Близняшки

Полчаса, без перерыва, Пал Палыч слушал Таисию Ильиничну и уже в который раз упрекал себя за слабость характера. Ещё лет пятьдесят назад мама ему говорила: не верь старухам с черными глазами, вокруг пальца обведут, обманут – и не заметишь. И вот опять попался. А всего-то и надо было – убедиться, что счетчик на воду не работает. Не крутится. Третий месяц по горячей воде одни и те же показания передают из этой квартиры. А по холодной – с увеличением. Значит, что-то не так. Если человек в туалет ходит, но посуду не моет и сам не моется, не тратит горячую воду на себя в отличие от соседей, такого человека можно назвать странным.

Предположения Палыча подтвердились с лихвой.

Таисия Ильинична Энгельгардт, восьмидесяти пяти лет, проживающая на шестом этаже двенадцатиэтажки, считала себя, наверное, не птичницей, а практикующим орнитологом. Ванная комната (и сама пожелтевшая от птичьего помёта ванна тоже) были уставлены стеллажами, сооруженными из магазинных пластиковых ящиков из-под фруктов, в которых подращивались цыплята, утята и индюшата. Птенцы были здоровы и подвижны и издавали неповторимый запах и звуки, не свойственные данному месту. Санузел был совмещённый. На крышке унитаза лежал молоток, смывной бачок, без крышки, зиял ржавыми внутренностями. В корпусе стиральной машинки был устроен инкубатор с инфракрасной лампой. И если инкубатор не выпадал из логики хозяйки квартиры, то молоток на унитазе вызвал у Пал Палыча некоторые подозрения. Он и спросил об этом. И пожалел, что спросил.

Таисия Ильинична, сама чем-то похожая на птицу, но не домашнюю, а лесную, или, прости ее господи, болотную, с эдаким острым клювом, жидкими ножками и обвисшими, как мокрые перья, одеждами (поверх мужского свитера на ней был наброшен халат, а на халат - длинный шерстяной платок неопределенного цвета), заговорила тонко и остро, словно склёвывая слова, и голос её производил скорее щелчки, чем звуки, а дыхание, с присвистом, сопровождало её речь пугающей, захлебывающейся нотой, будящей воображение Палыча о детских страхах, ведьмах и кикиморах.
 
В полутьме заваленной под потолок пластиковыми пакетами со старыми вещами и обувью комнаты, при отсутствии видимой мебели и свободного жилого пространства, она клекотала, как из огромного свитого ею гнезда:

- …Я горячей водой не пользуюсь, молодой человек. У меня денег нет за неё платить. Да и были бы – зачем она мне нужна? У меня усадьба за городом, хозяйство, я всё сама делаю. И дров наколю, и печь растоплю, и воду нагрею. Если это надо конечно…
- …И кран этот на горячую воду я не открываю в квартире. Я и холодную закрываю на лето, когда уезжаю в усадьбу, у меня бачок подтекает, из-за него я уже заплатила за двадцать кубических метров в прошлом году. А если надо его открыть, когда я зимой тут проживаю, по нужде там сходить или воды птичкам набрать, я этот кран молоточком постучу, схожу по своим делам, смою, а потом молоточком на место его и поставлю. Закрою. Понимаете?..
-…А менять я кран не хочу. Вы же денег за это спросите? Да? Я в магазин заходила, знаю, сколько он стоит… Так что вот зачем тут молоточек. Чтобы в туалет сходить… А птицам? Много ли им надо?.. Вот тут в бачке вода остается, пока не утекла, я их и попою, заодно. Понятно?.. Он ведь несильно течёт бачок. Так – чуть-чуть, и не видно даже. А за месяц получается двадцать три кубометра… Это какие деньги!.. Вы бы, чем проверять, да спрашивать про молоток, бачок починили… Я-то в этих бачках ничего не понимаю, а вы – специалист. Деньги за это получаете. Да и почему бы не помочь пожилой женщине?..
-…Я вот в возрасте, а, чем могу, многим помогаю. У меня сосед по усадьбе, профессор, мы с ним вместе валежник по лесу собираем, так тот просит иногда яиц, я ему задёшево отдаю. А другой соседке, пьющей женщине, дороже, но тоже даю, она же всё равно возьмет, ночью, когда я не знаю. И в долг даю ей. А как же? С соседями дружно жить надо!.. А тут – в доме живут, в одном подъезде, больше, чем у нас по всей улице! И не помогают!..

Палыч, пропуская из её речи половину мимо ушей, принялся перебирать внутренности смывного бачка, с одной стороны удивляясь своему благородству, с другой – презирая себя за безволие. Попросил тряпочку, протер, поставил все на место, отрегулировал и открыл кран, постучав молоточком.

