Новая подборка в Золотом руне. 27 июля 2023

Я верю бабочке и стеблю...


***

Когда любовь едва светала,
а не светила полным днём,
когда ещё я лишь мечтала
и не умела быть вдвоём,

когда одна кружилась в вальсе
в непрошибаемой тиши,
и слов поток не проливался
ещё с чернильницы души,

когда ни боль, ни радость громко
не заявляли о себе,
на цыпочках ходили робко
по неисхоженной тропе,

когда, вне ропота и риска,
смиренно жизнь моя текла,
ты и не знал ещё, как близко
живёшь от моего тепла.

Как сладко было отрываться
от долголетнего клейма,
из клетки сердца вырываться,
с разлёту спрыгивать с ума...

И счастье в строчки не вмещалось,
когда всему сказала да,
ни от чего не защищалась,
не ускользала никуда.

Познав науку новых азбук,
в моей весне всегда апрель,
а горе носит имя август,
но ты не верь ему, не верь.

Ты не ушёл тогда под землю,
есть тайный выход и в гробах.
Я верю бабочке и стеблю
и теплю имя на губах.

И вижу в сотне отражений
то, что укрылось под плитой.
Остался в небе след блаженный,
сиреневый и золотой.

***

Я вижу всё потусторонним зреньем.
Пять лет мертва, а ты во мне живой.
Ищу тебя по разным измереньям.
Ты не оставил мне могильный свой.

Как ты давно уже со мною не был,
с тех пор как стал заоблачным жильцом.
Тянусь к тебе как тянущийся к небу
подсолнух с запрокинутым лицом.

Ну где ты, моя радость? выдь из тучки,
скользни как лучик по моим губам.
Как наши книжки просятся на ручки... 
они гробам отнюдь не по зубам.

Ты выбирал обложки и расцветки –
бордовый, чёрный, красный, голубой...               
От  звёзд на небе до вишнёвой ветки –
всё в мире улыбается тобой.

Стал лёгкой тенью, обликом растенья,
растаявшею птицей в вышине,
оставив мне разлуку и смятенье:
«Прощай, прощай, и помни обо мне!»

***

Я плакала вчера весь вечер,
а ночью ты пришёл ко мне.
И было счастье нашей встречи,
но это было лишь во сне.

Я очень по тебе скучаю
ночами, вечером и днём,
я до сих пор души не чаю
в тебе одном, в тебе одном.

Быть может, ты — цветочек алый,
что так в глаза мои глядел?
Иль голубь странный и усталый,
что улетать не захотел?

Иль ветка надо мной каштана,
что так колышется легко?
Всё, что мне брезжит из тумана
и видится из облаков?

И снова слёзы, слёзы, слёзы
о тайне таящих следов,
о том, о чём стучат колёса
всех уходящих поездов,

о том, что с нами приключилось
на этой маленькой земле,
о том, что с нами не случилось,
о сердце, найденном в золе,

о том, чем мы с тобою были,
о том, чем мы могли бы быть,
о том, как мы с тобой любили,
о том, что больше не любить,

о том, что милого плеча нет,
что я теперь одна в одном...
Но слёзы жизнь не облегчают,
они как дождик за окном.

Ну что мне свечки и иконы,
все эти храмы на крови,
когда преступлены законы,
законы жизни и любви!

Какая глупая преграда
нас не даёт соединить?!
И одному я только рада –
тебе меня не хоронить.

Мы так стары, что снова дети,
где старый дворик, сад и пруд...
А выживать — такое дело,
такой неблагодарный труд.

И снова вечер... ветер... Вертер...
Как медленно плетутся дни...
И некого послать за смертью.
Ведь с нею мы теперь сродни.

Не видеть в будущем — Помпеи,
в закате — раны ножевой...
А без тебя я не умею,
я не умею быть живой.

Ну кто же вспомнит, как тут жил ты,
пока не забрала беда?..
Но ты со мною – каждой жилкой,
ты — это радость навсегда.

***

Для кого-то леса и степи,
для кого-то юга, моря.
Для меня же родные стены –
как надёжные якоря.

У кого-то лихие кони,
самолёт, корабль, пироскаф,
у меня же стол, подоконник,
подстаканник и книжный шкаф.

Заключают меня в объятья
наших общих вещей тела.
Ничего не хочу менять я
в мире памяти и тепла.

Жду сюда я небесной почты,
как бы ни была та горька.
И меня выдирать из почвы –
что растение из горшка.

