Жизненные наблюдения - 28. Сергей Гандлевский. Поэ

                Жизненные наблюдения - 28
                Поэты-классики нашего времени
                Сергей Гандлевский

 У каждого, кто любит стихи, есть свои любимые поэты, - наши и зарубежные.
Не буду говорить о наших поэтах давно минувших дней - слишком длинный, да и ненужный получится разговор, потому что о них написаны сотни, даже тысячи томов, их творческое наследие разобрали по косточкам. Всё уже сказано-пересказано.
 Я пытаюсь рассказать о своих любимых поэтах - наших современниках. Некоторых уже нет на свете, увы!
У меня тоже есть любимые поэты - классики нашего времени.Это: Сергей Гандлевский, Александр Ерёменко, Евгений Блажеевский, Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Евгений Каминский, Тимур Кибиров, Геннадий Шпаликов, Борис Рыжий, Владимир Соколов.
 Десять поэтов-классиков и, о ужас! - из десяти в живых осталось только пять!
Задумаешься тут о бренности жизни.
 Непревзойдённым мастером жизнеописания Человека, его внешней и внутренней жизни является Сергей Маркович Гандлевский.
 Если меня спросят, за что я люблю его стихи, я отвечу: за то, что его жизнь, рассказанная стихами - это моя жизнь, его печаль - это моя печаль, его радости - мои радости. Когда я читаю стихи Гандлевского, "вся жизнь встаёт передо мной", как сказал другой поэт.
 Жизнь любого человека состоит из больших и маленьких событий, ярких и незаметных деталей, но далеко не все поэты, а вернее сказать - мало кто из поэтов видит то, чего не видят другие,а ведь любое время состоит из самых-самых крошечных деталей, многие из которых потом забываются, но ведь Гандлевский и иже с ним помнят их и напоминают нам о них, и мы восторгаемся тем, что многие уже забыли - это духовые оркестры в городских парках, наши молодые красивые мамы в замечательных крепдешиновых платьях, с маленькими сумочками в руках и китайскими зонтиками от солнца, и папы в двубортных костюмах, мы, мальчишки, в костюмах-матросках и лаковых туфельках; кафе-мороженые с металлическими мороженицами, вкуснейшая газированная вода с вишнёвым сиропом, торт "Сказка" который был очень редко
в продаже, брикетики заварного крема за 20 копеек, которыми мы объедались; цыгане на тележках, запряжённых усталыми лошадками, точильщики ножей, кричащие под окнами, старьёвщики, менявшие тряпьё на какие-то безделушки, красные петушки на палочках и жаренные семечки у бабушек по 5 копеек стакан, чёрно-белые телевизоры с одной программой, отдых в Анапе, горячий песок и вода по колено на многие метры, тысячи стрекочущих цикад на набережной Геленджика, вкусный шашлык ценой один рубль и большой каравай белого хлеба за 50 копеек... Куда-то всё пропало, пропало навечно.Что-то зацепилось в нашей памяти,но у Сергея Гандлевского ничего
не исчезло - всё запечатлено в стихах и прозе, и это прекрасно.
 Именно у него я учился подмечать крохотные детали жизни, которые трудно увидеть или придать им значение, но именно они дают самую верную картину, которую пишет словами поэт, и помимо картины бытия он создаёт в стихах и картину состояния души.
 "Половина больше целого" - сказал самый первый поэт человечества грек Гесиод.
 Это и о Гандлевском, который не задаётся целью "объять необъятное" - к чему? -
нам, читателям, достаточно того, что он подметил своим зорким глазом. "Sapienti sat" - "умному достаточно", говорили римляне. Вот именно: любая недоговорённость в стихах открывает для читателя простор для собственных мыслей,намёком, зачастую, можно добиться большего, чем заявлением, сделанным в лоб.
 Хорошее стихотворение хорошего поэта может заменить рассказ, повесть, и даже роман, - верно сказал Иосиф Бродский:"Поэзия – это не «лучшие слова в лучшем порядке», это – высшая форма существования языка." Отнюдь не желая кощунствовать, подправлять великого поэта, я бы всё-таки хотел услышать это немножко иначе:
"Поэзия – это не только «лучшие слова в лучшем порядке», это – высшая форма существования языка."
 Сергей Маркович Гандлевский, родился 21 декабря 1952 в Москве.
 Вот как о нём говорится в "Википедии": русский поэт и прозаик, эссеист, переводчик; российский общественный деятель и правозащитник; Лауреат премий «Антибукер», Малая Букеровская, «Северная Пальмира», Аполлона Григорьева, «Поэт». Член жюри ряда литературных премий.
 В 1970-е годы был одним из основателей и участников поэтической группы «Московское время» (вместе с Алексеем Цветковым, Александром Сопровским, Бахытом Кенжеевым) и группы «Задушевная беседа» (позднее — «Альманах») (совместно с Дмитрием Приговым, Львом Рубинштейном, Тимуром Кибировым и другими).
 Основные публикации:
Гандлевский С. Рассказ: Книга стихотворений.
Гандлевский С. Праздник: Книга стихов.
Гандлевский С. Трепанация черепа: Повесть.
Гандлевский С. Поэтическая кухня.
Гандлевский С. Конспект: Стихотворения.
Гандлевский С. Порядок слов: стихи, повесть, пьеса, эссе.
Гандлевский С. Найти охотника: Книга стихов.
Гандлевский С. НРЗБ. Повесть.
Гандлевский С. Бездумное былое.
Гандлевский С. Опыты в прозе.
Гандлевский С. Опыты в стихах.
Гандлевский С. эссе, статьи, рецензии.
Гандлевский С. Сухой остаток.
Гандлевский С. За 60.
Гандлевский С. Ржавчина и желтизна.
 Кажется, что книг много(это не все, но почти все), а стихов, к сожалению мало, - Гандлевский публикует стихи очень редко, - как говорят его друзья-поэты - по 2-3 стихотворения в год, но сам поэт, отвечая на вопрос, почему он так мало пишет, говорит, что он постоянно сочиняет стихи, но далеко не все записывает, и они забываются. Такая вот арифметика - не в нашу пользу!
 Я выбрал его стихи, которые мне показались лучшими из лучших, отражающими его состояние души и то, как он воспринимает жизнь:

