Иван Котляревский. Энеида. Часть V

Беда не по лесу гуляет,
И кто-то не хлебнул беды?
Беда беду, гварят, рождает,
Беда для нас — устав судьбы!
Эней в беде, как птичка в клетке;
Запутался, как рыбка в сетке;
Терялся в думах молодец.
Весь свет, казалось, сговорился,
Весь мир на пацана сбесился,
Чтоб разорить его вконец.

Эней ту видел страшну тучу,
Что на него война несла;
В ней видел гибель неминучу,
Терзался страшно, без числа.
Волна волну как погоняла,
Так думка думку пошибала;
К олимпским руки простирал.
Надеждой хоть и укреплялся,
Но перемены он боялся,
И дух его изнемогал.

И к ночи боль его не стихла,
Он об войне всё помышлял;
И в час, когда братва вся дрыхла,
Эней по берегу гулял,
Хоть с горя сильно изнемогся;
Как босый, на песке улёгся,
Да мысль и тут спать не дала.
Тогда ль, скажите, лучше спится,
Когда судьба на нас ярится
И к нам когда фортуна зла?

О сон! с тобою забываем
Всё горе и свою напасть;
В тебе мы силы набираем,
А без тебя б должны пропасть.
Ты ослабевших укрепляешь,
В тюрьме невинных утешаешь,
Злодеев злыми сны страшишь;
Влюблённых ты въедино сводишь,
Злы умыслы к добру приводишь,
Не жизнь — тому, кого бежишь.

Энея мысль обуевала,
Но сон таки своё берёт;
В ком мочь телесная упала,
В том дух не скоро и замрёт.
Эней уснул и видит мары,[1]
Стоит пред ним хмырище старый,[2]
Обшитый всплошь очеретом;
Весь в колтунах был и косматый,
Седой, заросший и мохнатый,
Согнулся, подопрясь кийком.

«Дитя Венеры! не менжуйся, —
Очеретяный хмырь сказал, —
Не унывай и не тушуйся,
Ты худшие беды́ видал;
Войны кровавой не страшися,
А на олимпских положися,
Они всё злое отдалят.
А что слова мои — по делу,
Узришь свинью под дубом белу
И тридцать белых поросят.

Где свиньи месят грязь сегодня
Иул построит Альбу-град,[3]
Как тридцать лет промчатся со́ дня,
С Юноной сделав конкордат.[4]
Однак и сам — не промахнися,
С аркадянскими задружися,[5]
Они латынянским — враги;
Как с ними братство основаешь,
Так уж и Турна оседлаешь,
Всё войско выбьешь до ноги.

Вставай, Эней, проснись, небоже,
Вставай и богу помолись,
Меня ты знать обязан тоже:
Я старый Тибр! — а ну, всмотрись.
Я тут водою управляю,
Тебе я верно помогаю,
Я не нечистый, не упырь.
Тут будет град над городами,
Положено так меж богами...»
Сказав сие, хмырь в воду — нырь.

Эней прочухался, всхватился
И духом пободрее стал;
Водою тибрскою умылся,
Богам молитвы прочитал.
Велел, чтоб два челна сряжали,
И сухарями запасали,
Чтоб гриден[6] в них сажать отряд.
Как млость[7] прошла по всему телу:
Свинью узрел под дубом белу
И тридцать белых поросят.[8]

Велел их поколоть к удаче
И дать Юноне на обед;
Дабы сей жертвою свинячьей
Себя огородить от бед.
Потом в челны скочил шустре́нько,
По Тибру вниз поплыл скоре́нько
К Эвандру[9] помочи просить;
Леса, вода, пески вздивились,
Что-то за два челна пустились
По Тибру с храбростию плыть.

Уж долго ль плыл Эней — не знаю,
А до Эвандра он доплыл;
Эвандр по старому свычаю
Гулял в честь праздника и пил,
С аркадянами веселился,
Над варенухою трудился,
И хмель в их головах бродил;
И только что челны узрели,
То все с испугу пошалели,
Один к троянцам подступил.

«Вы по неволе ль, иль по воле? —
Орёт во всё к ним горло речь. —
Родились в небе ли, иль доле?[10]
Везёте мир ли нам, иль меч?»
«Троянец я, Эней Отважный,
Латын поганых враг присяжный, —
Эней так с чёлна закричал. —
Иду к царю Эвандру в гости,
Да б отдохнуть у ихней мости,
Эвандр царь добрый, я слыхал».

Эвандра сын, Паллант красивый,
Сейчас к Энею подступил;
Отдал поклон дружелюбивый,
К отцу быть в гости попросил.
Эней с Паллантом обнимался,
К Палланту всяко подольщался,
Потом с ним до́ лесу побрёл,
Где пьянствовал Эвандр с попами,
Со старшиною и с панами,
Эней к Эвандру речь повёл:

«Хоть ты и грек, но царь с понятьем.[11]
Латын — твой враг. Товарищ твой
Я буду верный, по понятьям;
Латын — злой враг и мне с братвой.
Теперь к тебе я супликую[12]
Мою судьбу уважить злую
И встать в союзе за троян.
Я кошевой Эней Троянец,
По свету мычусь, точно шпанец,[13]
Брожу с оркестром, как цыган.

Пришёл к тебе не без отваги,
Не знал, как примешь ты меня;
А буду мёду пить иль браги?
А будем братья ль ты и я?
Скажи, и руку на — в задаток,
Ту, что не трусит, видишь, схваток
И самых злейших нам врагов.
Имею храбрую дружину,
Терпевших горькую годину
От злых людей и от богов.

Меня всего сильней съедает
Рутульской Турн, собачий сын;
И лишь моменту дожидает,
Чтобы схарчить меня, как блин.
Так лучше в луже утоплюся,
Лучше очкуром[14] удавлюся,
Нежли я Турну покорюсь.
Фортуна не в его кармане;
Быть Турну на моём кукане;
Дай помочь! — я с ним заборюсь».

Эвандр молчал и применялся,
Слова Энеевы глотал;
То ус крутил, то осклаблялся,
Такой ответ Энею дал:
«Эней Анхызыч, вы садитесь,
Тревог сердечных отчудитесь,
Бог милостив ко грешным нам;
Дам вам дружину в подпомогу,
И провиянту на дорогу,
Ну и деньжат каких-то дам.

Не погнушайтесь хлеба-соли,
Борщу поешьте, галушков;
Хлебайте, кушайте доволи,
А там — и на покой с трудов.
А завтра, только солнце взыдет,
Во всеоружьи войско выдет,
Куда вы скажете, в поход;
За мной не будет нарушенья;
Меж нас сердечно соглашенье,
Люблю я очень ваш народ!»

От яств, питий столы ломило,[15]
Ласкала очи благодать;
Хоть кой-чего и поостыло,
Так что пришлось подогревать.
Борщ с пелеменями, с гренками
И юшка с фляками,[16] с кишками,
Язык бычачий отварной;
Ягни[17] и под софоркой[18] куры,
С кебабом, с шашлыком шампуры,
Сластей, конфектов, ой-ой-ой!

Где естся смачно, там и пьётся,
От земляков я так слыхал;
На вкусное роток найдётся,
Эней с своими не дремал.
И правда — гости доказали,
Что способ жизни, точно, знали:
Пили за жизнь — за упокой;
Пили здоровье батька с сыном,
И кал-кал-кал, как клин за клином,
Ура кричавши на расстрой.[19]

Троянцы спьяну разбрехались
И лгали вза́пой, как дитя.
С аркадянками женихались,
Кто так, а кто и не шутя.
Эвандр чесал гостям рассказы,
Хвалил Иракловы проказы,[20]
Как злого Кака он убил;
Какие Как чинил разбойства,
Что в честь Ираклова иройства[21]
Эвандр и праздник учредил.

Все к ночи так перепилися,
Держались еле на ногах;
И на ночь в город поплелися
(Кто мог, конечно) на бровях.
Эней наш в корзно[22] замотался
И на базу храпеть уклался,
Эвандр же в хату раком полз;
И там, под лавкою согнувшись
И плотно в бурку завернувшись,
Всхрапел старик во весь свой нос.

Когда покрыла ночь пленою
Тверёзых, пьяных — всех людей,
Когда Эней от перепою
Храпел, забыв беды своей,
Венера тут, без юбки, босой,
В халатике, простоволосой,
К Вулкану тихой рысью шла;[23]
Она тайком к Вулкану кралась,
Как будто б с ним и не венчалась,
И жинкой не его была.

А всё то хитрость бабу точит:
Новинкой мужа б соблазнить;
Уж как красива, а всё хочет
Ещё собой красивей быть.
Венера пазуху рванула
И так себя перетянула,
Что вся на выставке была;
Косынку с понтом обронила,
Грудь пышну так приоголила,
Что всякого б с ума свела.

Кузнец Вулкан тогда трудился,
Зевесу молнию ковал.
Узрел Венеру, затрусился,
Из рук аж молоток упал.
Венера сразу отгадала,
Что в добрый час сюда попала,
Вулкана в губы сразу — чёрк;
На шею прыгнула, повисла,
Вдруг вся сомлела, точно скисла,
Белки под лоб — и свет помёрк.

Уже Вулкан размяк, как кваша,
Венера то — себе на ус;
За дело, ну! — берёт, вишь, наша!
Сейчас к нему вот подобьюсь:[24]
«Вулкасю милый мой, красивый!
Дружочек верный, справедливый!
А сильно ль любишь ты меня?»
«Люблю, люблю, божусь клещами,
Ковалом,[25] молотом, мехами,
Всё рад изделать для тебя».

И сам к Киприде[26] подласкался,
Как писарёк-плохиш к истцу.
Ей корчил рожицы, лизался,
Чтоб получить с красотки мздцу.
Его Венера ублажала
И за сыночка хлопотала,
Чтобы Вулкан ему помог:
Чтоб бро́ню выковал такую,
Из стали, меди — золотую,
Какой никто б не перемог.

«Ради тебя? — моя ж махоню! —
Вулкан задо́хнувшись сказал. —
Скую не бро́ню — чудо-бро́ню!
Никто какой и не видал;
Палаш, шишак,[27] куяк[28] со щи́том,
Всё будет золотом покрытым,
Как царски тульские ларцы;
Насечка с чернью,[29] с образками,
И с кунштика́ми,[30] с надписями,
Кругом гремушки, бубенцы».

А что ж, не так теперь бывает
Промежду жинок и у нас?
Коль получить чего желает,
То добрый выгадает час
И к муженёчку пригнездится,
Приластится, приголубится,
Целует, гладит, щекотит,
И все суставы расшрубует,[31]
И так технично в уши вдует,
Что тот для жинки всё творит.

Венера, в облак обовьяся,
Махнула в Пафос отдыхать,[32]
От всех в светёлке затворяся,
Там сажу, копоть ну смывать.
Красы помяты расправляла,
Волосья в кудри завивала,
Давай красо́ту наводить.
Для счастья сыночки драгого
Венера-мать на всё готова:
С Вулканом рада в кузне жить.

Вулкан, до кузни дохромавши,
С нар кузнецов всех посгонял;
Свинец, железо, медь собравши,
Тотчас всё плавить приказал.
Меха престрашны надымают,[33]
Огонь великой разжигают,
Пошёл треск, стук от молотков.
Вулкан потеет и трудится,
Всех кроет, бьёт, грозит, ярится,
К работе гонит мастеров.

