Триптих

Люди стали совсем походить на землю. Слились с ней окончательно в единое целое. Им теперь приходится быть внимательными опуская в себя пищу. В их утробах стали пускать корни, прорастать случайно проглоченные семена и косточки. Чужие люди стали опускать в них свои гробы... Кожа их спин - земляничная поляна с ветвистой тенью и солнечными зайчиками. На траве накрыта скатерть, но никого нет. Животы - натюрморты, овощные корзины, полные тележки супермаркета, случайные беременности, оплодотворенные собственной смертью... Плоть в людях продолжает разрастаться по законам культурного слоя. Она продолжает плодородно родить новую плоть.

Из темного угла часовни моя собака в нескончаемом одиночестве, поднимает на меня глаза. Она хочет умереть. Она умрет через два дня от старости, затем через два дня еще и так до самой смерти. Я только жду.

Я ухожу из дома, снаружи меня встречает зелёная волнующаяся ширма, за которой неподвижная серо-голубая поитка бетона и где-то за ними кричит электричка.
Бегущая стальная стера скользит за лесом на давящих блестящие линии полозьях. Её хищный крик оглашает окрестности шумом переполненного стадиона. В ней едет молчание, ни на кого не смотрящее, тоже смерти ждущее. Оно высыпается зёрнами на далеких тусклых перронах.
Все уходят в землю в итоге в изнеможении, стёртые от произвольного труда множения.

На асфальте застыли птицы, ритмичные формы линий черного отражения ещё более черного в небе провода. Птицы больше не могут взлететь, они разбросали всюду свои крылья. Их крылья валяются оторгнутые избытком плоти, кем-то оторванные... Под моими ногами красные пятна и перья - остатки надкусанных крыльев, покинутых кем-то, насытившимся, на полу пещеры солнечных дней. Что-то борется с этим разрастанием жизни, жестоко и назидательно убивая все до чего может дотянуться. Калеча жизнь и складывая ее остатки в углах, где живёт смирение с иссушенной старостью и готовя поражение продолжению существования.