 Сергей Гандлевский — Стансы

               Памяти матери
I

Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла
Городскою рекою баржа по закатному следу,
Как две трети июня, до двадцать второго числа,
Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,
Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,
Как со всех четырех сторон света гремело в июле?
А что речи нужна позарез подоплека идей
И нешуточный повод — так это тебя обманули.

II

Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,
За углом в подворотне грохочет порожняя тара,
Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,
И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.
Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,
Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,
Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,
Что приходит на память в горах и расщелинах ада.

III

И иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,
И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,
Осязая оконные стекла, программный анчар
Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.
И хоть уровень школьных познаний моих невысок,
Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе
С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.
Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!

IV

Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,
Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,
Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя
И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.
Локтевым электричеством мебель ужалит — и вновь
Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
Это гиблое время и Богом забытое место.

V

В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,
Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.
Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,
Даже если он в траурных черных трусах до колена.
В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату.

VI

После смерти я выйду за город, который люблю,
И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,
Одержимый печалью, в осенний простор протрублю
То, на что не хватило мне слов человеческой речи.
Как баржа; уплывала за поздним закатным лучом,
Как скворчало железное время на левом запястье,
Как заветную дверь отпирали английским ключом…
Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.

1987

         ***

Среди фанерных переборок
И дачных скрипов чердака
Я сам себе далек и дорог,
Как музыка издалека.
Давно, сырым и нежным летом,
Когда звенел велосипед,
Жил мальчик — я по всем приметам,
А, впрочем, может быть, и нет.

— Курить нельзя и некрасиво…
Все выше старая крапива
Несет зловещие листы.
Марина, если б знала ты,
Как горестно и терпеливо
Душа искала двойника!

Как музыка издалека,
Лишь сроки осени подходят,
И по участкам жгут листву,
Во мне звенит и колобродит
Второе детство наяву.

