Беседы с Монтенем Об опыте и законах

Продолжая цикл бесед с любимым  мыслителем, наш друг, независимый журналист
 М. Михайлов, опять мысленно обратился к нему, чтобы задать несколько вопросов.
 Ниже приводится запись их новой беседы.

М. – Уважаемый Учитель, великий китайский мыслитель Конфуций говорил:
«Три пути ведут к знанию: путь размышления – это путь самый благородный, путь подражания – это путь самый легкий и путь опыта – это путь самый горький». А что думаете Вы?

М. М. – Когда нам недостает способности мыслить, мы используем жизненный опыт, средство более слабое и менее благородное, но истина сама по себе столь необъятна, что мы не должны пренебрегать никаким способом, могущим к ней привести.

М. – Но ведь опыт у каждого человека свой собственный, да и способность к осмыслению тоже разная. Значит ли это, что сколько людей, столько истин?

М. М. – Существует столько разнообразных форм мышления, что мы затрудняемся, какую избрать. Столь же многочисленны виды опыта.
 Выводы, к которым мы пытаемся прийти, основываясь на сходстве явлений, недостоверны, ибо явления всегда различны: наиболее общий для всех вещей признак – их разнообразие и несходность.

М. – Стоит ли тогда тратить усилия? Возможно, стоит довольствоваться простыми фактами и соответственно выстраивать линию жизни.

М. М. – Удовлетворенность ума – признак его ограниченности или усталости. Ни один благородный ум не остановится по своей воле на достигнутом: он всегда станет притязать на большее, и выбиваться из сил, и рваться к недостижимому.

М. – Возможно, он будет все время бродить по кругу или топтаться на месте?

М. М. – Все это – беспорядочное, но непрерывное движение вперед, по неизведанным путям и к неясной цели. Мысли наши воспламеняются, бегут друг за другом, одна порождает другую.

М. – Одно время Ваши мысли занимала служба в качестве советника парламента в Бордо. Будучи профессиональным юристом, Вы справлялись с ней вполне успешно, но вскоре стали ею тяготиться. Как судейская среда, так и сама работа, не соответствовала Вашим склонностям, и, как только представилась возможность, Вы ушли в отставку. Что Вас так раздражало?

М. М. – Поскольку моральные предписания, относящиеся к личному долгу каждого человека, устанавливаются, как мы видим, с таким трудом, удивительно ли, что законы, упорядочивающие отношения между людьми, вырабатывать еще труднее? Поразмыслите о юридических нормах, которым мы подчиняемся: это же подлинное свидетельство человеческого неразумия — столько в них противоречий и ошибок. В нашем праве обнаруживается так много несправедливости и в смысле мягкости и в смысле строгости, что я, право, не знаю, часто ли можно найти правильный средний путь между ними.

М. – Но как можно жить в обществе, если не подчиняться его законам?

М. М. – Законы пользуются всеобщим уважением не в силу того, что они справедливы, а лишь потому, что они являются законами. Таково мистическое обоснование их власти, и иного у них нет. Впрочем, этого им вполне достаточно. Часто законы создаются дураками, еще чаще людьми, несправедливыми из-за своей ненависти к равенству, но всегда людьми – существами, действующими суетно и непоследовательно.

М. – Вы правы, часто законы пишутся теми, кто старается извлечь из них  пользу для себя в ущерб остальным. Вы считаете, что это происходило только в Ваше время и в Вашей стране?

М. М. – Наши французские законы по своей неупорядоченности и нечеткости весьма содействуют произволу и коррупции у тех, кто их применяет. Сформулированы они так темно и неопределенно, что это некоторым образом даже оправдывает и неподчинение им, и все неправильности в их истолковании, применении и соблюдении.

М. – Возможно, следует воспользоваться опытом других «цивилизованных» стран? У нас так поступили более тридцати лет назад, когда разрушили социализм и на обломках начали создавать иное государство. К добру это не привело, как мы имели печальную возможность убедиться.

М. М. – Как ни полезен для нас опыт вообще, не много пользы принесет нашему жизнеустройству тот, который мы черпаем у иноземцев, если мы оказываемся не способными извлечь выгоду из нашего собственного:
ведь свое нам все-таки ближе и, конечно, в достаточной мере может научить нас тому, что нам насущно необходимо.

М. – Теперь и мы, наконец, начинаем это осознавать.
Итак, Вы покинули службу. Что стало занимать Ваши мысли?

М. М. – Тот предмет, который я изучаю больше всякого иного, — это я сам. Это моя метафизика, это моя физика.
В этом университете я, невежественный и беспечный, всецело подчиняюсь общему закону, управляющему вселенной. Я знаю о нем достаточно, если чувствую его. Сколько бы я ни познавал, он не отклонится от своего пути, он не изменится ради меня. Безумием было бы надеяться на это, а еще худшим безумием – огорчаться, ибо закон этот по необходимости единообразен, всеобщ и очевиден.

М. – Многие люди, сформировав свою систему взглядов, часто навязанных извне, придерживаются их пожизненно и не готовы выслушивать мнения, отличные от их собственных. Может быть, их можно понять?

М. М. – Разве со стороны того, кто помнит, как часто он ошибочно судил о вещах, не глупо доверять постоянно и неизменно своему суждению? Когда доводы другого человека убеждают меня в ложности моего мнения, я не столько узнаю от него нечто новое, узнаю, что проявил невежество именно в данной области  (это было бы не такое уж ценное приобретение), сколько убеждаюсь в своей слабости вообще и в шаткости своего рассудка, вследствие чего и стараюсь исправить все в целом. Так же точно поступаю я и в отношении других своих заблуждений, и следование этому правилу приносит мне большую пользу.

М. – То есть Вы всегда следуете голосу разума. А как же чувства, интуитивные побуждения? Окружающие с недоверием относятся к «рассудочным людям». Большинство живет страстями.

М. М. – В душевной жизни моей рассудок занимает важнейшее место, во всяком случае, он всячески старается его занять. Он не препятствует свободному развитию моих влечений, моим враждебным и дружеским чувствам, даже моей любви к самому себе,  но они не задевают и не замутняют его. Если он не способен исправить прочие мои душевные свойства по своему подобию, то, во всяком случае, он не поддается их вредному влиянию: он живет сам по себе.

Продолжение следует…