные черные паутины
быстро сквозь воздух протянуты
как если б стежками 
поспешно незримое было б
примётано.

*

Дни неподвижные моря
окружённые тёплыми долинами.
Дни глубоко глубоко спящие бутоны
глубокО изглуби-голубые бутоны глубОко...
Взгляни как голубы.

Глаза неподвижные моря
ждущими поцелуями окружённые.
Глаза глубоко глубоко спящие бутоны
глубокО изглуби-голубые бутоны глубОко...
Взгляни как голубы.

*

Из какого парящего бытия
эти светлые крылья
вниз к нам опущены?
Неземные какие крылоносные дерева
там любят
их сбрасывать грезя?

*

Небо в коем летается не учившись
летать
как стихи пишутся не учившись писать.
Небо в коем играя летается
в коем играется и не проигрывается никогда.
Небо в коем летается от небесных уст
к небесным устам.

*

Кто мог бы принять
что душа
коя себя лишь кое-как в зримое кутает
земной слабости жертвою стать бы могла.
Как на нашем вешнем ветру
когда только в нашей отчей долине
он столь сладко и столь потерянно может веять
нити из рук дала бы она у себя забрать
скинула б то еле зримое прочь
и исчезла б во время зова кукушки.

*

Они сеют скозь сито  воздушные думы
сеют духов проростки
лелеют когтистые цепи.
Они отражаются в вод округлённой глади
дабы себя убедить
что они не подобны мёртвым щенятам.
Они шепчутся обсуждая
возводить ли им из проростков головок монументы
иль качаться дОлжно на белёсых
завуалированных качелях.

*

Ах как долго уже
гривастые и полощущие
с их гривами и полощеньем
из снега дождя цветов огня
не являются больше.
Износились и кони и всадники
и никто не хотел больше на их место.
Время было четырёхугло
и вязалось на несвязуемом.
Становилось серей и серей.
Что ж несла на щите серость?
Недрёмные розги?
Но с молнепикими щелями
с залихватским пиликаньем
с захваченным днём
началась и о новом игра.

*

Они пахли пухлявым облаколыком.
Они от прибранного бытия.
Они рекут на крылатой речи
и к тому же ещё и просторной.
Перед тем как мы начали мыслить
мы в согласии жили в таких цветах.

*

Ничто б не смогло сооблазнить
их от их снов пробудиться.
Порой они играют во сне
спя с улыбкой тысячу лет.
И коль удовольствия ради умирают
то встают ещё красивей
чем были пред смертью.

*

Фиалковосиняя ночь
мимо проносит
тенистую раковину
из коей белёсонагие
люди цветов прощально
машут благоухая.
Белёсонагие люди цветов
из глаз древлемудрофорельих
взирают
на зыбкомреющий мир.

*

Цветы обретшие душу
благоухали дабы
и необретшие сами
почуяли б небо.
И необретшие душу
как очарованы чарой
стоят и тут улыбаться
и цвести начинают.

1955



На краях колодцев

Временами
придут детостарцы
и отразятся
в наших текучих храмах.
Временами
придут белые птицы
и поют белые песни
с белого древа
что в облаке белом растёт.
Временами
несёт большой горящий цветок
к нам по жемчужным приливам
что цветёт и увядает могуче
как солнце у вас.
Временами
придёт мечтатель
и даёт себе вниз опуститься
покачаться на зелёных качелях
в ужимках развеиваясь ветров.
Временами
в синей листве песен
зреют капли крупные слёз.

1955 – 1956   



На одной ноге

Если у них их плотская пирамида бутонится
смеются они хихи
как если б теперь всё навсегда просветлело бы.
Они забывают
что глубь безостановочно в высь
и высь безостановочно в глубь рушится.
Они раскланиваются друг перед другом
поднимают и опускают часами
пятки на том же самом месте
прыгают друг за другом
допоздна маршируют группами
пока не раздастся команда «направо»
при коей они налево разворачиваются
бодро развёртываются в цепь
и на одной ноге
на месте засыпают все вместе.



Но мы просители

Арфисты
жуков неподвижным лицом
ударяют всевластно
по струнам.
Бездушные дети
играют с воодушевленным мячом.
Ежовоколкие на подколки смутьяны
семикратноразумные
окружены
семью неразумными их делами
дожидаются времени деловито
в кое пойдет снег
в платяных шкафах.
Дубильщик
взывает Эй.
Без крыльев дерево
утверждает что оно нам быть может родня.
Но мы просители
нетерпеливо держим
наше письмо высоко-высоко
и надеемся
что сургуча белая капля
падёт с черного небосвода
и опечатает наше письмо.



