Пою на клиросе

А бабы липнут, как и липли.
Слепые, что ли: я – старик.
Храм.
Клирос.
Певчие охрипли.
Я пел и думал – мне б в постриг…

Меня к дивану часто тянет.
Склоняют женщины к греху.
Да, раз в неделю – я у Тани,
А Лидочке купил доху.

Вернее, Лидии Петровне,
Ей, как и Тане, пятьдесят.
У Лидочки всегда в жаровне
С фасолью крылышки гусят.

А Тане – сити-кар в подарок,
За доброту, за сладкий грех.
Она: «Пусть будет кар мой ярок,
И не такой пусть, как у всех».

Пою на клиросе и плачу,
Тут плачут все – весь наш септет.
Потом платочек белый спрячу
И буду с Таней тет-а-тет.

Взяв в рот кусочек пармезана,
Она: «Не уходи в постриг».
Я ей: «Жить нету сил, Татьяна,
Среди воров, глупцов, барыг».

Пирует пошлость, расфуфырясь,
И поднимает всё на смех.
Меня спасает только клирос
И с женщинами сладкий грех.

Татьяна: «Папик, ты не в духе.
Смотри, - богатство на столе».
Дала щелчок голодной мухе
И разлила нам Божоле.

Прозрачную надела тогу,
Изгиб бедра, колени, грудь…
Охота как-то - ближе к Богу,
А бабы против: 
«С нами будь».

Татьяна – муза, Лида – лира,
Задор, волнение, кураж…
Грешить, как все, потом – на клирос,
Петь со слезами: «Отче наш».