В ответ постучали во входную дверь.

- Таська! Открой! Кто там у тебя? – раздалось за ней командное женское контральто.

Птичья голова Таисии Ильиничны прокрутилась на длинной шее в сторону раздавшегося голоса. Она приложила палец к губам и замерла, как замирает застигнутая в крапиве на яйцах самовольная клуша при приближении хозяйки.

- Таська! Не дури! Открой дверь!.. Не то сама выну ключ и открою!

Ильинична хотела ещё протянуть какое-то время не шевелясь, но за дверью послышалась возня, и вот дверь распахнулась, и на пороге показалась высокая стройная дама в кислотно-жёлтой шёлковой пижаме, завитом седом парике и накладными ресницами, как у куклы-барби. Только в куклу эту здорово уже поиграли – за семьдесят, а то и все восемьдесят лет. Но по её виду Палыч понял: о чём-о чём, а о возрасте с такими «барбями» разговор лучше не затевать.

- Гляди-ка! – изумилась дама, оглядывая Палыча, не переступая порога квартиры. – Мужика привела! Что в мире деется!..

- Это инженер из управляющей компании, - пропела соловьём Таисия Ильинична. – Он унитаз починил. Наконец-то… - и опустила глаза к грязному полу.

- Ну и дурак!.. У него слесарь для этого есть… Как зовут?

- Павел Павлович, - бодро ответил Палыч, не сплоховав, похоже, перед будущим противником.

- А что? Мне он нравится! – улыбнулась дама приветливо. – Пойдёмте-ка ко мне, Паша. Руки помоем. А то у неё ни один кран не работает. Я вас спасу…
 
Пал Палыч оглянулся на Таисию Ильиничну с укором. Та не поднимала глаз.

- До свидания, - со значением произнёс он ей.

- Прощайте, - отозвалась Таисия Ильинична.

- Ну, вот и попрощались! – дама ухватила Палыча за рукав и потянула за собой в открытую дверь соседней квартиры. – Ванная комната – налево, мыло найдёте, полотенце сейчас принесу… Вы чай будете или кофе?

Всё произошло так неожиданно, что Палыч не задумываясь ответил:

- Кофе с молоком. Большую чашку. И два куска сахара.

- Есть, мой командир!

Палычу нравились теплые тона, не бесцветные, а слегка салатовые обои, керамогранит цвета слоновой кости, фисташковый паркет, голубоватый потолок, матовые молочные бра на стенах. В ванной комнате не было ничего лишнего: только белое и никелированное. Он с удовольствием вымыл руки и, оглядываясь вокруг, ждал полотенца. Зеркала висели на трёх стенах. Видно себя было со всех сторон. Его это приятно удивило. Но полотенца он так и не дождался. Услышал только, что дама болтает по телефону на французском. Вытер ладони подмышками и показался из ванной. Дама с телефоном призывно махала ему рукой, зазывая на кухню, а сама громко смеялась чему-то, часто повторяя «амур пердю». Он осторожно вошёл и взял указанную ему пальцем чашку с кофе. В крошечной невесомой чашке плескалось два глотка темной жидкости. На молоко и на сахар она не намекала. Пал Палыч попробовал и оценил: этому напитку, действительно, лишнее бы повредило.
Закончив телефонный разговор многочисленными чмоканиями и «адью», дама повернулась освещённым фасадом к Палычу, и тот с досадой понял, на кого она похожа. Вероятно, это было заметно и со стороны.

-   Приглядываетесь?.. Мы с Таськой близняшки… Меня Раей зовут. Раиса Энгельгардт. Звучит? Знаменитая фамилия. Гумилёв называл их семейство в своё время «лучшими людьми России». А основатель рода Карл Бернард Энгельгардт в третьем крестовом походе отличился тем, что спас французского Филлипа Второго Августа при осаде Акры… А потомок его директором Царскосельского лицея был. Помните, он ещё чугунные кольца лицеистам подарил на выпускной? Пушкину, Дельвигу? Вот такое…

Дама показала левую руку с круглой чугунной гайкой на пальце, улыбнулась и, блеснув дорогим ярким камнем на перстне другой руки, прикурила сигарету.