И солнце взлезло высоченько,
Уж час седьмой утра минул;
Кто дербалызнул хорошенько,
Кто добре пенной хлебанул;
Уж свиньи хрючить починали,
Вороны, воробьи кричали,
Сидели в лавках уж купцы;
Ко сну картёжники сбирались,
Профуры с ночи оправлялись.
В суды пошли писать писцы.

А наши с бодунца вставали,
Вчерашний их мурыжил чад;
Сморкались, харкали, стонали,
Никто и свету не был рад.
Не очень рано повставали
И льдом глазёнки протирали,
Чтоб освежиться хоть чуть-чуть.
Потом взялись за оковыту
И речь скликали посполиту[34] —
Решить, как выступать им в путь.

Тут сколько сотен отсчитали
Аркадских дерзких пацанов,
Тех в ратники поназначали;
Царь дал начальников панов,
Значки с хоругвию святою,
Бунчук и бубны с булавою,
Мушкетов, копьев, палашей;
На семь дён сала с сухарями,
Бочонок с царскими рублями,
Муки, пшена, колбас, коржей.

Эвандр, Палланта подозвавши,
Такую речь ему сказал:
«Я, рать Энею в помочь давши,
Тебя начальником назвал.
Не всё ж тебе в бабки́[35] играться?
За девками день, ночь гоняться
И голубей красть ото всех?
Отважный жид грешит и в школе,[36]
Ступай-ка послужи на поле;
Сын лодырь — то отцовской грех.

Служи, сынку́, служи Энею,
Он обладает куншт им криг;[37]
Умом и храбростью своею
В ряд избранных попал стратиг.[38]
А вы, аркадцы! — вы не трусы,
Давайте всем и в нос, и в усы,
Паллант мой — ваш есть атаман.
За батька бейтесь, умирайте,
Энеевых врагов карайте,
Эней мой сват,[39] а ваш — гетьман.

А вас, Анхызыч, неформально
Прошу Палланта надзирать;
Он хоть и вчёный, натурально,
Умеет и склады читать;
Да дурень, молодой, горячий,
В бою коль будет нетерпячий,
То может и пропасть дурак;
Тогда не буду жить чрез силу,
Живьём полезу я в могилу,
Помру, как на безводье рак.

Берите рать, идите с богом,
Хай да поможет вам Зевес».
Тут пили чару за порогом,
Эвандр добавил сих словес:
«Зайдите к лидскому народу,[40]
Они послужат вам в угоду,
Пойдут рутульца воевать.
Мезент гнобит их, притесняет,
На чинш,[41] собака, не пускает,
На раз готовы бунт поднять».

Пошли, хорунку[42] распустивши,
И слёзы молодёжь лила;
Кто жён кидал, сестёр, отбывши,
У прочих — милая была.
Тогда больней нас уязвляет,
Когда злой жребий отымает
То, что всего милей нам есть.
За милую отдать всё рады:
Клейноды,[43] жизнь, брахло, наряды.
Одна дороже милой — честь!

Питейным силы подкрепивши,
Утёрли слёзы со очей;
Пошли, марш сумно затрубивши;
Вперёд же вёл сам пан Эней.
Их первый марш был к буераку,
Пришедши, стали на биваку,
Эней порядок учредил.
Паллант по армии дежурил,
Трудился, всю ночь глаз не жмурил;
Эней сам по лесу ж бродил.

Когда же о полночь глухую
Эней собрался лишь дремать,
Увидел тучку золотую,
Свою на ней прекрасну мать.
Венера — белоликой, красной,
Курносенькой, очами ясной
И вся — как с кровью молоком;
Духи собою испускала
И бро́ню чудную держала,
Явилась так перед сынком.

Сказала: «Милый, на, Энесю,
Ту бро́ню, что ковал Вулкан;
Коль закуёшься в бронь Зевесью,
То струсит Турн, Бова, Полкан;
До бро́ни что ни прикоснётся,
Сейчас всё ломится и гнётся,
Её и пуля не берёт;
Вздевай, гарцуй, коли, рубися
И на Зевеса положися,
Так нос никто уж не утрёт».

Сказав, парфумы[44] испустила:
Патчули, шипр, амбре,[45] — и вот
На тучке в Пафос покатила.
Эней же до́спех свой берёт,
Его глазами пожирает,
Куяк на панцырь[46] надевает,
Палаш на пояс привязал;
Насилу щит подъял чудесный,
Не лёгок был презент[47] небесный;
Эней работу изучал:

На щи́те, в самой середине,
Под чернь, с насечкой золотой,
Сдыхала муха в паутине,
Паук пехал её ногой.
Поодаль был Ивась Телешек,[48]
Он плакал и хлебал кулешек,
К Телешку кралася змея
Крылатая, с семью главами,
С рогами, страшная, с клыками,
Звалась тварюка — Жретея.

Вокруг же щи́та на заломах
Прекрасных лыцарей дела
Все были выбиты в персонах
Искусно, живо, без числа,
Кати-горох, Иван-царевич,
Кухарчич, Сучич и Налетич,
Услужливый Кузьма-Демьян.
Кощей с ягою препоганой,
И дурень с ступой деревянной,
И славный лыцарь Марцыпан.[49]

Так пан Эней наш снаряжался,
Чтоб дружбу Турну доказать;
Напасть на ворогов сбирался,
Незапно копоти им дать.
Но злая Гера зря не си́дит,
Навылет умыслы все видит,
Приказ Ирысе вновь даёт,
Чтоб Турна вкорень раздрочила,
Против энеевцев вздрочила,
Чтоб весь их выкорчевал род.

Ирыся — фьють! скользнула с неба,
И к Турну в полночь шасть в намёт;[50]
Турн в предвкушении вертепа[51]
Хлестал с тоски ахтырской мёд.
К Лавысе от любви был в горе,
Топил печаль в питейном море.
Так в армии спокон велось:
Влюбился ли, иль проигрался, —
То пуншту хлысть — и день удался!
Веселье в душу и влилось!

«А что? — Ирыся верезжала. —
Сидишь без дела и клюёшь?
Незапно лень, что ли, напала?
Что? всё троянцам отдаёшь?
Коту пузату не до мышки;
Ишь, не поймёт Панько Орышки!
Кто думал бы, что Турн байбак?
Куды тебе с Энеем биться,
Куды с Лавыською любиться,
Горазд, смотрю, ты бить собак!

Воитель истинный не дремлет
И водки, пьянствуя, не жрёт;
Он бдит, он думает, он внемлет,
Такой врагов своих побьёт!
Ну, к чёрту! Счас опохмеляйся,
Сбирать союзников хватайся,
На нову Трою напади.
Эней в чужих земля́х гуляет,
Дружину в помочь набирает,
Не оплошай теперь: гляди!»

Сказавши, столик повалила,
Пошло всё к чёрту кувырьком:
Бутылки, чарочки побила,
Всё полетело кверьху дном.
Стал Турн бесями обуянный,
Рычал, харчал, пёс окаянный,
Троянской крови зажадал.
Все страсти в голову сыкнулись,
Любовь и ненависть проснулись;
«На штурм! на штурм!» — своим кричал.

Собрал и пешиих, и конных,
И всех на битву вдохновлял;
И мразей конченых отборных
На приступ крепости послал.
Два корпуса въедино сведши,
А на зекратого[52] сам седши,
На штурм их не ведёт, а — мчит;
Мезап, Галес в другом отряде
Пошли от берега к ограде,
Побить троянца всяк спешит.

Троянец, в крепости запёршись,
Свово с подмогой ждал вождя;
С несчастьем тесно пообтёршись,
Беду встречал как бы шутя.
Повидевши ж врагов напоры,
У врат прибавили запоры
И на валу все залегли;
Из амбразур выглядава́ли
И носу вон не выставляли,
Шепталися и люльки жгли.

У них положено громадой:
Когда на них пан Турн напрёт,
Всем за своей сидеть оградой,
Пускай на приступ вал берёт.
Троянцы так и учинили;
На вал колод, камней вскатили
И разный вар взялись варить;
Жир, масло, дёготь кипятили,
Смолу и олово топили,
Кто будет лезть, чтоб в харю лить.

Турн, в меру к валу приступивши,
Вкруг на зекратом гарцевал;
Врассыпку конных распустивши,
Сам как ошпаренный орал:
«Сюда, трусливые троянцы,
На бой, шкодливые поганцы!
Зарылись в землю, как кроты;
Где ж ваша Неся — попрыгунья?
Сидит за прялкой, побл*дунья!
Засикала сойтить сюды!»

Все, кто под ним, со злом не меньшим
Собацки лаяли троян;
Грозились сделать из них женщин,
Ругали хуже, чем цыган.
Пускали тучами к ним стрелы,
А кой-кто были столько смелы,
Что прескочить дерзали ров.
Троянцы уши затыкали,
Рутульцев ругань презирали,
Хоть драться каждый был готов.

Турн в ярости скрыпел зубами,
Что в крепости все ни гу-гу;
Но стен не прошибёшь лобами,
С потуги хоть согнись в дугу.
Злость чёрту, говорят, сестрица,
Хоть может то и небылица,
А я, пожалуй, соглашусь:
Злой Турн такое исполняет,
Как бы шайтан им управляет,
Сам чёрт залез в его гарбуз.[53]

От злости Турн ошайтаневши,
Костёр скомандовал разжечь,
И войско к берегу приперши,
Троянской флот велел пожечь.
Всяк принялся тут за работу
(На злое имут все охоту);
Огни помчалися к водам.
Кто с спичками, кто с угольями,
Кто с головнёй, кто с факелами
Погибель мчали кораблям.

Зажглось, зарделось, закурилось,
И пламя синее взвилось;
От дыму солнце закоптилось,
До неба курево взнеслось.
В Олимпе боги все расчхались;
Пан Турн им тымфы[54] прописали-с,
В богинь аж бес, казалось, влез;
Дым ел глаза, лилися слёзы,
Скакали с дуру так, как козы;
Вточь самогонщик, был Зевес.

Венеру ж за душу щипало,
Что с флотом поступили так;
От боли сердце замирало,
Что сядет сын на мель, как рак.
В слезах и в аглицком вся сплине
В кипаж уселася богиня,
На козлы вспрыгнул Купыдон;
Кобыла их везёт кривая,
Цыбелла[55] где жила шальная,
К карге сей старой на поклон.

Цыбелла, знают во всех школах,
Что матерью была богов;
В младых годах была не промах,
Когда ж как стала без зубов,
То только на печи сидела
Да с кулешком лемешку ела,
И не мешалася в дела.
Зевес ей отдавал почтенье
И брагу слал в знак уваженья,
Какую лишь Юнон пила.

Венера-дочечка дрочила
Отца частенько вздором блажь,
За то в немилость угодила,
Что уж и глаз к отцу не кажь.
Пришла к Цыбелле, умоляла
И скрепя сердце обещала
Купить ей сбитню на алтын,
Лишь та Зевеса б умолила,
Вступиться за троян просила,
Чтоб флота не лишился сын.

Цыбелла же была сластунья,
За сбитень рада хоть на всё;
К тому же страшная болтунья,
Метлой метёт за всё про всё.
Стянули кой-как бабку с печи,
Взял Купыдон её на плечи,
К Зевесу на горбу понёс.
Зевес, свою узревши маму,
Сжал в горсть чупрыну, чуя драму,
Нахмурил брови, сморщил нос.

Та первым делом закряхтела,
А после кашлять начала,
В подол сморкалася, пыхтела
И дух пять раз перевела:
«Сатурныч, смилосердься,[56] родный,
За мать вступися, благородный! —
Старуха шамкала, блея́. —
Богов людишки в грош не ставят
И только что не бьют, а бл*дят;
Острамлена гора моя!