вниз вниз

Медленно медленно пёрышко.
Медленно над головою
медленно под головою вниз.
Слишком долгие завитки конечно же
затруднительны.
Но не часто себе человек ухмыляясь
потирает руки
бедные в молитве не сложенные
при нисхожденьи в бездонную эту дыру.
Зеркалом тем что не отражает
называл я сначала
голубонебесную эту дыру.
Но много терпения и муки мне это стоило
и понемногу уже начинает смеркаться у меня.
Люди они – зеркала
кои всё прозеркалят.
Ах да
качаясь крутясь
вниз вниз пёрышко.   




Толпа Sopolter Roll

От господина Sopolter Roll
теперь толпа господ  Sopolter Roll образовалась.
Тотчас после возникновения своего
переименовала толпа господ Sopolter Roll
в площадь «Sopolter Roll»
площадь «Четверть Второго».
Каждый  из этих господ
с каждым другим этой толпы согласован.
Да даже и содержимое их карманов
у всех  одно и то же.
У всех сих господ в их карманах
одинаковые накладные лихие усы
одинаковый ряд фотоснимков пупков
одинаковые цепочки с одинаковыми часами.
Их часы кстати остались стоять
и показывают четверть второго.
Также в своём житье-бытье
господа толпы Sopolter Roll
сверхединодушны во всём.
И это совсем без разницы
к кому из господ Sopolter Roll ты обратишься.
Можно с одним из господ Sopolter Roll
начать разговор
с другим из господ Sopolter Roll
разговор этот продолжить
и с третьим из господ  Sopolter Roll
разговор этот закончить.
С тех пор как площадь «Четверть Второго»
в площадь «Sopolter Roll» переименована
свет в четверть второго дня
перемешался со тьмой в четверть второго ночи.
Сейчас ни светло ни темно.
И уютны господствуют сумерки.

1955 –1956 



Незабудка

Два шага дальше
дряхлые серые села
иссыпаются прахом
и двуноготенистые капюшоны
уносят его прочь
в допотопнороскошных паланкинах.
Два шага дальше
у парусного фрегата
выросла пара рук.
Теперь начинает фрегат
вдруг вязать
и ничего больше слышать не хочет
о регатах.
Два шага дальше
переезжают цикады.
В другой воздушный замок
из своего воздушного замка.
Два шага дальше
сажает садовник
студенистый росток
в жирную землю.
И росток через мгновенье
став большим сильным голым мужчиной
воинственными усами
незабудьменя непрестанно кричит.

1955 – 1956



Два шага дальше

Два шага дальше
день и ночь приветствуют шляпы.
Они не желают знать ни о чём другом
как лишь о приветах.
При этом они отдаются усладе привета
с блаженным стенаньем.
Два шага дальше
начинается царство чёрных костей
что конечно же не темней
чем царство белых костей.
Два шага дальше
человек напротив цветка
будет поставлен
и покраснеет.
Два шага дальше
всплывает вновь
пропадавший без вести тысячу лет
цезаря воин
и всё лучшее отдаёт
от своего кратковременного пересыпа.
К тому же он учтив завидно и яйцевиден
и даёт любому
себя съесть.
Два шага дальше
теснятся воздушные
незреловздувшиеся шары.
Два шага дальше
каменные козлы
оттанцовывают от тропика козерога
так как у них выращены
женихов ступни
и те чешут их.
Два шага дальше
песнь старцев поют старцы:
« Старцы на пути поверьте
станут быстро снедью смерти.
Бумс и вот один уж схвачен.
Бумс другой хрустит так смачен.
Бумс и третий отзубачен.»

1955 – 1956



Домой

Одни хотят вовнутрь.
Другие хотят наружу.
Одни хотят яйца класть на свободе.
Другие хотят в темноту домой.
Домой домой
к другим человекодушным змеям
что так преданно в хоре лают
и маленькие змееудавки для виселиц плетут.
Домой к нежным милашкам
розовой кожи
что так изовьются по всем законам искусства
и ледовостыло тебя оглядят.

