Безумцы измерений

тучи  прошли  касательно, 
и  мимо  безумцы  видят,
битые  стёкла  витрин
вечер  отражают  насквозь,
а  ты  отрекись  от  меня, 
город - старик,
в  чулке  металлической  сетки  растлителя, – 
почувствуй  скрежет  пыли,
меня  давно  не  согреть  ни  утром,
ни  холодом  звёзд,
и  пусть  трижды  споют  гимн 
девятимиллиметровые  птицы
из  свинцового  облака,
пусть  тело  высохнет  вокруг  мокрой  души,
безумцы  смотрят,
щипают  кислые  струны  на  скрипке  мясника…

режут  алмазной  крапивой  на  доске  сухожилий,
медленно  движется  глаз  по  рельсам  чёрного  лежбища,
там,
где  по  тундре,  в  снегу,
бродят  голые  пингвины,
безумцы  с  подарками  выкосили  меховую  золу,
на  лезвиях  сталь  улыбалась  удушающей  нирваной,
от  взглядов  боль  кривила  каменный  порог,
никому,
кто  ходил  к  мяснику  вторым,
не  хотелось  быть  первым,
никому,
кто  скрипел  в  позе  зародыша,
мясник  не  сказал: – кройся…

а  я  вырос  на  корке  ран  меж  трёх  измерений,
а  я  остался,  на  кончике  блюза,  разодран  в  медь,
те  места,  о  которых  судили,
мысль, 
непродолжительно  прошлась  в  уме  и  утратилась,
овдовела  бесправно  правом  снова  вселить,
и  горели  глаза  костров  безлико,
и  корчились  дни  в  шёпоте, –
года  приходили  кончать,
а  я  не  всегда  был  настолько  уверен,  что  выживу,
если  старый  мясник  приходил  вечерок  скоротать…

это  страшная  тайна,
это  чёрная  кожа  белых  медведей,
это  обглоданный  нерв  пересохшей  реки  змей,
там,
где  взгляд  корягой  торчал  из  берега,
крысы  начинали  под  волчий  вой  тоннель  рыть,
и  спали  вниз  головой,
и  снились  сны  Ангелов,
безумные  верили: –
это  растёрся  в  гербарий  цветок  заката,
это  скитается  небо  накинуть  петлю,
в  мире  трёх  измерений  всегда  слишком  опасно,
в  этом  мире 
старый  мясник  и  я, –
сиамские  близнецы.