Восемь

Болезненный шум генерирует зуммер.
Скажи им однажды, скажи, что я умер,

заполнив костями могилу пустую.
Во время войны я тебя не целую.

Засыпанный грязью, закопанный в землю,
господним советам я больше не внемлю,

на досках лежу неподвижно и молча,
а сердце прострелено, как шкура волчья.

Мешает спокойствию только чечётка
сплошной канонады – твой пульс звучит чётко.

И кровь пропадает без действий аорты.
С врагом государства сплелись патриоты.

Их души пронизаны злом и враждебны,
настроены слышать – не слушать! – молебны,

способны всё видеть, но, как всегда, слепы,
соединены полномочием скрепы.

Зудящее чувство же в области паха
считают любовью и славят монаха,

как славят монарха со скипетром массы,
меняя этичность на боеприпасы,

конверты, погоны, коробки бетона.
Из рупоров гимны звучат похоронно –

герои проснутся. Проснутся герои,
дремавшие и утопавшие в хвое.

Ты робко стоишь на краю территорий,
ты знаешь: лишён перспектив мораторий.

Не несколько лет. Нет. Хребет – бесконечность.
Так долго мы ищем в себе человечность,

в других находя отголоски фашизма.
Починит ли что-то внезапная схизма?

Ты стала другой. Так зима изменила?
Ты – лёд, и тебе даже лето не мило.

Во время войны… Да, во время войны лишь
ты снова полюбишь, ты снова задышишь.