1955 – 1956 



В одном горшке

Теперь это станет вновь кругло.
Теперь это станет вновь колесом.
Но также без крыльев
станет названо Херр.
Теперь это станет вновь мило
да даже в твердых как камень пространствах.
Теперь это шагает.
Если б это скакало
то скакало бы за одетым
неодетое
и со скачущим рядом
скакало б набитое чем-то вынутое из горшка.
Должно руке
в игру вмешаться
так была бы на ней перчатка
как на руке сокольничего
когда он на охоту идёт.
Ядовито шипит плётка.
Она не хочет корону.
Она хочет своё судоблюдо
зоб
с косой как укроп
и в одном горшке чтоб.
Так называемую хочет она бедную душу.

1955 – 1956



Править гондолой

   Олень правит гондолой.
   Он волшебно баюча качает своей короной рогов
 коя от рыжих бак стекленеющих скипетров в навязанной
всякой всячине рождественской елью разрощена.
   Пред ним в гондоле в большой корзине лежит длинная
 чёрная борода полнясь блуждающими огнями пястястыми
молниями четырёхлепестковыми розами ветров ложечками
 кои свои языки  выпрастывают.
   К сожаленью олень не может все свои красивые вещи
 навязать на корону своих рогов.
   Но она вместе с тем всё ещё может расти и тогда б там
 нашлось бы достойное место всем этим вещам.
   И ничего иного не надо больше оленю как лишь без помех
 бы править гондолой  и своей шершавонашёптывающей
 короной рогов волшебно баюча смочь бы качать.

1956



Дома

Я – тёмный сырой дом
говорит дом.
Я с охотою был бы ещё темней и сырей.
Как раз у меня в середине
живут десять свиней.
В моей левой ступне
большой паук плетёт паутину.
В моей задней части
вшивые обезьяны множатся
кои боготворят двух своих 
углосъёмщиков.
У одного из них все ветви обломаны.
Растут вместо листьев
свинцовые толстые ложки у другого.
Кроме того носят оба
вместо шляпы
воющих псов на голове.
С какою охотою
я бы этих двоих оставил на свежем воздухе.
Но тогда бы все оставшиеся
квартиросъёмщики
преставились
и как люди стали б вонять.

*

Я только в известной степени дом
говорит дом.
Я скорей государство-город.
В моей голове возводят чёрные громы
Афины чёрные.
По моим подземным горкам
скользят угрегладкие постафонские ортодоксы
в роскошно расшитых атласных трусах
фанатично взад и вперёд.
Я люблю троглодитовы стены
окаменевшие ходики
в зиму пудельнонагие лиственные леса
кои себе одним единственным
фиговым листиком
должны подсоблять.
Уже часто мне советовали
дать себя модернизировать.
Но я держусь за своих пауков
и их хрустальные якоря.
На моём языке
играет семени облако на пианино.
На моих балконах
сплетают осколки и осколицы
длинные их носы в кренделя.

*

Я снова разок правый дом.
Я не как оставшиеся дома
двуногая мясокоса
окрылённое яйцо
пирамидальный зоб.
При мне имеются окна и двери.
Я не длинночленный из вкрутую сваренного
воздуха.
Большинство моих стен женские
и могут рас- и зас- тёгнутыми быть.

*

У домов едут крыши.
Дома в своих ощущеньях как люди
и страдают под гнётом живущих и мёртвых вещей
кои в них проживают.
Они чувствуют их как зуд кусанье горенье.
Так ужасно они зудят кусают горят
эти живущие и мёртвые вещи
что у них не только едут крыши
но и сами они лезут вон из кожи
теряют рассудок
и по их же собственным стенам
безостановочно бегают вверх и вниз.

*

Я – роза дома.
Во мне живёт красивая юная женщина
одета как роза.
Каждым полднем ровно в двенадцать
выходит красивая юная женщина
из своего вместескладывающегося гроба
складывает его вместе
и начинает благоухать.
Я – остов дома
то же что птичья клетка без птицы
коя на все вопросы что не натуральны
сверхнатурально отвечает харцевским сыром.
Я искусно хожу на ходулях
и это как на высоком канате
и также как на нежном луче
мимозной звезды.