Чай, лампа, затеррасный сумрак,
Сверчок за тонкою стеной
Хранили бережный рисунок
Меня, не познанного мной.
С утра, опешивший спросонок,
Покрыв рубашкой худобу,
Под сосны выходил ребенок
И продолжал свою судьбу.
На ветке воробей чирикал —
Господь его благослови!
И было до конца каникул
Сто лет свободы и любви!

1973

            ***

Ружейный выстрел в роще голой.
Пригоршня птиц над головой.
Еще не речь, уже не голос —
Плотины клекот горловой.

Природа ужаса не знает.
Не ставит жизни смерть в вину.
Лось в мелколесье исчезает,
Распространяя тишину.

Пусть длится, только бы продлилась
Минута зренья наповал,
В запястьях сердце колотилось,
Дубовый желоб ворковал.

Ничем души не опечалим.
Весомей счастья не зови.
Да будет осень обещаньем,
Кануном снега и любви.

1975

             ***

Что ж, зима. Белый улей распахнут.
Тихим светом насыщена тьма.
Спозаранок проснутся и ахнут,
И помедлят и молвят: «Зима».

Выпьем чаю за наши писанья,
За призвание весельчака.
Рафинада всплывут очертанья.
Так и тянет шепнуть: «До свиданья».
Вечер долог, да жизнь коротка.

            ***

Давным-давно забрели мы на праздник смерти,
Аквариум вещей скорби вовсю прижимая к себе.
Сказочно-страшно стоять в похоронном концерте,
Опрокинутою толпой отразиться в латунной трубе.
В марте шестидесятого за гаражами
Жора вдалбливал нам сексологию и божбу.
Аудитория млела. Внезапно над этажами
Встала на; дыбы музыка. Что-то несли в гробу.
Эдаким князем Андреем близ Аустерлица
Поднял я голову в прямоугольное небо двора.
Черные птицы. Три облака. Серые лица.
Выли старухи. Кудахтала детвора.
Детство в марте. Союз воробья и вербы.
Бедное мужество музыки. Старческий гам.
Шапки долой. Очи долу. Лишь небо не знает ущерба.
Старый шарманщик, насилуй осипший орган!

1979

             ***

А вот и снег. Есть русские слова
С оскоминой младенческой глюкозы.
Снег валит, тяжелеет голова,
Хоть сырость разводи. Но эти слезы
Иных времен, где в занавеси дрожь,
Бьет соловей, заря плывет по лужам,
Будильник изнемог, и ты встаешь,
Зеленым взрывом тополя разбужен.
Я жил в одной стране. Там тишина
Равно проста в овраге, церкви, поле.
И мне явилась истина одна:
Трудна не боль – однообразье боли.
Я жил в деревне месяц с небольшим.
Прорехи стен латал клоками пакли.
Вслух говорил, слегка переборщил
С риторикой, как в правильном спектакле.

Двустволка опереточной длины,
Часы, кровать, единственная створка
Трюмо, в которой чуть искажены
Кровать с шарами, ходики, двустволка.
Законы жанра – поприще мое.
Меня и в жар бросало, и знобило,
Но драмы злополучное ружье
Висеть висит, но выстрелить забыло.
Мне ждать не внове. Есть здесь кто живой?
Побудь со мной. Поговори со мной.
Сегодня день светлее, чем вчерашний.
Белым-бела вельветовая пашня.
Покурим, незнакомый человек.
Сегодня утром из дому я вышел,
Увидел снег, опешил и услышал
Хорошие слова – а вот и снег.

1978

            ***

Сигареты маленькое пекло.
Тонкий дым разбился об окно.
Сумерки прокручивают бегло
Кроткое вечернее кино.
С улицы вливается в квартиру
Чистая голландская картина —
Воздух пресноводный и сырой,
Зимнее свеченье ниоткуда,
Конькобежцы накануне чуда
Заняты подробною игрой.
Кактусы величественно чахнут.
Время запираться и зевать.
Время чаепития и шахмат,
Кошек из окошек зазывать.
К ночи глуше, к ночи горше звуки —
Лифт гудит, парадное стучит.
Твердая горошина разлуки
В простынях незримая лежит.
Милая, мне больше длиться нечем.
Потому с надеждой, потому
Всем лицом печальным человечьим
В матовой подушке утону.

