Шестоднев

*  *  *

Обычным днём, быть может, в понедельник,
когда зима не снилась никому,
нахлынул снег из жизни сопредельной,
оставив прилегающую тьму
смотреть сквозь приоткрытую завесу
на человечье инобытие,
и свет звучал печальной антитезой,

из форточки плыл запах курабье,
мы что-то говорили – не припомнить,
смысл ускользал, не подчинялся слух,

и каждый был, как радиоприёмник
для светлых перешёпотов и тёмных,
а мир не выбирал одно из двух.


*  *  *

Всю ночь гремел садовый водосборник,
казалось, небо вытечет под ноль,
и в доме гасли лампы по одной, –
на этой ноте начинался вторник,

но утром стало тихо и свежо,
на лужах таял лёд в один стежок
над чёрною осеннею водою,

скрывающей растительную гниль,
и свет стоял, опёршись на костыль,
и свет стоял во тьме одной ногою,

как доброе, из глины, божество,
но никому не верилось в него.


*  *  *

человек-стрела говорит человеку-среде...
                С. Шестаков


человек-среда сидит у пруда,
а в пруду не вода – беда и немного льда,
иди-ка сюда, зовёт темнота,
человек-среда держит руку у рта,
рот его – черта, лебеда, тщета,
человек-среда иногда воркута,
человек-руда, ты куда, борода?

из-под век на снег совершает побег
человек-четверг
или грек,
кек


*  *  *

Если я тебе не пишу, я тебе дышу,
например, что облако – заварное шу
или что сказки пекут из ласки,
и, говоря по-лакски,
«мы» означает «жу».

Если я тебе не смотрю, я тебе дарю
по яблоневому снегирю
в каждую складку и шорох сада
или в шерстинки овечьего стада,
бредущего тьме в ноздрю.

Если я тебе ничего, вот тогда беги
в заводные звёздочки из фольги,
в холод отвесный, украшенный шпилем,
или туда, где не были-не жили
чипсы и чуваки.


*  *  *

Случалось по пятницам: купишь немного
морозного кисломолочного бога
и, счастьем творожным сладим,
за обе щеки уплетаешь свой фатум
и, весь перемазавшийся шоколадом,
вприпрыжку гуляешь засим.

Но дальше, как правило, неинтересно,
в конце возникает отвесная бездна,
в ней птичьи мелькают рои,
ты делаешь шаг, словно встретил кого-то,
и сзади взлетают из-под ледохода
горластые рыбы твои.


*  *  *

Серенькая птичка
с желтым пятнышком на груди

дай мне тебя убить
чтобы рассмотреть тебя
                В.Бурич

1

ему говорили (конечно, те, которых пока здесь нет):
не надо, ты знаешь, чем всё закончится,
он отвечал: неученье – путь, а ученье – свет,
ставил гончарный круг, включал одиночество,
получались вначале очи, по-другому – глаза,
и шкура у льва сплошняком выходила зрячей,
тогда он принялся за быка (или вола), ангела и орла,
вылепил им по шесть крыльев, шесть радостей и шесть плачей,
надышал в них жалости, любви и тепла,
нашептал им прекрасные человеческие голоса,
а как иначе?

2

почему-то зимой закат ощутимей дня,
в зеркале тьмы на земле каждый глаз сосчитан –
даже зверей, всматривающихся из меня
плотью печальной, дивной, многоочитой,
время в зрачках их беспримесно, медленно, в
них отражается звук, тишиной прозревая,
если их очи исполнены нежности и синевы,
слову на ощупь вшёптываться: дорогая,
предназначают орлы и ангелы, волы и львы.