*

В одном доме
всем жильцам снился один и тот же сон.
И от этого им мечталось
чтоб они день за днём
становились б всё меньше и меньше
и скончались в конце концов.
Заблаговременно плотничая
переделывали они в нём
свои гробы в гробики
и всегда носили их под мышкой
с собой.
В этом они были правы.
Хотя поначалу уменьшение это
и разговорца не стоило
и к тому ж  не регулярно происходило
да даже раз на многие месяцы застопорилось
но внезапно всякое ожидание превзошло.
Прекрасным днем
проснулись жильцы дома
в коем всем снился один и тот же сон
маленькими как куклы
и подошли безукоризненно им их гробики в нём.

1957



СИМУЛЬТАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Гипербола о крокодилопарикмахере
и прогулочной трости

  эльма огонь отдыхает вкруг бород
вновекрестителей
 что достают из своих бородавок
коксолампы
 и в лужи их гузки втыкают
 он пел на ледохода льдине
иглогалушку
 а свистни ей столь мило вкруг угла
распутное
 чтобы чугунная решётка по льду
скользила
 4 ойгэна на тур по скандинавии
миллович синий ящик
 есть бомбоуспех
 между волососливок каналоТрэттэра
 подолорадостнейший осапожил чиж
месивокол
 масломешок в оловоперьях
 испуг-поездка по крутой стене
 хороший фатэр погружает
в голову томагафк
 мутэр зовет закончив
в последний раз свой квак
 ребята  в хороводе
вступают тут в закат
 отец на канонерку вроде
взойти в поклонах рад
 на мармеладозоне блескоглупы
мартышечники в лад
все физкультурят в ужин
 задотаможни венской жути
вокабулы полны
 цирковраждебный киль
повесь профиль
в интернационалы каналы
 вечеремаршалы
 квартетомефистофель
 скандировоскандалы

  Ханс Арп, Вальтэр Зэрнэр
и Тристан Тцара




Автоматический гасконец

тыквоутробны на задворках и плосковелИки куры
бегут в теченьях в храм из амбромяса сносят в лейке
штайнсимсона должно быть мешают снизу трубы
водопроводов под свиностадами naebel-виртуозам
ситом коий удаленье от его же nurse мерит кто изоб-
ретает средства против отлива и прилива и дешёвых
эмбрионов практичны абсолютно и держатели газет
в таких нехватка несмотря на всевозможные системы               
всё ещё между сосцов одну уборщицу-машину для
витрин и сумерка между другими одну рыбокоптиль-
ню модель на фреске что в помпеи сверх того так
называемые безделушки
   
  Ханс Арп, Вальтэр Зэрнэр и Тристан Тцара


Кокосокотты

приносят  много так паяльник он звучит leodegar
thoma он и его носитель был гражданский сын от
тодмана на производстве семени шварцвальд при-
шёл он к мысли вскоре дерева кусок чтоб просве-
рлить вскоре вся  семья участие в работе приняла
ему же в калифорнии далёкой быть модерный 
непокой сажает правда после обплавав все моря
и выщелАчив золотодобычу альфио названный
себе уж навсегда из головы повыбил но челове-
чий свод из льда тёк за ночной ширинкой рос-
кошны чистокровны обуздывались кони на на-
бережной без того чтобы о храм тереться джон
gilping как марионеткой остальным оставил не-
крологи себя чтоб девственно к глазам зайцеро-
гов прибавить симплекс вагон для дьяволоиг-
руль le diable est douceur b;n;fice pater noster qui
es in coelo 