Подведу на часах я стрелку,
крошек высыплю воробью.
Разобью на счастье тарелку
и сомнения в том убью.

Может радости эти мелки,
не вплетаясь в канву систем,
но зато я в своей тарелке,
под защитою наших стен.

Мой очаг в мирской круговерти,
мой причал на земной тропе.
Затыкаю я щели смерти
тёплой памятью о тебе.

***

Когда отринет всё земное,
какой душа прибудет в высь?
Такой, как я, или иною,
как дуновенье, отблеск, мысль?

О быть бы мною хоть немного,
и чтобы там моя душа
тебя встречала, тонконога,
и молода, и хороша.

О как друг к другу мы бежали б –
то ведомо одним лишь снам!
А если крылья – не мешали б
они там обниматься нам.

Смерть не приемлет апелляций,
она сжигает нас дотла.
Но не хочу переселяться
в другие чуждые тела.

Пусть даже рея в эмпиреях...
Мне надо только нас двоих.
И пусть меня как могут греют
объятья косточек твоих.

***

Теперь мне это будет только сниться –
глухие тропы, светлые от звёзд,
костры цветов и бабочки как птицы,
и лес в росе, и травы в полный рост.

И пальцы солнца так ласкали кожу,
а может то не солнце, а был ты?
Цветы были на бабочек похожи,
а бабочки – на яркие цветы.

Лесная сказка, кладовая лета
и уходящий в вечность общий след...
Глаза земли фиалкового цвета,
что смотрят в небо через толщу лет.

Поверх голов и вне прикосновений
со мной пребудет в мёртвом январе
поэзия летающих мгновений,
застывшая, как солнце в янтаре.


Когда-то я была живою...

***

Когда-то я была живою,
когда в один слились пути.
Но ты стал небом и травою,
а жизнь осталась позади.

Я полюбила птичьи стаи,
ромашки белые во рву.
Я только между строк читаю
и только между строк живу.

Между любовью и обидой,
между прощеньем и виной.
Я как и все лишь только с виду.
Не дай бог стать кому-то мной.

Вся жизнь моя – как сон и небыль,
как бред непринятой любви.
Возьми меня с собою в небо
иль как ромашку оборви.

***

Не будет пыли на твоих подошвах,
не запотеют стёклышки очков,
а в остальном ты остаёшься тот же,
с портрета не сводя с меня зрачков.

Твои пометки на полях тетрадей,
слова, что говорил лишь мне одной.
Живой и тёплый у меня украден,
но призрак всем невидимый со мной.

Я вспомнила у Блока: синий призрак,
как после смерти он его любил.
И как Мариной был указан признак,
когда любовь всесильнее могил.

Хотите верьте вы или не верьте,
но нету слов банальней и верней –
то, что любовь всегда сильнее смерти,
и ярче звёзды тем, чем ночь черней.

***

Прошлая жизнь далеко за плечами,               
и ведёт меня Млечный Путь.
Как тебе, холодно там ночами?
Некому облако подоткнуть.

Знаю, ты иногда приходишь, –
верно, думаешь, что я сплю.
Обнимаешь, милуешь, холишь,
а я не сплю, я тебя люблю.

То пружинка на кресле скрипнет,
то цветок шевельнёт листком, –
и в душе моей что-то всхлипнет,
и луна – словно в горле ком.

Выходя, говорю – куда я,
ты с портрета кивнёшь головой.
Для тебя я всегда молодая.
Для меня ты всегда живой.

***

Все пробелы, пустоты, дыры               
дождь старательно зашивает.
У меня от судьбы рапиры
раны, кажется, заживают.

Дождь, прекрасны твои прошивки
на судьбе, что жизнь сочинила.
Так вот бабушка на машинке
швейной платьица мне строчила.

Дождик, мой сарафан в горошек…
Жизнь прощается у вокзала.
– А была ль ты счастлива в прошлом?
– Да, но только о том не знала.

Если б мог ты – ведь дождик смог же –
жизнь обнять мою, не минуя...
У меня на лице промокшем
след серебряных поцелуев.

***

Дождик утром стучал в окно,
выбивая дробь на ударных.
Я ему бы открыла, но
проспала его так бездарно.

А быть может стучал не он,
а любимый в его обличье,
что пытался пробиться в сон,
разговаривая на птичьем.

Приходи, я уже не сплю,
улыбнись с облаков лилово.
Простучи морзянкой «люблю»,
я пойму тебя с полуслова.