…Лунатическим током пронизан,
По холодным снастям проводов,
Громкой кровельной жести, карнизам
Выхожу на отчетливый зов.
Синий снег под ногами босыми.
От мороза в груди колотье.
Продвигаюсь на женское имя —
Наилучшее слово мое.

Узнаю сквозь прозрачные веки,
Узнаю тебя, с чем ни сравни.
Есть в долинах великие реки —
Ты проточным просторам сродни.
Огибая за кровлею кровлю,
Я тебя воссоздам из ночей
Вороною бездомною кровью —
От улыбки до лунок ногтей.

Тихо. Половицы воровато
Полоснула лунная фольга.
Вскорости янтарные квадраты
Рухнут на пятнистые снега.
Электричество включат — и снова
Сутолока, город впереди.
Чье-то недослышанное слово
Бродит, не проклюнется в груди.
Зеркало проточное померкло.
Тусклое бессмысленное зеркало,
Что, скажи, хоронишь от меня?
Съежилась ночная паутина.
Так на черной крышке пианино
Тает голубая пятерня.

1973

            ***

Когда волнуется желтеющее пиво,
Волнение его передается мне.
Но шумом лебеды, полыни и крапивы
Слух полон изнутри, и мысли в западне.
Вот белое окно, кровать и стул Ван Гога.
Открытая тетрадь: слова, слова, слова.
Причин для торжества сравнительно немного.
Категоричен быт и прост, как дважды два.

О, искуситель-змей, аптечная гадюка,
Ответь, пожалуйста, задачу разреши:
Зачем доверил я обманчивому звуку
Силлабику ума и тонику души?
Мне б летчиком летать и китобоем плавать,
А я по грудь в беде, обиде, лебеде,
Знай, камешки мечу в загадочную заводь,
Веду подсчет кругам на глянцевой воде.

Того гляди сгребут, оденут в мешковину,
Обреют наголо, палач расправит плеть.
Уже не я – другой – взойдет на седловину
Айлара, чтобы вниз до одури смотреть.
Храни меня, Господь, в родительской квартире,
Пока не пробил час примерно наказать.
Наперсница душа, мы лишнего хватили.
Я снова позабыл, что я хотел сказать.

1979

            ***

Это праздник. Розы в ванной.
Шумно, дымно, негде сесть.
Громогласный, долгожданный,
Драгоценный. Ровно шесть.
Вечер. Лето. Гости в сборе.
Золотая молодежь
Пьет и курит в коридоре.
Смех, приветствия, галдеж.

Только-только из-за школьной
Парты, вроде бы вчера,
Окунулся я в застольный
Гам с утра и до утра.
Пела долгая пластинка.
Балагурил балагур.
Сетунь, Тушино, Стромынка –
Хорошо, но чересчур.

Здесь, благодаренье Богу,
Я полжизни оттрубил.
Женщина сидит немного
Справа. Я ее любил.
Дело прошлое. Прогнозам
Верил я в иные дни.
Птицам, бабочкам, стрекозам
Эта музыка сродни.

Если напрочь не опиться
Водкой, шумом, табаком,
Слушать музыку и птицу
Можно выйти на балкон.
Ночь моя! Вишневым светом
Телефонный автомат
Озарил сирень. Об этом
Липы старые шумят.

Табаком пропахли розы,
Их из Грузии везли.
Обещали в полдень грозы,
Грозы за полночь пришли.
Ливень бьет напропалую,
Дальше катится стремглав.
Вымостили мостовую
Зеркалами без оправ.

И светает. Воздух зябко
Тронул занавесь. Ушла
Эта женщина. Хозяйка
Убирает со стола.
Спит тихоня, спит проказник –
Спать! С утра очередной
Праздник. Всё на свете праздник –
Красный, черный, голубой.

