Путеводитель растерянных современников

- … Дефиниции религиозного синкретизма стоит изучать по историческим предпосылкам! Этот специфический процесс органичного соединения разных традиций, в результате которого появляется новая религиозная система… Латышева вспомните, Лапшина, Швейцера. Наконец, Данненберга… Питерская школа пользуется теорией донорно-акцепторных религиозных взаимодействий, что не совсем уместно предлагать в данной дискуссии, но и нельзя отказываться от последовательного, эволюционного характера религиозного синкретизма. Без него невозможно классифицировать новые религиозные образования, как бы мы ни пытались проследить установление общего темпомира для развития двух и более взаимодействующих традиций, - сказал Атас и откинулся спиной к стене.

- Позволь тебе возразить! – Протас поднял палец, и чуть приподнялся с бетонного пола. – Темпомир здесь ни при чём!.. Всё происходит через кризис системы ценностей прозелитируемой религии. Естественным путём, по мере того как синкретические традиции вырабатываются в сознании индивида. И тут не место историческим предпосылкам! В любой системе власти индивидуальное самопознание и внешнее мировоззрение антогонистически ясны!
 
- По моему, частному, мнению, - вставил Арамиц, - здесь важным становится подобие образов и функций Абсолютов. То бишь как факт соприкосновения социокультурного развития религиозных систем, а также соотношение религиозной политики государства и духовной жизни в стране. Латышев прав: религиозный синкретизм сегодня является более искусственным, механистическим явлением, нежели органичным. Это абсолютно независимое от государства явление религиозной жизни общества.

- Да что вы! – возмутилась Вартаньян. – Это московская современная школа Педро рассматривает религиозный синкретизм как некую универсалию, историческую закономерность, а синергетическая школа Данненберга – как феномен религиозных взаимодействий, и считает, что это и есть период хаоса религиозных структур, который возникает как раз при столкновении двух и более упорядоченных религиозных систем. Они быстро распадаются при столкновении с социальной средой…

- А как понимать тогда переосмысление индуистских концепций сансары, дхармы, мокши и кармы?! – перебил её Атас, оттолкнувшись спиной от стены. – Именно оно привело к формированию качественно новых направлений бхакти и вишнуизма независимо от государственной религиозной политики, и появлением новых ценностей. Это, по-вашему, последствия хаоса религиозных структур? Нет, уважаемая, это не хаос, это – синергетика!

Понимая, что спор зашёл довольно далеко и мог довести ситуацию до прямого столкновения, Арамиц, как самый прозорливый из четверых, предложил выпить.
Он перебрал в сумке бутылки с недопитым пивом, колой и квасом, нашёл на дне початую «Беленькой» и неспешно и аккуратно перелил в неё остатки напитков, под пристальным вниманием шести дружеских глаз. Вартаньян разложила на рекламной газете закуску: огрызки хлеба, кусочки колбасы и части сосисок. Украшением стола выглядели сегмент подсохшей пиццы и пара некрупных томатов, положенных подгнившей стороной на рекламу «Майбаха».

Атас, Протас, Арамиц и Вартаньян чокнулись пластиковыми стаканчиками со смесью найденного сегодня и прикупленного со сдачи алюминиевых банок и выпили.
Ели молча, по очереди, по часовой стрелке, пристально глядя за руками друг друга, и пока один выбирал, что бы съесть из общей кучи, остальные терпеливо, интеллигентно ждали, не отпуская никаких комментариев по поводу выбора очередника. Со стороны их можно было принять за преферансистов, с тем лишь различием, что они не клали карты на стол, а брали со стола.

Когда трапеза закончилась, Вартаньян вышла покурить на балкон. Она одна из них курила. Остальные относились к этому снисходительно: мол, женщина, ничего не понимает о здоровье, вот и не бережёт себя.

На балконе в подъезде её уже ждали. Миледи, подобранная на улице старая борзая, из дирхаундов, и смолоду выглядевшая облезлой, а уж к старости прочно закрепившая за собой это качество, любила Вартаньян. У нее всегда была припасена для собаки куриная ежевечерняя косточка из магазина «Цыпа». Встречая хозяйку, Миледи махнула хвостом, но не тявкнула. Сучка знала: в подъезде тявкать нельзя. По шее получишь. Выйдет кто-нибудь из квартиры и всю компанию вместе с ней выгонит на улицу. «А там ночью ещё холодно. Хоть и весна, одуванчики. А в доме чужие люди. Каждый в своей теплой конуре. И очень нас не любят. Говорят, пахнет от нас. Чем это таким от нас пахнет? Себя бы понюхали…» - думала Миледи, но косточки в этот раз не дождалась.

Вартаньян вытряхнула окурки из жестяной банки, стоявшей на подоконнике, выбрала подлиннее, прикурила.