- Только мы к этой фамилии отношения не имеем… Мы родом с Кирочной, в Ленинграде, из дома Аннешуле, где на самом деле жили Энгельгардты и умерли в блокаду, в сорок втором. Нас будущий отчим за буханку хлеба тогда у кого-то приобрёл, пара была приличная: женщина беременная, мужчина в очках, а тут ещё и девочки-близняшки, - сами бы померли, и нас уморили… Спас, одним словом. В этом доме пересылка была в блокаду, подобие эвакуационного пункта из окрестных городов. Но не все дождались эвакуации. Кто-то от голода умер, кто-то замерз, а мы вот живы остались. Поселились там позже, в коммуналке, с приемными родителями, и меня с Таськой, маленьких, Ангелгардами дразнили. Мы хорошенькие были, близняшки. Вот прозвище и прилепилось…

У дамы птичьей трелью пропел телефон. Она неспешно поднесла его к глазам, включила на громкую связь и отнесла динамик подальше от уха. Кто-то быстро залепетал из трубки тревожно и настойчиво, картавя и слегка покашливая, путая русские слова со словами на непонятном языке.

- Стоппен, стоппен… Разбирайся с ним сама, ты уже взрослая девочка, принцесса! Бабушка никогда не лезла в чужую постель. Обычно все лезли к ней… Веди себя достойно фамилии!.. Прекратить истерику! Всё! Позвонишь, когда успокоишься! – на этом Раиса Ильинична отключила трубку.

- О чём это я?.. Ах, об отчиме, Мироне. Он, конечно, нажился на блокаде. Хромой был, потому по снабжению воевал, по хозяйству… Хлеб на брюлики менял, тушенку – на золотишко. Всё, что попадалось, подбирал и складывал. Антиквариат, полотна, ювелирные изделия. Прятал. И Таську с собой таскал, для большей людской жалости и для страховки. Она всё запоминала. А я больше болела, дома лежала, с мачехой одной, да другой… Я уж и не помню, как их звали… А как отчим заболел в сорок четвертом, весной, и мачехи вдруг пропали, вместе с продовольственными карточками. Это Мирон наградил нас фамилией. Энгельгардтами записал, и, прежде чем помереть, сплавил в приют за Урал. Тогда можно было… Но мы вернулись в Ленинград, как только школу закончили. Я в университете на романо-германском училась, Таська – на биологическом. И всё пропадала вечерами. Клады, отчимом завещанные, искала. И нашла, похоже…

Пал Палыч всё оглядывал стены с картинами и иноземными безделушками на полках.

- Любуетесь?.. А это ведь всё она, Таська. Она стоумовая была, всё знала, всё умела… А я? Что я?.. Гуляка… Раз вышла замуж, два… И три!.. И со всех браков - с прибылью, с ребёночком. А она всех детей подняла, выучила, на ноги поставила, жильём оделила… И до сих пор обо всех заботится. Так вот… Ни гроша себе не взяла. Сказала – раз я старше на двенадцать минут, я за всё ответственная. И до сих пор тянет правдами и неправдами… Я уж смирилась. А если хочется ей в грязи жизнь закончить, пусть заканчивает.

Раиса Ильинична затушила одну сигарету и прикурила следующую.

- Помыться ко мне приходит. Выйдет из ванной и глядит по сторонам: чем бы ещё эту красоту украсить… И ведь достает! То книги дорогие, то картины, то монеты, то безделушки старинные, дорогие… Барахольщица она, вся в отчима, а это ничем не исправить. И сколько у неё денег, я даже с трудом представляю… Дочке моей домик на Лазурном берегу подарила. Внуку – яхту. Внучке – принца. Да-да… Вот, звонила, дура, изменяет он ей… Вышла за парня из Дании, из династии Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Глюксбургской, это ветвь Ольденбургского дома, от Энгельгардтов далёкого. Так терпи! Не плюй в колодец!

Раиса Ильинична посмотрела в глаза Пал Палычу и притормозила, увидев в них скрываемое недоверие.

- …Ну, а мне – эту квартиру, чтобы поближе быть к сестре любимой… Болезнь, что ли, такая? Вы как думаете, Паша?

Пал Палыч пожал плечами и сложил руки на коленях, не зная куда их деть. Подумал: зачем она ему это рассказывает? Ему вдруг захотелось уйти, но Раиса его остановила. Взяла за руку своей холодной рукой.

- Не верите… - с осуждением покачала она головой. – Ну, и правильно делаете. Не верьте. Не берите в голову… Просто есть люди, которые не думают о себе. Только о других, о любимых… А мы в это не верим!

Набравшись смелости, Пал Палыч всё-таки спросил:

- А вот куры? А яйца? Зачем?

Раиса Ильинична понимающе покачала головой и ответила вполне серьёзно, шёпотом:

- Яйца?.. Она их красит под Фаберже. И продаёт.

Палыч встал со стула. Они раскланялись и разошлись.