Мою ты знаешь гору Иду
И лес, где с капищем алтарь;
За них несу стольку обиду,
Сколькой не терпит твой свинарь.
На сруб я продала троянцам,
Твоим молельщикам, подданцам,
Дубков и сосен строить флот.
Твои уста судьбам велели,
Чтоб брусья идские не стлели,
Нетленны были в род и род.

Зыркни ж теперь на тибрски воды,
Смотри, как корабли горят! —
Их палят Турновы уроды,
Тебя и всех нас матерят.
Спусти им — так они устроят!
И власть твою себе присвоят,
И всем нам киселя дадут;[57]
Сплюндруют[58] лес, разроют Иду;
Меня ж, старуху, вбьют, как гниду,
Тебя с Олимпа геть попрут».

«Да не волнуйтесь, пани-матко! —
Зевес с досадою сказал. —
Всех накажу — и будет гладко;
Анахвем[59] вечный — Турн пропал!»
Зыркнул, мигнул, махнул рукою,
Над Тибром, чудною рекою,
Все врозбежь корабли пошли;
Как гуси, в воду поныряли,
Из кораблей — сирены[60] стали
И разны песни завели.

Рутульской кригсмахт[61] и союзный
Дрожал от эдаких чудес;
Опешил весь народ окружный,
Мезап дал драпу и Галес.
Рассыкались и рутуляны,
Как от дождя в шатёр цыганы,
Остался Турн лишь только сам.
Чтоб бегство пресечи оттуда,
Чтоб божье им изъя́снить чудо,
По всем носился корпусам.

«Ребятушки![62] — кричал, — куда вы!
То ж милость божия для нас;
Откиньте страх, не будьте бабы!
Пришлось сказать Энею: пас.
Чего огнём мы не спалили,
Так боги всё то потопили,
Теперь троянцы в западне!
Живьём бл*дей здесь поховаем,[63]
Всех на тот свет поотправляем,
Богов то воля! верьте мне!»

Но велики глаза у страха,
Вся рать текала, кто как мог.
Могущей волею аллаха
Бежали, аж не слыша ног.
Пан Турн один маячил в поле
И, никого не зривши боле,
Стебнул зекратого хлыстом;
Папах свой на глаза насунул,
Во все лопатки в лагерь дунул,
Что коник аж крутил хвостом.

Троянцы из-за стен смотрели,
Как Турн с войсками тягу дал;
Пред чудом божиим говели,
К добру сиё всяк толковал.
Но Турну вовсь не доверяли;
Они на ихней шкуре знали:
В войне с врагами не плошай;
Хоть и бегут — не всё гонися;
Хоть с виду трусят — стерегися;
Скиксуешь[64] раз — тогда прощай!

На ночь двойную выставляли
На башнях стражу по постам,
На шну́ры фонари цепляли,
Ходили рунды[65] по валам.
В обозе Турна тихо стало,
И только-только что мерцало
От слабых, бледных костерков.
Рутулы злые отдыхали,
От трусов вылазки не ждали;
Но пусть храпит сей стан сурков.

У главной башни в карауле
Стояли Ныз и Эвриял;
Хоть молоды, — резки, как пули,
И остры, дерзки, как кинжал.
По крови хоть и не трояны,
Чужие кто-то — бусурманы,
Да в службе — верны козачки.
Хапну́ли горя в жизни други,
Пошли к Энею в москалюги;[66]
Обои ж были землячки.

«Вот кабы, выкрадясь помалу,
Залезть в поганый лагерь нам? —
Шептал Ныз в ухо Эвриялу. —
То каши наварили б там;
Они счас спят все с перепою,
Не дрыгнет ни один ногою,
Хоть всем им перережь кадык.
Я думаю туды пуститься,
Перед гетьма́ном отличиться
И сотню посадить на штык».

«Как? сам? один? меня оставишь? —
Спросился Ныза Эвриял. —
Э, не! преж ты меня удавишь,
Чтоб я от земляка отстал!
Тебя не отступлюся сроду,
С тобою рад в огонь и в воду,
На сто смертей пойду с тобой.
Отец мой был сердюк[67] известной,
Он говорил (царство небесно):
Умри на поле как герой».

«Окстись! — камрада[68] Ныз умерил, —
И пальцем в лоб себя торкни,
Ты глузд от лыцарства похерил,
Не всё вперёд — назад взгляни.
У тя старуха мать седая,
Без сил и в бедности, больная,
Так вот и должен жить для ней,
Одна оставшись без приюту,
Какую встерпит муку люту,
Чужих меж бродючи людей!

Вот я, так чисто сиротина,
Росту, как при шляху горох;
Без мамки, без отца дытына,
Эней — отец, а мама — бог.
Ради чужой отчизны бьюся, —
Никто не всплачет, пусть убьюся, —
А память вечну заслужу.
Тебя же к жизни матерь вяжет,
Убьют тебя — она в гроб ляжет;
Живи для ней, тебя прошу».

«Разумно, Ныз, ты рассуждаешь,
А про присяги долг молчишь,
Который сам прекрасно знаешь,
Мне ж про другой вобще твердишь.
Идёт за общее где схватка,
Забудь и мать, забудь и батька,
Лети повинность отбывать;
Как мы Энею присягали,
Ему для службы жизнь отдали,
Теперь не властна в жизни мать».

«Хай буде так!»[69] — рек Ныз, обнявшись
Со Эвриялом-земляком,
И, за руки любовно взявшись,
В бояр совет пошли тишком.
Иул сидел здесь с старшиною,
Свещались, как заутра к бою
Достанется им приступать.
Как вдруг вошли два парубойки,
Сменившись у ворот от стойки,
И Ныз громаде стал вещать:

«Был на часах я с Эвриялом,
Мы наблюдали супостат,
Они теперь все спят повалом,
Уж и огни их не горят.
Путь знаю я один окольный,
В ночную пору, в час покойный
Прокрасться льзя, минуя стан,
И доложить пану Энею,
Как Турн злой с челядью своею
На нас налазит, как шайтан.

На вылазку пошлите эту,
Велите счастье попытать;
Дерзнём и — с Эврусём до свету
Должны Энея повидать».
«Кой героизм в гнилое время!
Так не пропало наше племя?» —
Все очи к небу возвели;
Героев наших обнимали,
На них молились, целовали
И красоулю[70] поднесли.

Иул, Энеев как сукцессор,[71]
Похвальну рацию сказал;
И свой палаш, что звался Цесар,
Он к боку Ныза привязал.
Для милого же Эврияла
Не пожалел того кинжала,
Что батько у Дидоны скрал.
И посулил за их услугу
Земли, овец, волов по плугу,
В чины их вывесть обещал.[72]

Эврьял совсем был петушочек,
Годков осьмнадцать так имел;
Где усу быть? — ещё пушочек
Сквозь кожу беленьку чернел;
Да был джигит, берку́т чубатый,
Силач, козак лыцарьковатый,
Но пред князьком слезу пустил:
С своей он мамой расставался,
Шёл умирать и — не прощался;
Козак головушку склонил.

«Иул Энеевич, не дайте
Помрети матушке с нужды,
Ей будьте сыном, помогайте
И защищайте от вражды,
От бед, поклёпа, сучьих трелей;
Вы сами матушку имели,[73]
И помните, кто жизнь вам дал;
Я вам старуху поручаю,
За вас охотно умираю», —
Так молвил нежный Эвриял.

«Не бойсь, козаче храбрый, ибо, —
Иул ему ответил князь, —
Ты служишь нам не за спасибо,
На смерть живот несёшь за нас.
Твоим быть братом не стыжуся
И мать твою щитить[74] клянуся,
Твой подвиг зря не пропадёт:
Паёк, одёжку и квартиру,
Пшена, муки, яиц и сыру
По смерть назначу от щедрот».

Героев дерзких наш летучий
Отряд пустился в вражий стан.
На то и месяц скрыло тучей,
И поле скрыл густой туман.
Был час к глухой близе́нек ночи;
Рутулы дрыхли что есть мочи,
Сивуха сну им поддала;
Посты, напившись, покидали,
В беспечности своей не ждали
Ни от кого ничтоже зла.

И часовые на мушкетах
Улёгшись, спали на заказ;
Храпели пьяны на пикетах,[75]
Тут их застал последний час!
Передню покрошивши стражу,
Варить полезли в лагерь кашу;
Ныз тут товарищу сказал:
«Приляжь к земли ты для подслуху,
А я задам рутульцам духу,
Гляди, чтоб нас кто не нагнал».

Сказавши, первому Раменту[76]
Головку буйную отсек,
Не дал писнуть и тестаменту,[77]
К чертям послал его навек.
Гадать умел тот по ладоням,
Знал сколько людям жить и коням,
Да не себе он был пророк.
Другим мы часто прорекаем,
Как бабки, ворожим, гадаем,
Себе ж цыганок ищем в прок.

А после Рёмовых людишек
По одному всех подушил;
И холуёв, и холуишек,
Холопов всех перемозжил.
Нащупавши ж засим и Рёма,
Зажал так, как Фому Ерёма,[78]
Что зенки выпрыгнули с глаз;
Схватил за бороду космату
И злому Трои супостату
Кочан срубил с плечей за раз.

Вблизи тут был намёт Серрана,
Ныз на него и наскакал;
Тот только вылез из кафтана
И сладко, обожравшись, спал.
Ныз саблей полоснул по пупу,
Зад с головою сплющил в купу,[79]
Что из Серрана вышел рак:
Башка промежду ног вплелася,
А жопа кверьху задралася;
Фигурно сдох — мать его так!

Эврьял, покуда Ныз резвился,
Без дела также не стоял;
Он также к сонным приступился,
Врагов на тот свет отправлял.
Колол и резал без разбору,
Не встретя в том вопросе спору,
Как волк в овчарне, работа́л;
И выборных, и подпомощных,
И смердов, и старшин вельможных,
Кто ни попался, всех топтал.

Попался Ретус Эвриялу,
Он не совсем ещё заснул;
Приехавши от Турна с балу,
Палёнки дома хлебанул,
И только-только забывался,
Как Эвриял к нему подкрался
И прямо в рот кинжал воткнул,
И приколол, как маргаритку,
Что бабы колют на намитку,[80]
Тут Ретус душеньку срыгнул.

Наш Эвриял осатанился,
Забыл, что на часок зашёл;
В намёт к Мезапию пустился,
Там, верно б, смерть себе нашёл;
Но повстречался с другом Нызом,
С запальчивым, как сам, харцызом,
Тот Эврияла удержал.
«Хорош кишки пускать душманам,[81]
Текать, братан, теперь пора нам», —
Так Ныз товарищу сказал.

Как волк овец смиренных душит,
В овчарню ночью заскоча,
Хорёк курчатам бошки сушит,
Без крику мозжечки смокча;[82]
Как, в час блаженный угодивши
И птичник серой накуривши,
Без крику кра́дут слимаки[83]
Гусей, кур, уток с индюками
У амаликов с гевалами[84]
(Грешат чем часто и дьяки);

Так наши смелые вояки
Тут молча проливали кровь;
От ней краснелися, как раки,
За честь и к князю за любовь.
Любовь к отчизне где скрепляет,
Там враг хребет себе ломает,
Там крепче грудь авгсбургских лат,[85]
Там жизнь копейка, а смерть грошик,
Там славный лыцарь — всякой хлопчик,
Там козаку сам чёрт не брат.

