Письмо сорок третье

Свет мой, сколько веков назад ты со мной повстречался, не ведая и не желая? Каждый круг ты себе повторял "не человек, а ад", но я знала, что ты снизошёл из рая. У меня со светлым чувством радости не срослось, от него клонит в сон и тянет на амбразуру. Но о Боже, как же ты выгибаешь ось, как же исправляешь меня, душевнобольную дуру.
Я глаза открываю, вою, не болит разве что вымерзшая душа. Посчитала давно, сколько, в каких единицах стою, и себе позволяю вопросы нестыкующиеся решать. Мне тут снился твой холодящий взгляд, признаюсь, было больно, но ощутимо приятно. Я не Джульетта, меня не отравит яд, но когда тебя нет - я слабею невероятно...
Когда тебе плохо - мой врач теряется в препаратах, я жгу свечи и пепел втираю в кожу. Не пишу, чтобы чувства не потерялись в матах, потому что потом даже совесть немного гложет. А молитвы? Представляешь, я стала молиться вслух. Голос не дрожит, но этого лучше не видеть. Так молюсь, что у Господа Бога едва остаётся дух и он ищет силы, чтобы не начать меня ненавидеть. Ты заснёшь впервые за месяц не на таблетках, пусть тебя отпустит тоска и боль. Вспоминай меня не всегда, может даже редко, и считай, что ты для меня поделён на ноль.
А потом Бог устаёт слушать мои бессильные стоны. Оставляет дела, закрывает окно, поправляет шторы. И спускается на мои прогретые солнцем балконы, чтобы полюбоваться на мои фантазийные горы. Он почему-то закуривает из твоей пачки, давится дымом, когда говорю о твоих губах. Я достаю конфеты из тайной заначки и продолжаю записи в альманах. Не запивая говорю, как ты смеёшься и играешь в игры, как вспоминаешь слова и строчишь отчёты. Упоминаю, что твои волосы как у тигра своей гладкостью отправляют меня в полёты. Вспоминаю, как ты говоришь о детях и у нас обоих в горле всплывает ком, а потом смеюсь, как теряешься в социальных сетях и считаешь, что мир просто большой дурдом. Не молчу о том, как слезы мои не терпишь, как не любишь смотреть со мной мелодрамы. Напоминаю, как чутко ты мной вертишь и как сильно нравишься моей маме. Прерываюсь на чай и продолжаю вновь про твои привычки, про желание быть тебе сразу всем. Говорю "вот же, это и есть отмычка. Он невредим, пока я говорю о нем". А потом мне становится грустно и сердце щемит, вспоминаю, что я тебе не нужна. Но любовь такое конечно терпит, если она конечно кому-то важна... Он молча кивает, ждёт, пока прекратится дрожь. И говорит "я теперь тебя безосудительно понимаю, вот почему ты тихо молишься и не пьёшь". Ведь океаны даже на тысячи луж не меняют.