Швайн

Свинья хрипела упираясь, на бойню утром завели, от страха бесполезно сердце сжалось, запомнив визги и мольбы. Сарай безмолвно проводивший стал озадачен невпервой, для казни не помощник, лишний!, под кровлей старой и худой. Хозяин беспробудно-пьяный с вечерней заточил штык-нож, клинок с Отечественной, ржавый, но применить так невтерпеж. В глазах свиньи от жути красных застынет ужас и покой, но накануне дней тех праздных вдруг запирует дом чумной. Сливая кровь в корыто густо Петро' измазан до ушей, от дел полезных, не напрасных!, становится ему бодрей. Жена глазевшая в окошке и перекрестит, промолчит, пробьётся первый лучик солнца, петух навзрыд заголосит. Разделанные части туши в укромном месте приберёт, закурит с мундштука и сплюнет, да хрипом кашель свой уймет. В терраске подливая водки и телевизора брехню, нестиранные скинет шмотки, промяв скрипучую софу. Не снятся сны, опять кошмары!, завоет ветер, застучит!, в грязнючих, помутневших окнах от света тень насторожит'. Петро' не встанет, слишком поздно, прислушиваясь в темноте, а боль в груди подскажет грозно о окончании пути. Сухие руки в пальцах синих исколотых от прошлых лет взмолят' о помощи Всесильных!, которым он не нёс обет. Теперь предстанется возможность и взвесить, даже рассудить!, а жизнь, как скверную оплошность в безумий пьянства  распылить. Хрустальной лестницы не будет, одежды с шёлковой каймой, лишь омут с кипячёной кровью и плаха местом на убой.
Сарай чернел, хозяин помер, а лязг заточки штык-ножа остался в памяти надолго с непониманий паренька.