«День рожденья!.. Настоящий!.. Хорошо ребята подготовились: и продуктов, и выпить, и вот бычков насобирали, сухих … Даже проушину спилили на замке, у двери на техэтаж. В тепле поспим, в покое, в темноте… Нет, на одиннадцатом, на лестничной площадке, тоже никто не ходит обычно. Но свет - всю ночь не гасят. И лифт проклятый, туда-сюда, туда-сюда… С ума сойдёшь!.. Эх, весна! Уйдём на реку, на старую пристань, там – никого. За «Магнитом» шалаш из ящиков построим, жратвы – завались, костерок, шашлыки из куриных крылышек, а главное – вода! Отмоюсь! И шмотки сменю… Я осенью еще насобирала: шорты красные, маечка голубая, двое босоножек, три бюстгалтера, а трусов - целых две «недельки» какая-то краля в упаковке выбросила!..»

Вартаньян поискала еще окурок. И нашла. «Парламент». Сантиметров на шесть. Подумала: как у Протаса. Засмеялась. Присела пожурчать. И прикурила.
Миледи тактично отошла в сторону. И легла, затаив обиду. Ей в подъезде этого делать не разрешали.

***

Пал Палыч шел в одиннадцатиэтажку по вызову. Какой-то бдительный жилец позвонил диспетчеру: заметил снизу, что дверь на техэтаж, под самой крышей дома, показалась ему открытой, а лифт не работает. Смена уже кончилась, и надо ж такому случиться, что он оказался рядом: заходил в магазин купить кое-чего на ужин. Палыч отнекивался поначалу, хотел оставить это до утра и доложить кому положено, а потом подумал: опять старшеклассники или аккумуляторы со шкафов у связистов украдут на свои игрушки, или наширяются, не дай Бог, и упадут с крыши, обколотые.

Пятница. Весна. Свежий воздух. Тепло. Почему и не пройтись?

В портфеле у него была бутылка «Риохи» и, покрытая белой, духовитой плесенью палочка «фуэта». Хорошо!..

Однако, поднимаясь по лестнице выше, на техэтаж, он почувствовал знакомую тошнотворную вонь. Пахло свободными людьми. До такой степени свободными, до какой вонь могла ограждать их от посторонних. Она для них была первой и последней защитой. Но она же их предательски выдавала. Мало того, вонь ещё долго оставляла о них память, даже когда эти свободные люди покидали насиженное место. Она была путеводителем к ним, растерянным по современному миру. И Маймонид здесь ни при чём…

Притормозив на последнем лестничном пролёте, Палыч, борясь с одышкой и усталостью, прислушался. Какие-то три голоса спорили на непонятном языке о конфуцианстве и даосизме. О незыблемости несправедливого социального строя, о повиновении властям и послушании старшему. И о том, что основой начала и конца всех вещей является «дао», что вещи со временем переходят в свою противоположность, находясь в непрерывном изменении. Что «дао» это и есть тот невидимый путь. А человек в нем и путеводитель, и странник одновременно.
Палыч присел на ступеньку, открыл пробку перочинным ножиком и стал прихлёбывать из бутылки и покусывать колбасу, неторопливо прожевывая её между глотками.
Свободные люди вели беседу о смысле и порядке существования в мире, на земле, в космосе. Как-будто других забот для их ума и не было…

Позже к ним присоединился и женский голос. Он говорил о женском начале, о слиянии и проникновении его в мужское начало, как этапе исходного космогенеза. О «Книге перемен», изначальной материи «тайцзи» и гармонии противоположностей.

Когда «Риоха» закончилась, Палыч дожевал последний укус «фуэта», оставив его кончик на веревочке, и путеводительного запаха уже почти не чувствовал.

 Лифт неожиданно заработал. Палыч немедленно ощутил внутреннее беспокойство о тех людях, которых могут принять за обыкновенных бомжей и обидеть, а, может быть, даже и вызовут полицию. Но люди и сами это почувствовали: засобирались, судя по звукам наверху, и переместились ещё выше. Наверное, на техэтаж, подумал он. Там спокойнее.

Выждав определенное время, когда звуки затихли, он осторожно поднялся и вышел на балкон к двери техэтажа. Перед дверью лежала огромная кудлатая и тощая, как стремянка, собака. Дверь была прикрыта изнутри. Проушина на замке спилена, скорее всего, ножовкой по металлу.

Собака казалась безучастной ко всему, но стоило Палычу сделать движение в сторону двери, она оскалила зубы и тихо зарычала.

- Тс-с-с… Тихо… - он приложил палец к губам. Вынул кусочек колбасы с оставшейся веревочкой и бросил перед собой.

Собака с интересом посмотрела на подачку. Рычать перестала. А потом взглянула Палычу прямо в глаза: мол, и за это я должна предать хозяев? Да иди ты… Легла и отвернула морду.

Возвращаясь, он спустился в лифте до первого этажа, понюхал воздух – вроде не пахнет – и позвонил диспетчеру:

- Я насчёт двери на техэтаж. Это связисты забыли закрыть. Что? Звонить связистам? Не надо. Да, я закрыл. Пусть спят спокойно.

Смеркалось. Май благоухал. Во тьме тенькали влюбленные птицы. Пал Палыч гордо шагал домой, пьяненький и почему-то счастливый. Будто совершил что-то героическое, но тайное, порочное, по общему мнению, о котором никто никогда не узнает. А если и узнают, он им ответит по-собачьи: да идите вы…