Письмо сорок первое

Целый день не хотелось писать, говорить и [ура же!] плакать. Но ведь ночь опять заключает меня в объятья. Я клялась, что больше слезам не позволю капать, но похоже весна и луна для меня проклятье.
Каждый раз я чувствую, как ты её обнимаешь. Сердце режет и сводит тоской виски. Как хорошо, что ты в такие моменты не знаешь, как мы с пожаром близки. Правда, ещё я чувствую весь тот холод, который между вами творится. Встаю у окна и повторяю "Боже, он ведь так молод. Ему бы этой весною в меня влюбиться. И тогда будет рай и кров и вино французское в поздний ужин", сердце бьется "родная, он ещё не готов. Он не понял ещё, кому действительно нужен"...
Кстати, все твои потрясения и революции тоже знаю. Вздрагиваю, понимаю, что Мир твой слегка знобит. Ну ты помнишь, что я прихожу и переживаю. Но твои "давай не сейчас" принимаю без малейших обид. Принимаю. Как и таблетки от боли в сердце. Я тебе не говорила, чтобы ты не шутил. Не буду говорить, что виноваты те, кто не дал согреться. Не буду говорить правду, которую ты не просил.
Ладно, на чистоту. Ты все ищешь свой, постоянный причал. Ты выбираешь по имени, по лицу, по размерам тела. Тебе важно, чтобы кто-то дома ждал и встречал. Но только я одна счастья тебе хотела. Третий год я любую ночь коротаю в мыслях. Я привыкла чувствовать твою боль. Ты не ищешь во мне никакого смысла и буквально делишь меня на ноль. И врачи опять ищут причины сердечной боли, говорят, медицина не сталкивалась с такими. Но когда-то все перестанут разыгрывать роли и в строку "диагноз" мне впишут твоё неспокойное имя.