Стоял октябрь двухтысячного года

Стоял октябрь двухтысячного года.
Мы пили водку под опавшую листву,
к непросыхающей – столь питерской погоде! –
приговорённые по данному родству.

Под зябкий звон трамваев у Сената –
последних в том двухтысячном году,
своеобразно применяя опыт статуй,
явить чтоб скрытую, иную наготу,

под тучами, идущими на приступ
бесстрашной синевы в глазах и небесах,
что оставалось нам, как не храбриться
в последних тех двухтысячных годах?

И лишь внимать без жалобы и вздоха,
как безвозвратно, отрывным календарём,
в нас обрывалась, вслед за сердцем, вся эпоха
двухтысячным последним октябрём.

И мы простились, смутно сознавая,
что нам не хватит и ещё двух тысяч лет,
чтоб позабыть тот робкий звон трамвая
и тишину, звенящую в ответ.


Рецензии