***

Дождик нервно барабанит пальцами,
словно знает что-нибудь такое,
что сказать торопится запальчиво,
от чего нам всем не знать покоя.

Дождик, барабань там поразборчивей!
Для тебя я отворяю окна.
Пусть тобой тетрадку всю испорчу я,
пусть от слёз твоих совсем промокну.

Поделись со мною тёмной истиной,
корневою тайною растений...
Я засну под влажный шёпот лиственный,
словно на плече любимой тени.

И закружит медленными вальсами,
будто кто-то звук слегка убавил,
будто ты меня ласкаешь пальцами,
теми, что недавно барабанил.


Весна – надежда, наважденье...

***

Весна – надежда, наважденье,
а летом всё уже сбылось.
Что было света пробужденьем –
на ярком солнце запеклось.

Банальна лета обнажёнка,
от зноя воздух раскалён.
И звёзд рассыпанная пшёнка
для тех, кто молод и влюблён.

Плоды литые бьются оземь,
на небе чистом – ни пятна.
А я люблю весну и осень,
мне по душе полутона.

Нечёткость линий акварели
на расцветающей заре –
о робкой нежности в апреле,
о первой грусти в сентябре.

***

Ущипни, чтоб поверить, хоть это уже не впервой –
вот стоишь ты как вылитый, как живой,
говоришь, ну что ж ты, а я тебя там искал!
Как давно я тебя не нежил и не ласкал.

Говорю, я ушла бы сразу тебе вослед,
но боялась, а вдруг там следов твоих вовсе нет,
и ждала тебя здесь, где смерть растащила нас,
на твоей подушке, вблизи твоих рук и глаз,
что глядят с портрета и греют меня теплом,
как бы зло кайлом ни пытало бы на излом.

Я хочу однажды уйти бы к тебе во сне.
Мы бы встретились в нашей общей с тобой весне.
А пока от тебя до меня тридевять земель –
за щекой сохраняю любви твоей карамель.
И в какой бы тине, в каком ни лежала б дне –
там любую горечь она подслащает мне.

***

Я знаю, никогда тебя не встречу,
но вечно от весны и до весны
как дерево, шумящее навстречу,
я буду навевать златые сны.

Чтоб там тебе сквозь шелест или лепет
легко всё было сердцем понимать,
чтобы в земле покоилось как в небе,
как в детской зыбке, что качала мать.

А если дождь идёт – я подставляю
лицо под капли моросящих струй
и  мысленно привычно представляю,
что каждая из них – твой поцелуй.

Я получаю от тебя подарки –
листок каштана, зайчик на стекле…
И дней моих последние огарки –
от той свечи, горевшей на столе.

***

Когда встречаю берёз гурьбу,               
сквозь нежную их резьбу
как будто вижу свою судьбу,
свою борьбу и мольбу.

Когда встречаю их на пути –
то чувствую благодать.
Ну можно ли дерево видеть и
счастливой на миг не стать?

Я столько вижу в нём своего,
молитву творя в груди.
Спаси меня, дерево, от всего
плохого, что впереди.

Мой корень жизни в сырой земле,
откуда я соки пью.
А ветки – в зелени и смоле
лепечут своё лав ю.

Как сладко холить их и беречь
средь вырубки городской,
и переводить их родную речь
с древесного на людской.

Не трожьте дерево и цветок,
и бабочкину пыльцу,
и выйдет жизнь на иной виток,
и будет любовь к лицу.

***

Дерев обрубленные руки…               
Им больше неба не обнять.
Такие все теперь в округе, –
прикажут сверху – исполнять.

Заставить дурака молиться…
Ломать, крушить – у них в крови.
А у деревьев – души, лица,
как ни кромсай и ни крои.

Мои друзья и домочадцы,
они не в силах голосить.
Могли до неба достучаться,
за нас за грешных попросить.

Они нас укрывали в стужу
и успокаивали в зной.
И расцвели ещё бы дуже,
но нету жизни запасной.

Пронзила боль одной иглою,
и мой беспомощен Пегас.
Пришли опричники с пилою,
и цвет защитный их не спас.

Листки проклюнутые клейки –
как по живому вы могли?!
Стоят несчастные калеки –
солдатики всея земли.

***

Деревья, закадычные подруги,
зимою вдовы, а весной невесты,
их женские заломленные руки
и детские беспомощные жесты.

Размыло путь – ни стрелок, ни разметок...
Но есть подсказка тихая у Бога:
сквозь сумрачную путаницу веток –
просветы лучезарно-голубого.

