Часть вчера

Свет, камера, мотор и быстро пролетают слайды,
Того, от кого в настоящем не осталось и куска,
Метастазы еще в детстве захватили в свои пасти и
Пустили корни глубоко, ровно в основание бруска.

А что если, в том месте - мальчик всё таки погиб?
Пошел ко дну на озере или замерз зимой в сугробе?
Получается тогда, что весь мой жизненный налив -
Лишь проекция, а тело пронзено тысячами копий?

Мам, что происходит? Вот это - значит больно?
Клетка уменьшается, и все барьеры будут сняты.
Но разве может что-то чувствовать покойник,
Когда раньше был весь облеплен стекловатой?

Признал что не Иисус, но не признал что не распят,
И по седьмому кругу штопаю одну и туже рану.
А небо, что багровой кровью до сих пор объято,
Усердно пишет из последних сил шедевры безустанно.

Создал историю, но никто не разгадал послание,
А разлитая вода - уж много лет белеет одиноко.
Прошли года, и смог разрушить тот квартал изгнания,
Да только, его тени ползут за мной по стенам сбоку.

Я был там, в самой бездне среди обломков тел,
Где покоится добро и все напрасные надежды.
И когда хотел последний стих скомкав улететь,
Расцвел цветок, каких вселенная не лицезрела прежде.

Расстояние и вечность вовсе не играют роли,
Ведь бесконечность с гравировкой отзовётся на душе.
И свою свободу из лицемерных лап вырвем априори,
"The future awaits" - напишем балончиком на гараже.

Я знаю, в начале он был - самым светлым серафимом,
Но обманутым и обращённым в чистое  безумие.
И думая, что убив все живое, сможет быть неуязвимым,
С пустотой соединясь в едино, обратился трупом.

Но даже так, порой в грешнике святого больше,
Чем в тех, кто по воскресеньям ходит в церковь.
И поле где то далеко - сладко захлебнувшись рожью,
Так осторожно-тихо закрывает оранжевую дверку.

И сквозь призму тьмы я всё же вижу своё счастье,
Коридоры рушатся и растёт с дождём лунная тропа.
И этим авантюрам позавидовал бы очень страстно
Калиостро, лишь взглянув на хотя-бы часть вчера.