Так работа́л Ныз с Эвриялом,
Рутулам дали накарпас;[86]
Земля взялась от крови калом,[87]
Лях за́драл платье б по сам пас,[88]
Но наши по крови ступали,
С музы́кой будто бы гуляли,
И убирались на простор:
Чтоб поспешить скорей к Энею,
Похвастать храбростью своею
И Турнов рассказать задор.

Уже из лагеря счастливо
Убрались наши храбрецы;
Сердечко билось нетрусливо,
По грязи чавкали лаптцы,
Из-за́ туч месяц показался,
И от земли туман поднялся,
Всё предвещало добрый путь.
Тут бац! — Волсент[89] из-за аула
С полком латынска ертаула.[90]
Бяда! как нашим увильнуть?

До лясу сразу дай бог ноги,
Быстрей борзых бежали псов;
Спасались дерзкие в тревоге
От бусурменов, от врагов.
Так пара горлинок невинных
Летят спастись в лесах обширных
От злого кобчика когтей.
Но зло, суждённое судьбою,
Бдеть будет всюду за тобою,
Не убежишь за сто морей!

Латынцы до́ лесу следили
Отважных наших гайдамак
И часовыми окружили:
Не шмы́гнешь из лесу никак;
А часть, рассыпавшись вдогонку,
Взяла меньшого пидорчонку,
Эврьяла, то бишь, молодца.
Ныз на вербу́ тогда взбирался,
Когда Эврусь врагам попался,
Как меж волков дурна овца.

Ныз — глядь, и видит Эврияла,
Как тешатся над ним враги;
Тяжка; печаль на сердце пала,
Кричит к Зевесу: «Помоги!»
Копьё булатное вздымает,
В латынцев прямо посылает,
Сульмону грудь пронзает вон;
Как сноп, на землю повалился,
И охнуть не успел, — скривился,
В последний раз зевнул Сульмон.

Вслед за копьём стрелу пускает
И в самый Тагу бьёт висок;
Душа из тела вылетает,
Об жёлтый падло[91] бьёт песок.
Волсент утратил гридней пару,
Клял в злобе деймонскую кару
И в ярости, как зюбрь,[92] орал:
«За кровь Сульмонову и Тага
Умрёшь, проклятый упыряга,
За ними вслед пойдёшь, шакал!»

И замахнулся на Эврьяла,
Чтоб снять головку палашом;
Тут храбрость Нызова пропала,
И сердце стало кулешом.
Летит, кричит: «Твой футуй матер![93]
Пеккатум на́ душу брёшь, фратер!
Иннокво мортем задаёшь:
Я — сцелюс, лятро, цереброзус,
Судакус бельмус отморозус!
Постой! невинный сангвис льёшь».

Но замахнувшись, не сдержался,
Волсент головку отрубал:
Головка, как арбуз катался,
Язык невнятно бурмотал.
Уста коральны посинели,
Румяны щёки побледнели,
И белый цвет в лице пожолк;
Лазоревы погасли очи,
Покрылись тьмою вечной ночи,
Навеки милый глас умолк.

Узревши Ныз труп Эврияла,
От ярости осатанел;
Всех злостей выпустивши жала,
К Волсенту прямо полетел,
Как молния пронзает тучу,
Так он врагов прорезал кучу
И до Волсента доскочил:
Сгрёб за хохол его рукою,
Меч в сердце засадил другою,
Волсент инфархта и схватил.

Как искра, порох в миг зажёгши,
С ним пропадает навсегда;
Так Ныз, Волсента заколовши,
И сам лишился живота;
Все на него, как псы, напали,
И насмерть смяли, и порвали,
И голову ссекли с плечей.
Так жизнь скончали козарлюги,
Свершивши славные услуги
На вечность памяти своей.

Латынцы наспех сорудили
Кой-как носилки из дрючков;
На них Волсента положили,
Дабы донесть до земляков.
А буйны головы поклали
В мешок и тоже в лагерь взяли,
Белужьих пару как башок.
Но в лагере нашли кладбище,
Лежали битых мяс буртищи,[94]
Печёнок, лёгкого, кишок.

Как только что восток зарделся,
Светилка Фебова взошла;
Пан Турн уж водочки наелся,
Опять об битве помышля.
Велел тревогу бить в клепало,
Чтоб войско к бою выступало,
Отмстить троянцам с барышком
За сделанну в ночи потеху;
Для большего ж над ними смеху
Велел взять головы с мешком.

Свово ж держася уговору,
Троянец в крепости сидит,
Забился, как мыша во в нору,
Когда как кошку углядит.
Но дать отпор был наготове
И до последней капли крови
Свою свободу защищать,
Держать отчизны оборону,
Задать рутульцам перегону
И Турна зла с дерьмом смешать.

На первую рутул попытку
Трояны дали так дрозда,
Что Турн себе расшкрябал лытку,[95]
Живот скорёжило с стыда.
Велел поднять с досады, с злости
На поглумленье ме́ртвы кости:
На щёглы[96] головы наткнуть
Несчастных Ныза с Эвриялом
Пред самым их троянским валом,
Дабы врагов своих кольнуть.

Троянцы вмиг сообразили,
Чьи это головы торчат;
От жалости слезу пустили,
Таких лишившись парубчат.
Об мёртвых весть поразнеслася,
Вся рать троянска потряслася,
И сердце сплину продалось.
Мать как такую весть узнала,
Чуть замертво ж тут не упала,
А в гру́дях что-то порвалось.

А отошедши, в груди билась,
Рвала волосья с головы,
Ревела, корчилась, дрочилась,
Ума не стало у вдовы:
Носилась с криком округ вала
И голову когда спознала
Свово сыночка Эвруся,
То на валу и распласталась,
Кричала, билася, каталась,
Визжала, будто б порося.

И диким голосом завыла:
«Сыночек! свет моих очей!
На то ли я ж тебя родила,
Чтоб сгинул ты от злых людей?
Чтоб ты меня, старуху, сыну!
Заведши в эту злу чужбину,
Навеки сделал сиротой.
Моя ты радость и отрада,
Моя защита и ограда;
Ты мой хранитель и святой.

Теперь к кому-то приклонюся,
Кто злую долю облегчит?
К кому в беде я притулюся?
Никто старуху не призрит!
Теперь прощайте все поклоны,
Что получала во дни оны
От вдов, девчат и молодиц;
За брови чудные собольи,
За очи ясные сокольи,
Грозой был девок и вдовиц.

Ох, кабы мне твой труп найти бы
И тело белое обмыть,
И по-людски предать земли бы,
В могилу с миром проводить.
О боги! как вы допустили,
Чтобы и одинца[97] убили
И кол воткнули на позор
С его головушкой козацкой;
Верти́тся зря весь мир сей бл*дской,
Раз тут и добрых режет злой!

А вы, что Эвруся сгубили,
Чтоб ваш пропал собачий род!
Чтоб ваши ж дети вас сгноили,
Чтоб с потрохами сдох ваш плод!
Зачем не зверь же я? не львица?
Зачем не бешена волчица?
Чтоб мне рутульцев разодрать;
Чтоб сердце вырвать с требухою,
Умазать морду их мазкою;
Чтоб мослаки их обсосать».

Сей крик, войдот[98] и причитанье
Троян в унынье привело;
Плаксивое с сынком прощанье
Сердца всем слёзками ожгло.
Асканий больше всех тут хлипал
И губы так себе задрипал,
Как естьли б сапом[99] занемог.
С поклоном к бабке подступивши,
В охапку нежно ухвативши,
В землянку с вала поволок.

А тут кричат и в трубы сурмят,
Свистят в свистки, трубят в рога,
Орут, ревут, брат брата курвят;
В наскок ярятся на врага.
Тут ко́ней ржанье с топотнёю,
Там разный гомон с стукотнёю,
Гармидор! ахтунг![100] крик! хао́с!
Так сбитнь в котле бурлит горячий,
Так в кабаке кричит подьячий,[101] —
Атас! ну хоть святых вынось![102]

Гей, музо, панночко стыдлива,
Ко мне спустися погостить!
Будь ласкова, будь неспесива,
Мне помоги стишок сложить!
Мне помоги сей бой воспети
И славу так войне отпети,
Как будто твой язык бы пел.
Ты девка, слышал, не брыклива,
Однак от старости сварлива;
Прости! я, может, надоел.

И даже в речи проступился —
Старухой дивчину назвал,
Никто с которой не любился,
Не женихался, не ласкал.
Ох, сколько муз таких на свете!
Во всяком городе, в повете!
Покрыли б сверьху вниз Парнас.[103]
Мы с музой дружим не такою —
Весёлой, гарной, молодою;
Старух лягает пусть Пегас.[104]

Рутульцы лазили на стены,
Карабкалися, как жуки.
Турн в ярости, со ртом у пены,
Кричит: «Дружне́нько, козаки!»
Троянцы также не дремали,
Со стен в ответку работа́ли,
Рутульцев плющили, как мух.
Кидали камни и колодье,
И вражье так толкли отродье,
Что у рутул хирел и дух.

Турн, видевши троян работу,
Как рать рутульскую крушат,
Как бьют их, не жалея поту,
Рутулы ж, как вьюны, пищат;
Велел со всех со с маслобоен,
Где только было, с воскобоен,
Пригнать немедля тараны.[105]
Как раз и тараны пригнали,
И воскобиты прибежали,
Примчались духом сатаны.

Приставил тараны к воротам,
Приставил, выставил, долбит;
Тряслись ворота полным ходом
И снасть от стука вся трещит.
Турн силы вдвое прилагает,
И тараны сам направляет,
И рушить ворота велит.
Упали!.. Стуком оглушили,
Троян многонько подушили,
Турн внутрь впереться норовит.

Беда троянцам! что же делать?
А муза шепчет: «Не менжуйсь,
Кишка тонка троян уделать,
В чужую сказку зря не суйсь».
Троянцы напрягли все жилы
И вмиг пролом и заложили,
И грудью стали защищать;
Рутульцы чёртом увивались,
Но на пролом переть боялись,
А Турн не знал, куды бежать.

Троянец Геленор[106] отважный
И красный, как бурак, пан Лык,[107]
Крикун, драчун, кулачник страшный
И злой, как сын степей калмык;
Пустяк обоим всяко горе,
Казалось по колена море,
Потеха ж — головы срывать.
Давно хотелось пану Лыку
С товарищем на каркалыку
Рутул поганых насажать.

Так, до рубах пораздевавшись,
Пан Геленор и красный Лык
Врагом куражились, дорвавшись,
Сквозь матерок, войдот и крик.
Рутульцам лихо мзды давали
И от рутульцев получали
Квитки по собственным долгам.
Лык только тем и отличился,
Что, к Турну подмостясь, словчился
И съездил добре по зубам.

Но Турн и сам был драчунище,
И Лыка сплющил, как каток;
Из носу брызнуло кровище,
Издох у Турна между ног.
А с ним и Геленора-пана
Лишили здесь свово кочана,
И лёг бездушный тут и он.
Рутульцев это взвеселило
И так их сердце ободрило,
Что даже трус пёр на рожон.

Попёрли в натиск, напустились,
Рутульцы кинулись на вал;
Троянцы, как шайтан, озлились,
Рутульцев били наповал.
Трещали кости, рёбры, боки,
Летели зубы, пухли щёки,
Из губ, носов лилась юха:[108]
Кто раком полз, а кто простлался,
Кто кверьху жопой, кто катался,
Кто всунуть тщился кендюха.