Туда, туда, навстречу небосводу –
и шелест трав, и влаги испаренье,
там обретаем мы свою свободу
и птичье беззаботное паренье.

Мы сбрасываем жизни, как отрепья,
а на земле — в предчувствии разлуки –
трепещущие тянутся деревья,
за нас в мольбе вздымающие руки.


Говорят, всё за стишки простится...

***

Говорят, всё за стишки простится.
Все грехопадения скостят.
Только мне всегда иное мстится –
ничего стихи мне не простят.

Я не верю в луковку святую –
ту, что перевесит чью-то боль.
Мало ли, чего там наплету я.
Отвечать за каждую изволь.

Будь ты хоть невиннее младенца
и всем людям был и друг и брат, –
но стихи не знают индульгенций.
Спрос с поэта выше во сто крат.

То, что у кого-то – только мило,
у меня ждёт пули и огня.
Многое дано мне небом было.
И по полной спросится с меня.

***

Поляны звёзд, деревьев череда –
моя литературная среда.
В своём соку варюсь себе варюсь,
не налюбуюсь и не налюблюсь.

Зачем мне модный круг и броский грант,
когда мне Бог сам-друг и ангел брат,
когда с руки стихи мои клюют
и птицы на рассвете их поют.

Тот день, когда пришёл ты, был среда.
От прочих сред не надо мне вреда.
Бессмысленны бомонд и литсоюз,
когда мне небеса играют блюз.

«Нельзя писать без творческой среды», –
сказал мне Кушнер на мои труды.
Но в этом деле было бы грехом
посредничать меж мною и стихом.

"Посредственность", "среда", "середняки" –
недаром те слова как двойники.
Я слушаюсь лишь своего ума
и мне среда – вселенная сама.

***

Я река меж двух берегов,
что мою обнимают жизнь:
берегут меня от врагов,
шепчут на ухо мне: держись…

Меж любовью и меж стихом –
и не знаю я, что родней,
а порою в бреду лихом
я мечусь как меж двух огней.

Сердце рвётся напополам,
тянет в разные берега.
Половинка любая нам
одинаково дорога.

Моя жизнь уж не так бурна,
каждый берег – как оберег.
Я обоим навек верна,
ни один меня не отверг.

Не хотела б я морем стать,
где не видно земли вдали.
Необъятное – не обнять,
словно скобки – строку любви.

И души всё не утолю,
тем, кто на берегу, машу.
Я дышу — значит, я люблю,
я люблю – значит, я пишу.

***

Не бывает, увы, голубых облаков,
и зелёных цветов не бывает.
Но себе я представить могу их легко,
и они в моих снах проплывают.

Я сама там такою порой предстаю – 
как прекрасная юная фея,
и такое потом вам в стихах выдаю,
если морфий приму от Морфея.

Всё бывает, когда мы того захотим,
ну а если и нет, значит Богу
там виднее, но если мы в пропасть летим –
он приходит всегда на подмогу.

Я до кончика дня провожаю зарю:
лучик кажется перчиком чили...
Бог, спасибо за то, что с тобой говорю,
хоть молиться меня не учили.

***

Даже средь горьких и пасмурных дней
счастливы мы хоть отчасти.
И среди глины, песков и камней
есть свои цветики счастья.

Пусть тяжела у несчастья сума –
карт в ней счастливых колода.
Глянь, фиолетова туча сама,
а по краям – позолота.

Небо порою покажется дном.
Гвозди вопьются в запястья...
Ночь. Одиночество. Дождь за окном.
Самое время для счастья.


 Четверостишия

***

Мы без любимых словно сироты.
Я без тебя тут издыхаю.
Звезда мигает и пульсирует.
Алло, не слышу, связь плохая…

***

Места незабвенных встреч,
сказавшие нам «прости».
Как хочется их сберечь,
как хочется их спасти.

***

И помню ещё кафе,
что называлось «Торты».
Мы были чуть подшофе,
сближая там наши рты.

***

Я чувствую себя цветком,
что выброшен на снег,
но сохранившим под ледком
тепло недавних нег.

***

Сто объятий и сто поцелуев назад,
когда цвёл, разрастаясь, любви нашей сад,
сто стихов назад, где нас было двое,
сто ночей о тебе безмолвного воя…

***

От сюжета не отклоняюсь
и с орбиты своей не схожу.
У меня жизнь всего одна есть.
Лишь любовью в ней дорожу.