выгоревший голубой флюорит

я не знаю что о таких как ты вообще пишут кроме того что после того как их впервые видят ходят на полусогнутых чтоб если упасть то не так больно и рисуют баллончиками слова про самоубийство на стене напротив. твои двери следовало заколотить наглухо после того как первый человек увидел потенциал твоей жизни. куда все шло было ясно с самого начала. любому, кто видел твои глаза, было ясно. а я понадеялась, что твои огромные, больше меня, больше дырки внутри, в которую все заходит и ничего не возвращается, видящие вдоль и поперек, меня не проглотят как песчинку. нечаянно, ничего не почувствовав, может только легкое царапанье. у тебя это непроизвольно получается, тебе это не надо от слова совсем, но мне теперь из этого вылезать. барахтаюсь то ли в нефти, то ли в сливках, то ли в постепенно сгущающейся крови. ну не то чтобы ещё барахтаюсь, но руками пытаюсь водить. но это так, для вида. чтоб не осуждали. дорогу осилит идущий как говорится. куда идти только если не к тебе если не на твой зов если не к твоей пасти.

ты такой красивый. у тебя волшебные пальцы рук. как будто маленькие летающие феи создали их из цветочной пыли пестиков и тычинок и чего там ещё. и ладони такие как будто их приятнее всего в мире касаться. и голос твой сладкий как мед вязкий как хурма и острый как консервный нож. им можно вырезать по дереву. я бы хотела подарить тебе бусы где чередовались бы жемчуг и зубы. это твое по праву.

рассечь бы себе ****ьник открытой жестяной банкой чтоб хоть что-то почувствовать. чтоб почувствовать хоть что-то кроме желания иметь тебя рядом с собой под боком укрывать тебя и целовать твое самое красивое в мире лицо созданное из сахарных цветов на торте. самое красивое в мире лицо. но когда я отстраняюсь от людей с белым шумом вместо лица во рту остаётся только тошнотворная приторная сладость. и я отворачиваюсь. и из моих глаз скатываются бусины выгоревшего голубого флюорита.