Всех кровожадность обуяла,
И горло всякой грызть рвался;
Здесь ярость всеми управляла,
И всякой насмерть здесь дрался.
Лыгар ударом макогона
Дух вышиб вон из Эмфиона,
Сам зубы выскалил[109] навек.
Лутеций бьёт Илионея,
Цыней Арефа, тот — Цынея,
Один другого бил и сек.

Ремуль рутулянской породы,
Троюродный был Турну сват,[110]
Хвастун и дурень от природы,
Что б ни творил — всё невпопад;
И тут давай орать, похабить,
Троянцев курвить, сучить, бл*дить,
Себя и Турна восхвалять:
«Ага! троянцы — свинопасы!
Шваль, сброд шмалёный, педерасы!
Пришла пора вам подыхать.

Мы вас научим, бусурмены,
Как девок портить, вдов морить!
Чужие земли брать, брать пленных,
Свои порядки заводить.
Давайте вашего повесу,
Я вмиг его отправлю к бесу!
Всех передавим вас, как мух!
Чего пришли вы, голодрабцы?
Чтоб жрать латынские потапцы?[112]
Погодьте — вышибем ваш дух!»

Иул Энеич всколыхнулся,
Дослышав глупых сих речей,
Как шкурка на огне надулся,
Злость запылала из очей,
Взял каменюку — прицелился,
Зажмурил око — приложился
И по лбу Ремуля — хлобысь!
Хвастун бездушный повалился,
Иул сердечно взвеселился,
А у троян сердца зажглись.

Пошли кулачны накарпасы,
В виски и в зубы стусаны;[113]
Полезли по́трохи, колбасы,[114]
Все так дрались, как кабаны.
Все разъярились через меру;
По-сербски величали веру;[114]
Кто чем попал, тот тем крошил.
Взнеслися пыски, стоны, охи,
Враг на врага скакал, как блохи,
Кусался, грыз, щипал, душил.

Служили у троян два брата,
Из них был каждый — Голиаф,[115]
Широкоплечий да мордатый,
Овцу глотал, что твой удав.
Один дразнился Бытиясом[116]
И с Кочубейским он Тарасом[117]
Тягаться мог бы, как пить дать;
Второй же брат Пандаром звался
И выше, чем верста, казался;
Да вял, вальяжен, что вербл*дь.

Два брата, грозны исполины,
В бою стояли у ворот,
С вязо́выми в руках дубины
Обороняли в крепость вход.
Они к земли поприседали,
Троянцы ж в город отступали,
К себе манили рутулян.
Те зрят — распахнуты ворота,
Аллюром[118] в крепость вся пехота
Спешит напрети на троян.

Но кто лишь в город показался,
Того в яичню расшибут;
Бытьяс тут с братом управлялся,
Нещадно кровь рутульску льют.
Рутульцы с криком в город прутся,
Как от серпа колосья жнутся.
Над жатвой как стучат цепы,
Так исполинские дубины
Мозжили головы и спины,
И всех молотят, как снопы.

Узря такую Турн проруху,
От злости весь осатанел;
Вздрогну́л, как жахнувши косуху,[119]
К своим на помочь полетел.
Как только к ворота́м пропхнулся,
Кто под руку б ни подвернулся,
Всех резать принялся как раз:
Убил он с Афидном Мерона
И со всего рванул разгона
В крови купался где Бытьяс.

С наскоку хрястнул булавою:
Хребет — в труху, гигант упал;
Об землю шваркнулся башкою
И крепость всю поколебал.
Ревёт и душу испускает
И воздух громом наполняет;
На всех напал великой страх!
Не спас ни рост, ни сила многа,
Пропал Бытьяс, как сраконога;[120]
И исполин есть червь и прах.

Пандар погибель видел брата,
Смутился, дрогнул, менжанул
И от рутульска стратилата
Быстрей как можно ускакнул.
Промежду хаток пригибался,
Тыны переступал, ховался,
И чтоб от Турна отвильнуть,
Ворота запер в два приёма,
Закинул кучей бурелома,
Хотел от бою отдохнуть.

Но сколько ж сильно удивился,
Пан-Турна в крепости узрев;
Тогда из ну́жды прибодрился,
Весь лютой злостию вскипев.
«Ага! ты, висельник, попался,
Без зву к нам в гости навязался, —
Пандар на Турна закричал. —
Иди — тебя, козла, контужу,
Паскудну вышибу прочь душу,
Недолго фраер танцевал!»

«Ну-ну, давай, — Турн отвечает, —
Келебердянская верста![121]
Как бью я — брат уже твой знает,
Иди, тебе вкручу хвоста».
Пандар тут камень подымает
И в Турна со всех жил пускает,
Вах! сел Турн к чёрту б на рычаг!
Но тут Юнона где ни впёрлась
И перед Турном распростёрлась:
Попал богине камнем в пах.

Незриму чует Турн заслону,
Бодрится, скачет на врага,
На помочь кличет он Юнону,
Пандару в лоб даёт щелка,
И вовсе с ног его сшибает,
До мозга череп раскрояет;
Второй скончался великан!
С такой потерей устрашились
И сердцы бодрые смутились
У самых храбрых из троян.

Пан Турн удачей ободрился
И без пределу смерть носил;
Как хряк свирепый, разъярился
И без пощады всех косил.
Рассёк до гузна Филарыса,
В яичню растоптал Галыса,
Крыфею бошку отрубал;
Щелкал в виски, штурхал под боки,
И самые кулачны доки
Ховались, кто куды попал.

Троянцы злое умышляют,
Долой из крепости бежать;
Свои манатки забирают,
Куда удастся тягу дать.
Но их обозный генеральный —
Над всеми человек начальный,[122] —
Серест почтеннейший орёт:
«Куды? — вы совесть потеряли!
О небо! тевкры[123] побежали!
Вот до чего наш дожил род!

Один в загоне бык шурмует,
Чего ж боитесь вы — вопрос!
В родном дому у вас шурует
Рутульской шелудивый пёс!
Что скажет мир про нас, трояне?
Что мы шатёрники-цыгане,
Что мы трусливее жидов.
А князь наш бедный что помыслит?
Ведь он ж за воинов нас числит,
За внуков сла́внейших дедов!

Сберитесь, Турна окружите,
Не сто раз можно умирать;
Гуртом, гуртом его наприте!
От вас он должен погибать».
Ура! троянцы развернулись
И — все на Турна ломанулись;
Пан Турн ногами в жир попал!
Вилял, хитрил и увивался,
И только к Тибру что добрался,
То в воду прыг — и вплавь удрал.





ПРИМЕЧАНИЯ


[1] Мара — здесь: виденье, призрак.
[2] Стоит пред ним хмырище старый... — бог реки Тибра. Согласно верований древних греков и римлян, в каждой реке жил одноимённый с нею бог.
[3] Иул построит Альбу-град... — согласно легенды, город Альба-Лонга основан Иулом (он же Асканий), сыном Энея. Альба-Лонга — предшественница Рима, первая твердыня потомков Энея на италийской земле. Преемником Иула стал его младший брат Сильвий. Из рода Сильвия вышли Ромул и Рем, которые впоследствии основали город Рим.
[4] Конкордат — договор между папой римским и светской властью. Здесь в перен. знач.: сердечное соглашение, полюбовная сделка.
[5] С аркадянскими задружися... — т. е. с греческим племенем, которое под предводительством своего царя Эвандра переселилось из Аркадии на Апеннинский полуостров и поселилось в Лациуме, недалеко от того места, где позже будет построен Рим.
[6] Гриден (гридин, гридень, гридь) (устар.) — рядовой воин княжеской дружины; телохранитель князя (на Руси IX — XIII вв.).
[7] Млость (устар.) — слабость, расслабление, истома.
[8] В предсказании бога реки Тибра — Тиберина (представлен в образе водяного из славянского фольклора) особое, ритуальное значение имеет дважды увиденная Энеем — во сне и наяву — белая свинья с поросятами. У древних греков и римлян принесённое в жертву белое животное более всего желанно богам. Три, тридцать — магическое число. Здесь Котляревский следует за Вергилием:

Знай: меж прибрежных дубов ты огромную веприцу встретишь
Будет она лежать на траве, и детёнышей тридцать
Белых будут сосать молоко своей матери белой.
[9] Эвандр — в римской мифологии внук или сын аркадского царя Палланта (вариант: Гермеса) и Никостраты (вариант: Карменты). Убив отца по наущению матери, бежал со своими спутниками в Италию и, изгнав аборигенов или получив от их царя Фавна землю, по совету Карменты построил укреплённый город на холме, названном им Паллатином то ли в честь отца, то ли в честь дочери Паланты, соблазнённой Геркулесом и там погребённой. Ввёл культы аркадского Пана под именем Фавна, Карменты, Цереры, Конного Нептуна, Виктории, Геркулеса Непобедимого. Принимал у себя Геркулеса и Энея, которому предсказал великую судьбу Рима. Став союзником Энея в войне с вождём местного племени рутулов Турном, Эвандр дал ему отряд под командой своего сына Палланта.
[10] Доле (устар.) — на земле.
[11] Хоть ты и грек, но царь с понятьем... — Эвандр — грек, а греки разорили и сожгли Трою, родину Энея. (Кроме того, слово грек в древнем Риме было синонимом "пидора").
[12] Супликовать (устар.) (от лат. supplicare "просить, умолять") — просить, ходатайствовать.
[13] Шпанец — здесь: бродяга.
[14] Очкур — шнурок, пояс, которым затягиваются шаровары.
[15] Подаются более изысканные яства, чем те, которые троянцы употребляли до этого. Даёт обед аркадский царь Эвандр, изображённый великим и щедрым паном.
[16] Фляки (польск.) — кушанье из кишок жвачных животных.
[17] Ягни (яхни, яхния) — мясное рагу; род кушанья, из греч. (Котл.).
[18] Софорка — традиционная украинская подливка — жареный на смальце лук, заправленный сметаной.
[19] На расстрой (устар.) — на разлад.
[20] Эвандр чесал гостям рассказы, Хвалил Иракловы проказы... — Эвандр рассказывает об одном из подвигов Геракла (устар. Иракл), который был совершён на италийской земле. На крайнем западе античного мира посреди океана был остров Эриф, которым владел Герион, трёхголовый и трёхтуловищный великан. После долгого пути Геракл добрался до острова и похитил коров Гериона. На обратном пути на том самом месте, где позже был основан Рим, часть коров Геракла похитил великан Как. После ожесточённого боя великан был убит Гераклом. За освобождение страны от злого Кака местные жители установили у себя культ Геракла ("Евандр и праздник учредил"). Затем этот культ переняли римляне.
[21] Иройство (устар.) — героизм, геройство.
[22] Корзно (устар.) — княжеская мантия, плащ.
[23] К Вулкану тихой рысью шла... — Вулкан — в древнеримской религии бог огня, считавшийся также покровителем кузнечного дела. Отождествляется с древнегреческим богом — кузнецом Гефестом. В античных мифах фигурирует хромым, неуклюжим, закопчённым дымом кузницы. В "Одиссее" Гомера и "Энеиде" Вергилия он выступает мужем Венеры (Афродиты).
[24] Подбиться (к кому) — войти в доверие, снискать расположение кого-либо.
[25] Ковало (устар.) — наковальня.
[26] Киприда — имя Венеры, происходит от названия острова Кипр, на берегу которого, по одному из мифов, она родилась из морской пены.
[27] Шишак — вид русского шлема с украшением в виде суживающейся кверху трубки с шишкой на острие.
[28] Куяк (или  х у я к) (от монгольск.  х у я г  "доспех") — общее название восточных и русских доспехов бригантинного типа.
[29] Насечка с чернью — высеченный на металле рисунок, орнамент, покрытый сверху чёрным специальным сплавом серебра, свинца, серы и других варьирующихся компонентов (чернью) для украшения изделия и сохранения от коррозии.
[30] Образки и кунштики — картинки, которыми мастера украшали воинский доспех. Делали также разные надписи: родовые и воинские титулы воина, собственное имя меча, щита, рога, боевые девизы и т.д. Здесь, опять же, травестийное обыгрывание, смешивание украшений на древнем, средневековом и современном для того времени оружии. В заключение — ещё и гремушки и бубенцы, уместные на конской сбруе, детских игрушках, но не на снаряжении воина.
[31] Расшрубовать (устар.) — развинтить.
[32] Махнула в Пафос отдыхать... — речь идёт о городе Пафос на острове Кипре, где был знаменитый храм Афродиты (Венеры), центр культа богини.
[33] Надымать, надмевать (устар.) — надувать. Отсюда же слово "надменный", то есть "надутый".
[34] Речь Посполита (польск. Rzeczpospolita — республика (лат. res publica "дело (наше) общее")) — традиционное наименование польского государства в кон. XV — XVIII вв., представлявшего собой специфическую форму сословной монархии во главе с избираемым сеймом королём. Со времени Люблинской унии 1569 до 1795 — официальное название польско-литовского государства. Здесь в значении: сейм, совет, парламент.
[35] Бабки — русская народная игра, в которой бабкой (костью надкопытного сустава ноги животного) выбивают из круга другие кости, расставленные определённым образом.
[36] Школа — здесь: синагога.
[37] Искусством в войне (нем.).
[38] Стратиг, стратилат (греч.) — воитель, военачальник, вождь, воевода.
[39] Эней мой сват... — никто из рода Эвандра не был женат на ком-то из рода Энея, следовательно, они вроде никакие не сваты. Однако в народе сватами иногда называли людей, с которыми заключили какое-то соглашение, которым что-то продали из своего хозяйства либо купили у них что-нибудь. Купил, продал — породнился. С глубокой древности идёт понятие "сват", адресованное человеку, с которым вообще имел какое-то дело, даже сходился, как с противником, в бою. В "Слове о полку Игореве", сравнивая битву с пиром, автор говорит: "Ту пир докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Русскую".
[40] Зайдите к лидскому народу... — в древние времена Лидия — государство на западе Малой Азии. Согласно легенды, этруски, жившие на Апеннинском полуострове до римлян, пришли сюда из Лидии. В поэме Вергилия рассказывается, что на момент прибытия Энея в Италию этруски терпели гнёт тирана Мезентия.
[41] Чинш (польск.) — оброк — ежегодный сбор денег и продуктов с крепостных крестьян помещиками за пользование землёй. На чинш не пускает — т. е. не хочет заменять барщину (даровой принудительный труд крестьян на помещика-барина при крепостничестве) на оброк, как более щадящую форму эксплуатации. Как там у Пушкина в "Онегине"?

