Василич из очистки

Забивая болты в виде скреп,
Поднимая с колен голопятых,
Отправлял дедка в Африку хлеб
И оплакивал деток распятых.

Куртуазных его ягодиц
Не касались ни бури, ни ветры,
Он ласкал добрым словом вдовиц,
Обещаний плодил километры,

И гонял вечерами чаи.
Многих гадов уволил за штаты,
Закрома озирая свои,
Думал: “Все мы сегодня солдаты:

Спим, а время вприпрыжку бежит,
Бьют, а мы помаленьку крепчаем...
Мой давно затянулся гамбит,
Но ведь он, как судьба, не случаен!

Лишь кретин в наше время не нагл,
Не хватает того, что под носом.
Я по виду совсем не Геракл,
Но у барышень пользуюсь спросом.

Бабка, сука, была неправа,
С водолазом грешила, как курва,
Никуда не уйти от родства,
Да, зато, никакого гламура, -

Простота, обаяние, лоск,
Пошловатых скабрезностей в меру,
Изворотливый старческий мозг,
Незбежный возврат к эсэсэру...”

Забивал дедка Шариков гроб
Всей страны и не парился шибко,
Только морщил от важности лоб,
Идиоткой играя улыбкой.

Он хотел, он желал одного, -
Протянуть до победного грома, -
Чтоб везла на лафете его
Кляча-слава, и, горем влекомы,

Вслед “Разлуку”* вопили скрепцы,
Волочась за его катафалком,
До земли выгибая  крестцы,
На всемирную шествуя свалку.



*Песня упоминается в повести Александра Куприна "Гамбринус" (1907), где ее часто заказывала публика скрипачу Сашке. Время действия - канун русско-японской войны 1904-1905 гг., место - южный порт, прообразом которого была Одесса:

"Всех одолевало желание петь. Сашка, размякший от пива, от собственной доброты и от той грубой радости, которую доставляла другим его музыка, готов был играть что угодно. И под звуки его скрипки охрипшие люди нескладными деревянными голосами орали в один тон, глядя друг другу с бессмысленной серьезностью в глаза:

Разлука, ты, разлука,
Чужая сторона.
Никто нас не разлучит,
Лишь мать-сыра земля.