1980

         ПОДРАЖАНИЕ

              Into my heart an air that kills...             
              (В моем сердце бушует убийственный ветер...)

                A.E.Housman

Двор пуст и на расправу скор
и режет без ножа.
Чьё там окно глядит в упор
с седьмого этажа?

Как чье окно? — Твоё окно,
ты обретался здесь
и в эту дверь давным-давно
входил, да вышел весь.

           ***

Мы знаем приближение грозы,
Бильярдного раскатистого треска –
Позвякивают ведра и тазы,
Кликушествует злая занавеска.
В такую ночь в гостинице меня
Оставил сон и вынудил к беседе
С самим собой. Педалями звеня,
Горбун проехал на велосипеде
В окне моем. Я не зажег огня.
Блажен, кто спит. Я встал к окну спиной.
Блажен, кто спит в разгневанном июле.
Я в сумерки вгляделся – предо мной
Сиделкою душа спала на стуле.
Давно ль, скажи, ты девочкой была?
          
           ***

Признаки жизни, разные вещи –
примус и клещи.
Шмотки на выброс, старые снимки –
фотоужимки.

Сколько стараний, поздних прозрений,
ранних вставаний!
Дачная рухлядь – вроде искусства,
жизни сохранней.

И воскрешает, вроде искусства,
сущую малость –
всякие мысли, всякие чувства,
прочую жалость.

Вплоть до частушки о волейболе
и валидоле…
Платье на стуле – польское, что ли,
матери, что ли?

2005


                ***

Ржавчина и желтизна – очарованье очей.
Облако между крыш само из себя растёт.
Ветер крепчает и гонит листву взашей,
Треплет фонтан и журнал позапрошлых мод.
 
Синий осенний свет – я в нём знаю толк как никто.    
Песенки спетой куплет, обещанный бес в ребро.    
Казалось бы, отдал бы всё, лишь бы снова ждать у метро      
Женщину 23-х лет в длинном чёрном пальто.
   
2004

               ***

Раб, сын раба, я вырвался из уз,      
Я выпал из оцепененья.      
И торжествую, зная наизусть      
Давно лелеемое приключенье.      

Сейчас сорвётся тишина на крик –      
Такую я задумал шалость.      
Смерть в каждом кустике храбрится: чик-чирик –               
Но только в радость эта малость.      

Разбить бы вдребезги, чтоб набело срослось,               
Воздать сторицей, хлопнуть дверью.      
Визжи, визжи, расхлябанная ось      
Между Аделаидою и Тверью!      

Деревня-оползень на правом берегу,      
Паром, пичуга в воздухе отпетом –      
Всё это, если я смогу,      
Сойдётся, наконец, с ответом.      

Мирон Пахомыч, к отмели рули,      
Наляг, Харон Паромыч, на кормило.      
По моему хотенью журавли,      
Курлыча, потянулись к дельте Нила.       

«Казбечину» с индийской коноплёй      
Щелчком отбросив, вынуть парабеллум.      
Смерть пахнет огородною землёй,      
А первая любовь – травой и телом.
 
1998

 Взявшись за написание эссе о любимом поэте я вновь, в который раз, перечитал все его стихотворения, которых, как уже говорилось, не так уж и много.
 В его книге "Ржавчина и желтизна", изданной в 2017 году в издательстве "Время", сказано: этот сборник - фактически полное собрание стихотворений современного классика Сергея Гандлевского.
 Я не поленился и подсчитал - 108 стихотворений.Мало? - Нет, много! Много, потому что в этих стихах он написал гораздо больше, чем некоторые поэты во многих-многих
сотнях стихотворений, только читать в них нечего, а ведь лучшая книга - та, которую тебе хочется читать и перечитывать, настолько она хороша!
 Он не услышит моего призыва, но хочется крикнуть ему:"Сергей!(мы почти ровесники) - публикуйте свои новые стихи, мы ждём их с нетерпением, - доставьте нам радость в эти безрадостные времена!"

                23.06.23