Один среди своих владений,
Чтоб только время проводить,
Сперва задумал наш Евгений
Порядок новый учредить.
В своей глуши мудрец пустынный,
Ярем он барщины старинной
Оброком лёгким заменил;
И раб судьбу благословил.

[42] Хорунка — хоругвь.
[43] Клейноды (от нем. Kleinod и польск. klejnot — драгоценность, драгоценный предмет) — регалии, являвшиеся войсковыми знаками отличия в казачьих войсках и символами власти польских и украинских гетманов, украинских и донских казачьих атаманов в XVI—XVIII вв. Заимствованы у турок и жаловались польскими королями и русскими царями (впервые в 70-х гг. XVI в. Стефаном Баторием украинскому гетману и запорожским казакам.). Клейноды составляли: знамя (хоругвь), бунчуки, булава и её разновидности (палица, пернач), литавры, трубы и барабаны, войсковая печать, насека-посох. Личным знаком гетмана или войскового атамана была булава.
[44] Парфумы (устар.) — благовония, духи.
[45] Патчули, шипр, амбре — названия духов.
[46] Панцирь, панцырь или пансырь (нем. Panzer, от старофранц. pancier, от лат. pantex — брюхо, живот) — разновидность кольчужного доспеха, отличающегося более мелкими кольцами и более густым их плетением.
[47] Презент (фр.) — подарок.
[48] В качестве рисунков на щите Энея Котляревский вспоминает ряд мотивов украинских и русских сказок и текстов лубочных картинок: например, народные сказки об Ивасике-Телесике и бабе-яге, о семиглавой змее Жретее, об Иване-царевиче, о Катигорошке и других, менее известных, персонажах.
[49] Рыцарь Марципан — герой одной из рыцарских повестей, получивших распространение в XVII в. на Украине и в России.
[50] Намёт (устар.) — крытый навес, шалаш.
[51] Вертеп (стар.-слав., др.-рус. — пещера) — старинный народный кукольный театр, возникший на Украине в XVII в. и распространившийся по России в XVIII—XIX вв. Близок русскому Петрушке и белорусской батлейке. Устроителями и исполнителями вертепа были воспитанники духовных училищ и семинарий. Представлял собой двухъярусный ящик или макет небольшого дома, разделённого на 2 этажа. Вертепщик по прорезям приводил в движение кукол, прикреплённых к проволоке. В верхнем ярусе разыгрывались сцены религиозно-библейского содержания (рождение Христа, поклонение волхвов, избиение младенцев); в нижнем ярусе — интермедии, включавшие сатирические рассказы, анекдоты, в которых удалые запорожцы, сметливые крепостные противостояли польским панам, священникам-униатам, русским дворянам. Представления вертепа пользовались успехом в народе.
[52] Зекратый — разноглазый конь (Котл.). Зекрый, зеркий (др.-рус., церк.-слав.) — голубоглазый. Отсюда можно думать, что зекратый конь означает коня с бельмом.
[53] Гарбуз (малорос.) — тыква; здесь: голова.
[54] Тымфа (пымфа, тынфа, пынфа) — старый бурсацкий прикол: спящему вставлялась в нос свёрнутая в трубочку бумажка с подожжённым куском ваты. Бурсак Антось в романе А. Свидницкого "Люборацкие" (1861-1862 гг.) рассказывает об нём так: "Пынфа?.. пынфа вот что: [старший бурсак] возьмёт бумажки да хлопку и скрутит бумажку в трубочку, и в один конец, в тонкий, завернёт того хлопку, запалит, раздует. Как раскурится, то зажжённым концом возьмёт в рот осторожно и подует. Тогда так дуванёт. Дыму, что твоя голова, вылезет под нос. Ещё и кожухом [тулупом] накроют, если на кровати спишь... … Так закашляешься, мама не горюй! бухыкаешь, да и бухыкаешь! И слёзы катятся, как будто б били".
[55] Кибела (Цибела) — фригийская богиня, олицетворение производительных сил природы, почитавшаяся также под именем "Великой матери", или "Матери богов". Культ Кибелы, наряду с культами Митры и Исиды, широко распространился в Малой Азии, Греции, Италии, потом по всей Римской империи (с 204 до н. э. культ Кибелы как государственный был установлен в Риме).
[56] Сатурныч, смилосердься... — по мифологии, Сатурн — отец Юпитера, до него правил людьми и богами.
[57] Дать киселя (устар.) — то же, что "дать пня под сраку".
[58] Сплюндровать (малорос.) (от нем. plundern "разграблять") — разграбить, разорить; надругаться, опаскудить, обесчестить.
[59] Анахвем — анафема — (церк.) отлучение от церкви, проклятие; (прост.) употребляется как бранное слово.
[60] Сирена — в древнегреческой мифологии: полуженщина-полуптица с волшебным голосом, которым она завлекает моряков в гибельные места.
[61] Кригсмахт (нем., гол.) — вооружённые силы, войско.
[62] Ребятушки — в царской армии обычно обращение военачальников к солдатам.
[63] Поховать (малорос.) — похоронить.
[64] Скиксовать — сделать кикс, промахнуться в бильярдной игре; сплоховать, дать маху.
[65] Рунд (устар., воен.) — проверка караулов и постов, обход.
[66] Москаль — здесь: солдат.
[67] Сердюки — казаки наёмных пехотных полков на Левобережной Украине, сформированных в 70-х гг. XVII в. Сердюки содержались за счёт гетманской казны и несли охрану гетманской резиденции, военных складов и войсковой артиллерии. По мере роста антифеодального движения сердюков стали посылать на подавление народных выступлений, что вызвало отрицательное отношение к ним среди крестьян и казаков. Были распущены в 1726 г. царским правительством в связи с его политикой ограничения гетманской власти.
[68] Камрад, камарад, камерад (фр., нем., гол.) — товарищ, сослуживец, однополчанин, друг.
[69] Да будет так! (укр.).
[70] Красоуля — монастырская чаша.
[71] Сукцессор (лат.) — наследник, приемник.
[72] В чины их вывесть обещал. — Т. е. поспособствует успешному продвижению по службе. Доблестной и беспорочной службой можно было выслужить потомственное, или личное, дворянство.
[73] Вы сами матушку имели... — мать Иула, первая жена Энея, Кревза погибла во время бегства из Трои.
[74] Щитить (устар.) — защищать, оберегать.
[75] Пикет (воен.) — небольшой сторожевой отряд, застава; место, где расположен такой отряд.
[76] У Вергилия об Рамнете (у Котляревского — Рамент) читаем:

Царь и колдун был, и Турну-царю вселюбезнейший авгур,
Смерть же свою отвести не помог ему дар ясновидства!

[77] Тестамент (лат.) — завещание.
[78] Фома и Ерёма — комические персонажи в фольклоре украинского, русского и белорусского народов. Фома и Ерёма фигурируют в шутливых песнях, анекдотах, лубочных картинках.
[79] Купа (устар.) — груда, куча.
[80] Намитка (намётка) — полотенчатый головной убор замужних женщин у украинцев и белорусов, повязываемый поверх чепца.
[81] Душман (от перс. дошман "враг") — враг.
[82] Смоктать — сосать, высасывать; вытягивать мозг из кости со звуком.
[83] Слимак — монашеский слуга (Котл.).
[84] Агапий Шамрай комментирует это место так: «Слимаки — монастырские слуги... И вновь в этой строфе — яркая картина из быта бурсаков старых времён ("курокрадов"), которые добывали себе пропитание не всегда достойными способами. Интересно отметить, что для них крестьяне, у которых они воровали, суть "вражье племя" — гевалы и амалики. Согласно библии, Амалик — родоначальник амаликитянского племени, враждовавшего с евреями, а гевал — название народа арабского происхождения — гевалитян, — так же враждовавшего с Израилем. Отсюда в библии, а затем позже и в языке духовенства эти названия стали означать вообще людей "чужих", "враждебных". Причём слово "гевал" употребляли в пренебрежительном смысле — простак, грубый мужик и т. д. Это пренебрежительное отношение к мещанству и крестьянству со стороны бурсаков типично для тех времён, когда учебные заведения были изолированы, пользовались самоуправлением, и бурсаки, или "спудеи", развивали в себе профессиональную замкнутость и некоторое презрение к другим "необразованным" сословиям. (Так же, как, например, для немецких студентов средневековых университетов, все, кто не принадлежал к "учёному сословию", назывались свысока "филистимлянами", или сокращённо — "филистерами". Опять-таки библейская терминология: филистимляне — враждовавший с евреями народ)».
[85] Аугсбург — один из крупнейших европейских центров производства доспехов и оружейного производства.
[86] Накарпас — таска, потасовка (Котл.).
[87] Кал — здесь: грязь.
[88] По пояс (польск.).
[89] Волсент — предводитель конницы латинян.
[90] Ертаул (устар.) — передовой отряд, авангард; разведочный отряд.
[91] Падло — здесь: падаль, труп.
[92] Зюбрь, изюбрь, изюбр — крупный восточносибирский олень, разновидность марала.
[93] Уже знакомый бурсацкий макаронический жаргон. Дословно переводится так:

Ёб твою мать!
Грех на душу берёшь, брат!
Невинному смерть задаёшь:
Я — злодей, разбойник, больной на голову,
Судак белоглазый отмороженный!
Постой! невинную кровь льёшь.

