Зола

«1»
Я зашёл в метро.
Обледенелыми руками
утопился прутьями загадочного взгляда,
Замыкаясь в ночи бесах бескрайних
И заправляясь в устройство мира старой шапки,
Уйдя в спокойное нутро

К стальной подушке приложился,
Грубой музыкой убился,
Сквозь пробоины глумился
над гениальной глухостью своей
И каждого касания страшился,
Чтоб не убила меня жгучесть отторгающих зверей

Музыка в ушах играла,
На могиле радости плясала,
Веру в солнце отрицала;
Безобразно изнасиловав бездарные ума.
Панки жрали части мозга,
Обжигали мысли острыми
Сигаретками бытия, папиросками гнилья

Лишь одна девица полусонная,
Вся живая и Болотная,
Растопила вновь запекшуюся, как стену,
вязкую безропотную кровь.
Ангелом взывая, безработная,
Счастливая и тайная, всевольная,
Лишь страдая на пергаменте в гнилье,
Прожигая свой огонь в глазах, отребье и воде.
Но она хорошая, наверное, как всегда.
Я могу судить лишь по упавшему с полёта воробья,
Которого подняла она на пару сообщений,
Что печально при невозможности забвений.

Вдруг почувствовал — ожог.
Рядом села лишняя здесь дама,
А никто не захотел вкусить запах перегара
Да не садился на соседний сток.
Она же разложилась побогаче,
Не ушла при отвращения отдачи,
Что пыталось проявить своим движением тела,
Щемясь к углу, отодвигая отвалившееся бремя.

Я вечно мучился унять кислоты, пламя
от прикосновения,
Скуля в бестомном извращении
Над телом чахлым в лишний час,
Но вдруг почувствовал тепло, задето вновь мое нутро.
Однако больно ль мне? — да нет.
Стал вновь приятен человек

Не приложился, стал наблюдать за ощущением.
Я потрясался от ранения,
Что не растворяло, не пытало мою плоть,
А, наоборот, избавило отождествления
От мятежа, огня и запустения.
Получил тактильный свет мой Эрмитаж

Приехал, встал и зашатался,
Поник от злости окружения.
Ожог от сигареты зачесался
По воздуху, что славит грязные взаимоотношения.
Опять упала тяжесть на моей душе,
И снова холодно, ужасно.
Я не забуду этот смех,
Что в главе моей тогда раздался
И убил мотивы одиночества

«2»

Слово — беспорядочная мнимая основа
Была поглощена космической сверхновой,
Что создана немым и непонятным богом.
Да не совсем немым, просто напросто неверующим.
Ещё бы, если каждый в мире вновь последующий —
Последующий грязью, табаком и алкоголем,
Страдающий от несуществующего в слове горя

Сленг, враньё и нищета,
Смерть, отрубленная голова.
Все это — новая основа!
Пустое, грязное, грешное слово

Когда то было свято слово —
Остро, больно’ без запева честного.
Оно могло убить, сломить, спасти и сделать лучше,
Чем делали отлитые из колокола пушки.

Могло лишь слово сделать все смешней,
Разбавить ожидание, решить вопрос ролей.
Теперь хоть пять, хоть сто страниц!
Все смотрят лишь на бюст отнюдь не глупеньких девиц.
Нужна гарантия, объективизация.
Взяли люди слово в оккупацию,
Отдали на потеху танцам и картинам,
Сломали смысл, желания, амбиции,
Сдыхая в похоти, беспамятстве кислотном,
Убивая ставшую свободною свободу.

Достали пушки из сердец,
Поставив мушки под присест.
Зажгли оставшиеся ТЭЦ,
Взорвали мировой ****ец!
И все убийства ради мести
Отцам, руками самоубийственною чести

«3»

Эпилепсия заставляет человека любить — любить то, что действительно важно.
Эпилепсия заставляет человека творить — творить то, отчего не больно, не страшно.
Эпилепсия видит все и за всех — бережёт от опасности в мире утех,
Что согласны продать всех душ огневые,
Что согласны предать ради жизни.

Незрячий — везунчик. Зрячий — урод.
Раскинулся в мире работ бегемот.
И вызывал, без рабских проблем:
Лень, телевизор, бутылка и тлен.

Сказать тут уж нечего, слепые ведь все —
Каждый конюх или политик.
Счастие жить есть счастие свет;
Уж лучше не видеть гнилые домины.

«4»

Жизнь — какое яркое значение
Обретает обречение
Познать.
Ты видишь все народные движения,
Какие есть на свете увлечения,
И сдыхаешь в черствости
Опять.

И ведь вся сатира в том,
Что ценное значение при всем
Становится бесплодным, легендарным,
Химически бездарным.

И шутка всем давно понятна,
Словно в тонкой глотке небытия.
Жизнь была дана невнятно,
Чтобы сквозь страдания оказалась отнята.

«5»

Ранения невольны,
Без ведра они бескровны.
Все про’блемы несчётны,
Пока не сочтены в суду.

И вещество голо’вное, не мнимое,
Достаточно незримое вино.
Как и память, оно восстановимое,
Когда молвит столь ужасное руно.

А когда ведётся счёт ранений,
Когда слепы’ глаза сомненьем,
Воспряло вновь опустенение,
Стало чёрною дырой.

«6»

Как юбка, порвались мои гласа.
Словно пепел, улетучились во тьме.
Странно то, что видели мои друзья:
Я плясал в простой безумной тишине

И был прекрасен элеватор,
Кто свалил меня, бегущего без смысла.
Задавил меня на стройке экскаватор,
Чтоб перестал я жить на почве глупых вымыслов

Только машина не сбила моего героя,
Только собака не изодрала беспомощного.
Он лишь пустой, человек вне роя,
Который строит себя на пути винно-водочного


«7»

Я не гарцую по морга’м,
Не гонюсь за смертью славной,
Все это — мой самообман,
Что диктует литер главный.

Жить хочу,
Стареть — отвратно.
Бездумно правила учу,
Чтоб стало летом все подавно,
Чтоб когда то я попал к врачу.

Уж знайте вы, коль я покину белый свет, умру,
То только левою рукою,
То только грязною тоскою,
Распластавшись слабой молнией по прокля’тому саду