  Ханс Арп, Вальтэр Зэрнэр и Тристан Тцара



Лучшая негритянская деревня с блёстками

граф молвил voil; так как он бегло изъяснялся
на французком та молочнопесня jese стОпы чу-
донежные ломает пена из кишечника белёсой
коровы и теперь ещё всё винА сини апис локо-
мотив шип от кирпича угла в том смысле  при-
беречь чтоб фейерверкосигареты б не применя-
лись как cumulus всегда ещё слабели гимадри-
лы к завтраку second robinet de douleur froide
au music-hall на известковой куроклети клеят
хвосты кометы хлебА те christian s;ance и гри-
фель и дальнейшее но стрельнут елоюбки про-
тив жестезвёзд и шерсти клубок меж кучеров и
астрономов и фонарей стоит то твёрдо high-life-
серпантины гребни путей будут побриты и по-
сле полночи из трубок строятся деревья где на 
спичек коробкАх-плодах те приключеники с
соломобородой дают приют табак aromatique
er l;ger резиновые мячики  ведут но собствен-
ною жизнью вскоре трещат они что глаз один
столь скоро что другой на матерей-гимнастик
крепят монокль их мертвых сыновей под мы-
шку и поют it' s a long way jusqu'au bout в стул
садится арп с сыроклещом в коленях несет в
руках кой пару минаретов и опускает мелкий
якорь против туманов тцары croix d'honneur и
косовсталены зрачки растут на метрофилосо-
фиях и центнермассах нерегулярнооткрывае-
мых сидит и зэрнэр трость за ухом и вообще
как выучивший улицы тех городских частей
закрасив красным poussez poussez в пчёлола-
ндшафтах чьих себя питает и устал он снова
тут садится зэрнэр и в глобусе желудочная
резь и думает о той стремянке коя один что к
тысяче в масштабе топографична на обоях the
misters срамнобородатых и горах и арп сидит
тут с тряпкой перед туннель-невестой le pant-
ofle voil; и говорит он и dada они есть зэрнэр
и тцара есть тут и полагал в отеле рядом мог-
ли бы бы к примеру рубинэра наличности ос-
танки кои лётчик долго не переработал новою
закуской раздразнить как бег в его венке из
мирта у левого колена к важно пескоструящей
в свисте marque d;pos;e

  Ханс Арп, Вальтэр Зэрнэр и Тристан Тцара
   

Сербский Олимп или плохо убитый 
Детектив

свеча стыдится на альпийском гребне
сердца вдрызг разбивают гонг канал и агнец
ещё замахивается колокольнею платон
лист и яйцо и дождь поют по кругу
сверкает в мёртвой рыбе фауна поста
желтковоголуба звездеет вошь луча
в уста растут псалмы брадато
и стол почасовой содержит loreley
стеклотрамвай есть метеор перчатка
за полюбившихся в июле кои
в свою же пользу как исполненья saldo
ressentiments и все иные monopolbarometereffekte
по книгам бухгалтерии проводят

                Ханс Арп и Вальтэр Зэрнэр




Montgolfier Institut для Ухода за Красотой

  minuit d;finitif
  accolade des coucous
  progression des coucous
  cacadou oxyg;n;
  вниз большепало на помёт
  нюхательный боб поёт
  смазозвонок есть
  drutведьмофрау окольцует
  vivisection g;om;rtrique des laryngites saturnales
  robinson sur mer camoufl;e
  journal amer pour lire ; la chandelle
  l’amour en profil le coeur sous le lit ;coute
  на подушках ласкают гномы кассы 
  и вылижут цветы
  чьё мясо к этому ещё принадлежит
  чей головной убор ещё приветствует
се грустезаведенье
  он кликал стерва
  метёлкопалкокнопки нет не может
  отравоповара антона ослепить
  и пялится морозник
  как леденчиконесчастье
  очень
  массируют сердцестраданья непристойные
розомослЫ

  Ханс Арп, Вальтэр Зэрнэр и Тристан Тцара



Rattaplasma

  horoscope satanique se dilate sous ta vigueur
  vigilance de virgile v;rifie le vent virile
  шлагбаумы взбивают барабанодроби в смерчи
  на рыбокостном виадуке  гербомельница горит
 кормится семенограбитель в стрелеющем
камерострупе
  и к целокупному ковриги проржавелых
дромедАров зеленит
  зови ж из зеркала прожорливого карлика
  он бросит ложкою своей два солнца в тигель
  concert vocal musique m;t;orologique
  subtil animal la cl; du vertige
  грохотоящик в бёдродырке заделывает начисто
  бараносмех горломиндалин
  величественно и беззаветно
  ребреющие рыцари вскрывают грёзопечати

 Ханс Арп, Вальтэр Зэрнэр и Тристан Тцара



Нездоровая флейта

  le sucre alluma la vision intesinale
  le catarrh des chalumeaux reste infatigable
  совы блёстки распыляют в неуязвимую
сукноброню
  perpetua mobile  передаются по наследству
в колибри в жертвоприношений крУжках
  асфальтопластыри стелькопротуберанцы
откармливают на убой
  inondation de sang parmi les colliers des villes
  der concours international l;pine франков11
принёс
  on est pri; ne pas crache sur  l’esscalier
  e pericoloso voi ch’entrate
  денатурализированный унтер-ангел во фрак
и яблоко адамово
  коему воют конвертошапки и underwoods
  стар персободр
  telegr. adr. A.R.P.

  Ханс Арп, Вальтэр Зэрнэр и Тристан Тцара