[94] Бурт — сложенные в виде вала и укрытые для хранения овощи, корнеплоды.
[95] Лытка — бедро, голень, ляжка, икра ноги (Фасмер).
[96] Щёгла — мачта, шест в земле, маяк (Даль).
[97] Одинец — здесь: единственный ребёнок, сын.
[98] Войдот (из узбец.) — плач.
[99] Сап, или соп (сопеть) — конская (и др. животн.) болезнь, с сильными признаками насморка, который изнуряет лошадь до смерти (Даль).
[100] Ахтунг — здесь: тревога.
[101] Подьячий (устар.) — писец и делопроизводитель приказной канцелярии в Русском государстве XVI — нач. XVIII в.; мелкий чиновник.
[102] Хоть святых выноси (разг.) — говорится о чём-либо страшно непристойном, непотребном, греховном, совершенно нетерпимом, таком, рядом с чем даже в самых смелых фантазиях невозможно представить присутствие "святых", т. е. икон.
[103] Парнас — в древнегреческой мифологии: гора, на которой обитали музы и бог солнца Аполлон.
[104] Пегас — в древнегреческой мифологии конь, родившийся из туловища убитой Персеем Медузы-Горгоны. Впоследствии был укрощён Беллерофонтом, который с помощью Пегаса победил чудовище Химеру. От удара копытом Пегаса на горе Геликон возник источник Гипокрены, вода которого, по позднеантичным представлениям, вдохновляла поэтов. Отсюда выражение «оседлать Пегаса» — стать поэтом.
[105] Велел со всех со с маслобоен, Где только было, с воскобоен, Пригнать немедля тараны. — Имеются в виду "тараны" — деревянные долбни — на маслобойнях и воскобойнях, работавшие по аналогичному принципу, что и боевые тараны. Здесь продолжается начатое в IV части "Энеиды" травестийное обыгрывание, комическое уничижение оружия, боевых доспехов двух воюющих армий, отождествление их с предметами хозяйственного обихода. Вместо боевых таранов рутульцы используют долбни с маслобоен, которыми против крепостных укреплений ничего не сделаешь. Между тем в следующей строфе с их помощью войско Турна валит ворота.
[106] Геленор — троянский воин, сын лидийского царя и рабыни Ликимнии.
[107] Лык — у Вергилия Ликос.
[108] Юха, юшка — здесь: кровь.
[109] Выскалить зубы — умереть.
[110] Троюродный был Турну сват... — по Вергилию, Ремул — супруг младшей сестры Турна.
[111] Потапцы (укр.) — сухарики, которые едят с горячей ухой, молоком, водой и т. п. Потапцами также называются смазанные жиром и жареные кусочки хлеба, гренки. Во времена украинского казачества потапцами назывались своеобразные бутерброды, закуска к водке. На сковороде жарили сало, нарезанное тонкими пластами, а на этом жире обжаривали по обе стороны кусочки чёрного ржаного хлеба. Затем на гренки клали сало, посыпали измельченным чесноком и нарезанными петрушкой и укропом.
[112] Стусан (малорос.) — тумак.
[113] Колбасы — здесь: кишки.
[114] По-сербски величали веру... — т. е. ругались нецензурными словами.
[115] Голиаф — согласно библейского мифа, филистимлянский воин, великан и силач.
[116] Один дразнился Бытиясом... — у Вергилия Битиас.
[117] И с Кочубейским он Тарасом... — имеется в виду слуга великих магнатов, князей Кочубеев, которые имели имения в Диканьке, Полтаве, других местах. Котляревский хорошо знал Кочубеев и их окружение. Одному из них, Семёну Михайловичу Кочубею (1778-1835), посвятил собственноручно подготовленное издание "Энеиды" (1809).
[118] Аллюр — характер движения лошади. Аллюром — быстро, немедленно.
[119] Косуха — то же, что чекушка — четвёртая часть объёма жидкости (штофа, кварты).
[120] Сраконога — сороконожка.
[121] Келеберда — местечко Полтавского полка.
[122] Генеральный обозный — второй после гетмана чин. Ведал артиллерией, снабжением войска продовольствием и вооружением, принимал должность наказного гетмана (исполняющего обязанности в случае отсутствия, смерти, низложения гетмана). Руководил строительством укреплённых лагерей и, по обычаю, становился их комендантом. Нередко принимал командование над отдельным казацким корпусом.
[123] Тевкр — в греческой мифологии сын речного бога Скамандра (Малая Азия) — считался первым царём Трои; троянцев часто называли тевкрами.





ЧАСТИНА П'ЯТА


1Біда не по дерев'ях ходить,
І хто її не скоштував?
Біда біду, говорять, родить,
Біда для нас — судьби устав!
Еней в біді, як птичка в клітці;
Запутався, мов рибка в сітці;
Терявся в думах молодець.
Ввесь світ, здавалось, зговорився,
Ввесь мир на його напустився,
Щоб розорить його вкінець.

2 Еней ту бачив страшну тучу,
Що на його війна несла;
В ній бачив гибель неминучу
І мучивсь страшно, без числа.
Як хвиля хвилю проганяла,
Так думка думку пошибала;
К олимпським руки простягав.
Надеждою хоть підкреплявся,
Но переміни він боявся,
І дух його ізнемогав.

3 Ні ніч його не вгамовала,
Він о війні все сумовав;
І вся коли ватага спала,
То він по берегу гуляв,
Хоть з горя сильно ізнемігся;
Мов простий, на піску улігся,
Та думка спати не дала.
Скажіть! тогді чи дуже спиться
Як доля проти нас яриться
І як для нас фортуна зла?

4 О сон! з тобою забуваєм
Все горе і свою напасть;
Чрез тебе сили набираєм,
Без тебе ж мусили б пропасть.
Ти ослабівших укріпляєш,
В тюрмі невинних утішаєш,
Злодіїв снищами страшиш;
Влюблених ти докупи зводиш,
Злі замисли к добру приводиш,
Пропав — од кого ти біжиш.

5 Енея мислі турбовали,
Но сон таки своє бере;
Тілесні сили в кім охляли,
В тім дух не швидко та замре.
Еней заснув і бачить снище,
Пред ним стоїть старий дідище
Обшитий ввесь очеретом;
Він був собі ковтуноватий,
Сідий в космах і пелехатий,
Зігнувсь підпершися ціпком.

6 "Венерин сину! не жахайся, —
Дід очеретяний сказав, —
І в смуток дуже не вдавайся,
Ти гіршії біди видав;
Війни кривавой не страшися,
А на олимпських положися,
Вони все злеє оддалять.
А що мої слова до діла,
Лежить свиня під дубом біла
І тридцять білих поросят.

7 На тім-то берлозі свиноти
Іул построїть Альбі-град,
Як тридесят промчаться годи,
З Юноною як зробить лад.
Єднаково ж сам не плошайся,
З аркадянами побратайся,
Вони латинцям вороги;
Троянців з ними як з'єднаєш,
Тогді і Турна осідлаєш,
Все військо виб'єш до ноги.

8 Вставай, Енею, годі спати,
Вставай і богу помолись,
Мене ти мусиш также знати:
Я Тибр старий! — ось придивись.
Я тут водою управляю,
Тобі я вірно помагаю,
Я не прочвара, не упир.
Тут будеть град над городами,
Поставлено так між богами..."
Сказавши се, дід в воду нир.

9 Еней пробуркався, схопився
І духом моторніший став;
Водою тибрською умився,
Богам молитви прочитав.
Велів два човни знаряжати,
І сухарями запасати,
І воїнів туда сажать.
Як млость пройшла по всьому тілу:
Свиню уздрів під дубом білу
І тридцять білих поросят.

10 Звелів їх зараз поколоти
І дать Юноні на обід;
Щоб сею жертвою свиноти
Себе ізбавити од бід.
Потім в човни метнувсь хутенько,
Поплив по Тибру вниз гарненько
К Евандру помочі просить;
Ліси, вода, піски зумились,
Які се два човни пустились
З одвагою по Тибру плить.

11Чи довго плив Еней— не знаю,
А до Евандра він доплив;
Евандр по давньому звичаю,
Тогді для празника курив,
З аркадянами веселився,
Над варенухаю трудився,
І хміль в їх головах бродив;
І тілько що човни узріли,
То всі злякалися без міри,
Один к троянцям підступив.

12 "Чи по неволі, чи по волі? —
Кричить аркадський їм горлань. —
Родились в небі ви, чи долі?
Чи мир нам везете, чи брань?"
"Троянець я, Еней одважний,
Латинців ворог я присяжний, —
Еней так з човна закричав. —
Іду к Евандру погостити,
На перепутті одпочити,
Евандр цар добрий, я чував".

13 Евандра син, Паллант вродливий,
К Енею зараз підступив;
Оддав поклон дружелюбивий,
До батька в гості попросив.
Еней з Паллантом обнімався
І в його приязнь заставлявся,
Потім до лісу почвалав,
Де гардовав Евандр з попами,
Зо старшиною і панами,
Еней Евандрові сказав:

14 "Хоть ти і грек, та цар правдивий,
Тобі латинці вороги;
Я твій товариш буду щирий,
Латинці і мені враги.
Тепер тебе я суплікую
Мою уважить долю злую
І постояти за троян.
Я кошовий Еней троянець,
Скитаюсь по миру, мов ланець,
По всім товчуся берегам.

15 Прийшов до тебе на одвагу,
Не думавши, як приймеш ти;
Чи буду пити мед, чи брагу?
Чи будем ми собі брати?
Скажи, і руку на — в завдаток,
Котора, бач, не трусить схваток
І самих злійших нам врагів.
Я маю храбрую дружину,
Терпівших гіркую годину
Од злих людей і од богів.

16 Мене найбільше доїдає
Рутульський Турн, собачий син;
І лиш гляди, то і влучає,
Щоб згамкати мене, як блин.
Так лучше в сажівці втоплюся,
І лучше очкуром вдавлюся,
Ніж Турнові я покорюсь.
Фортуна не в його кишені;
Турн побува у мене в жмені;
Дай поміч! — я з ним потягнусь".

17 Евандр мовчав і прислухався,
Слова Енеєви ковтав;
То ус крутив то осміхався,
Енеїві отвіт сей дав:
"Еней Анхизович, сідайте,
Турбації не заживайте,
Бог милостив для грішних всіх;
Дамо вам війська в підпомогу,
І провіянту на дорогу,
І грошеняток з якийсь міх.

18 Не поцурайтесь хліба-солі,
Борщу скоштуйте, галушок;
Годуйтесь, кушайте доволі,
А там з труда до подушок.
А завтра, як начне світати,
Готово військо виступати,
Куди ви скажете, в поход;
За мной не буде остановки;
Я з вами не роблю умовки,
Люблю я дуже ваш народ".

19 Готова страва вся стояла,
Спішили всі за стіл сідать;
Хоть деяка позастивала,
Що мусили підогрівать.
Просілне з ушками,з грінками
І юшка з хляками, з кишками,
Телячий лизень тут лежав;
Ягни і до софорку кури,
Печені разної три гури,
Багацько ласих тож потрав.

20 Де їсться смачно, там і п'ється,
Од земляків я так чував;
На ласеє куток найдеться,
Еней з своїми не дрімав.
І, правда, гості доказали,
Що жить вони на світі знали:
Пили за жизнь — за упокой;
Пили здоров'я батька з сином,
І голь-голь-голь, мов клин за клином,
Кричать заставив на розстрой.

21 Троянці п'яні розбрехались
І чванилися без пуття.
З аркадянками женихались,
Хто так, а хто і не шутя.
Евандр точив гостям розкази,
Хвалив Іраклови прокази,
Як злого Кака він убив;
Якії Как робив розбої,
І що для радости такої
Евандр і празник учредив.

22 Всі к ночі так перепилися,
Держались ледве на ногах;
І на ніч в город поплелися,
Які іти були в силах.
Еней в керею замотався,
На задвірку хропти уклався,
Евандр же в хату рачки ліз;
І там, під прилавком зігнувшись
І цупко в бурку завернувшись,
Захріп старий во весь свій ніс.

23 Як ніч покрила пеленою
Тверезих, п'яних — всіх людей,
Як хріп Еней од перепою,
Забувши о біді своєй,
Венера без спідниці, боса,
В халатику, простоволоса,
К Вулкану підтюпцем ішла;
Вона тайком к Вулкану кралась,
Неначе з ним і не вінчалась,
Мов жінкой не його була.

24 А все то хитрость єсть жіноча,
Новинкою щоб підмануть;
Хоть гарна як, а все охоча
Іще гарнійшою щоб буть.
Венера пазуху порвала
І так себе підперезала,
Що вся на виставці була;
Косинку нарошно згубила,
Груднину так собі одкрила,
Що всякого б з ума звела.

25 Вулкан-коваль тогді трудився,
Зевесу блискавку ковав.
Уздрів Венеру, затрусився,
Із рук і молоток упав.
Венера зараз одгадала,
Що в добрий час сюди попала,
Вулкана в губи зараз черк;
На шию вскочила, повисла,
Вся опустилась, мов окисла,
Білки під лоб — і світ померк.

26 Уже Вулкан розм'як, як кваша,
Венера те собі на ус;
За діло, ну! — бере, бач, наша!
Тепер під його підоб'юсь:
"Вулкасю милий, уродливий!
Мій друже вірний, справедливий!
Чи дуже любиш ти мене?"
"Люблю, люблю, божусь кліщами,
Ковадлом, молотом, міхами,
Все рад робити для тебе".

27 І підлабузнивсь до Киприди,
Як до просителя писець.
Їй корчив разні милі види,
Щоби достать собі ралець.
Венера зачала благати
І за Енеєчка прохати,
Вулкан йому щоб допоміг:
Енеєві зробив би збрую
Із сталі, міді — золотую,
Такую, щоб ніхто не зміг.

28 "Для тебе? — ох, моя ти плітко! —
Вулкан задихавшись сказав. —
Зроблю не збрую, чудо рідко,
Ніхто якого не видав;
Палаш, шишак, панцир зо щитом,
Все буде золотом покрито,
Як тульськії кабатирки;
Насічка з черню, з образками,
І з кунштиками, і з словами,
Скрізь будуть брязкальця, дзвінки"

29 А що ж, не так тепер буває
Проміж жінками і у нас?
Коли чого просити має,
То добрий одгадає час
І к чоловіку пригніздиться,
Прищулиться, приголубиться,
Цілує, гладить, лескотить,
І всі сустави розшрубує,
І мізком так завередує,
Що сей для жінки все творить.

30 Венера, в облако обвившись,
Махнула в Пафос оддихать,
Од всіх в світелці зачинившись,
Себе там стала розглядать.
Краси пом'яті розправляла,
В волоссі кудрі завивала,
Ну п'ятна водами мочить.
Венера, як правдива мати,
Для сина рада все оддати,
З Вулканом рада в кузні жить.

31 Вулкан, до кузні дочвалавши,
Будить зачав всіх ковалів;
Свинець, залізо, мідь зібравши,
Все гріти зараз ізвелів.
Міхи престрашні надимають,
Огонь великий розпаляють,
Пішов треск, стук од молотів.
Вулкан потіє і трудиться,
Всіх лає, б'є, пужа, яриться,
К роботі приганя майстрів.

32 І сонце злізло височенько,
Уже час сьомий ранку був;
Уже закушовав смачненько,
Хто добре пінної лигнув;
Уже онагри захрючали,
Ворони, горобці кричали,
Сиділи в лавках крамарі;
Картьожники же спать лягали,
Фіндюрки щоки підправляли.
В суди пішли секретарі.

33 А наші з хмелю потягались,
Вчорашній мордовав їх чад;
Стогнали, харкали, смаркались,
Ніхто не був і світу рад.
Не дуже рано повставали
І льодом очі протирали,
Щоб освіжитись на часок.
Потім взялись за оковиту
І скликали річ посполиту —
Поставить, як іти в поход.

34 Тут скілько сотень одлічили
Аркадських жвавих парубків
І в ратники їх назначили;
Дали їм в сотники панів.
Дали значки їм з хоругвою,
Бунчук і бубни з булавою,
Списів, мушкетів, палашів.
На тиждень сала з сухарями,
Барильце з срібними рублями,
Муки, пшона, ковбас, коржів.

35 Евандр, Палланта підозвавши,
Такі слова йому сказав:
"Я, рать Енею в поміч давши,
Тебе начальником назвав.
А доки в паці будеш грати?
З дівками день і ніч ганяти
І красти голубів у всіх?
Одважний жид грішить і в школі,
Іди лиш послужи на полі;
Ледащо син — то батьків гріх.

36 Іди служи, годи Енею,
Він зна воєнне ремесло;
Умом і храбростю своєю
В опрічнеє попав число.
А ви, аркадці, — ви не труси,
Давайте всім і в ніс, і в уси,
Паллант мій ваш єсть атаман.
За його бийтесь, умирайте,
Енеєвих врагів карайте,
Еней мій сват — а ваш гетьман.

37 А вас, Анхизович, покорно
Прошу Палланта доглядать;
Воно хоть паруб'я, неспорно,
Уміє і склади читать;
Та дурень, молоде, одважне,
В бою як буде необачне,
То може згинуть неборак;
Тогді не буду жить чрез силу,
Живцем полізу я в могилу,
Ізгину, без води мов рак.

38 Беріте рать, ідіте з богом,
Нехай Зевес вам помага".
Тут частовались за порогом,
Евандр додав такі слова:
"Зайдіть к лидійському народу,
Вони послужать вам в пригоду,
На Турна підуть воювать.
Мезентій їх тіснить, зжимає,
На чинш нікого не пускає,
Готові зараз бунт піднять".

39 Пішли, розвивши короговку,
І сльози молодьож лила;
Хто жінку мав, сестру, ятровку,
У инчих милая була.
Тогді найбільш нам допікає,
Коли зла доля однімає,
Що нам всього миліше єсть.
За милу все терять готові:
Клейноди, животи, обнови.
Одна дороже милой — честь!

40 І так, питейним підкрепившись,
Утерли сльози із очей;
Пішли, марш сумно затрубивши;
Перед же вів сам пан Еней.
Їх первий марш був до байраку,
Прийшовши, стали на биваку,
Еней порядок учредив.
Паллант по армії діжурив,
Трудивсь, всю ніч очей не жмурив;
Еней тож по лісу бродив.

41 Як в північ самую глухую
Еней лиш тілько мав дрімать,
Побачив хмару золотую,
Свою на хмарі гарну мать.
Венера білолика, красна,
Курносенька, очима ясна
І вся, як з кров'ю молоко;
Духи од себе іспускала
І збрую чудную держала,
Явилась так перед синком.

42 Сказала: "Милий, на, Енею,
Ту збрую, що ковав Вулкан;
Коли себе устроїш нею,
То струсить Турн, Бова, Полкан;
До збруї що ні доторкнеться,
Все зараз ламнеться і гнеться,
Її і куля не бере;
Устройсь, храбруй, коли, рубайся
І на Зевеса полагайся,
То носа вже ніхто не втре".

43 Сказавши, аромат пустила:
Васильки, м’яту, і амбре;
На хмарі в Пафос покотила.
Еней же збрую і бере,
Її очима пожирає,
На себе панцир натягає,
Палаш до бока прив’язав;
Насилу щит підняв чудесний,
Не легкий був презент небесний;
Еней роботу розглядав.

44 На щиті, в самій середині,
Під чернь, з насічкой золотой,
Конала муха в павутині,
Павук торкав її ногой.
Поодаль був малий Телешик,
Він плакав і лигав кулешик,
До його кралася змія
Крилатая, з сім'ю главами,
З хвостом в верству, страшна, з рогами,
А звалася Жеретія.

45 Вокруг же щита на заломах
Найлучші лицарські діла
Були бляховані в персонах
Іскусно, живо, без числа,
Котигорох, Іван — царевич,
Кухарчич, Сучич і Налетич,
Услужливий Кузьма — Дем'ян.
Кощій з прескверною ягою,
І дурень з ступою новою,
І славний лицар Марципан.

46 Так пан Еней наш знаряжався,
Щоб дружби Турну доказать;
Напасть на ворогів збирався,
Зненацька копоті їм дать.
Но зла Юнона не дрімає,
Навильот умисли всі знає,
Оп'ять Ірисю посила:
Як можна Турна роздрочити,
Против троянців насталити,
Щоб викоренив їх дотла.

47 Ірися виль, скользнула з неба,
До Турна в північ шусть в намет;
Він дожидавсь тогді вертела,
Хлистав з нудьги охтирський мед.
К Лависі од любви був в горі,
Топив печаль в питейнім морі.
Так в армії колись велось;
Коли влюбився чи програвся,
То пуншу хлись — судьба поправся!
Веселлє в душу і влилось!

48 "А що? — Ірися щебетала. —
Сидиш без діла і клюєш?
Чи се на тебе лінь напала?
Чи все троянцям оддаєш?
Коту гладкому не до мишки;
Не втне, бачу, Панько Оришки!
Хто б сподівавсь, що Турн бабак?
Тобі не хист з Енеєм биться,
Не хист з Лавинієй любиться,
Ти, бачу, здатний бить собак.

49 Правдивий воїн не дрімає,
Без просипу же і не п'є;
Мудрує, дума, розглядає,
Такий і ворогів поб'є.
Ну, к чорту! швидше охмеляйся,
Збирать союзних поспішайся,
На нову Трою напади.
Еней в чужих землях блукає,
Дружину в поміч набирає,
Не оплошай тепер: гляди!"

50 Сказавши, столик ізвалила,
Шкереберть к чорту все пішло:
Пляшки і чарочки побила,
Пропало все, як не було.
Зробився Турн несамовитий,
Ярився, лютовав неситий,
Троянськой крови забажав.
Всі страсти в голову стовкнулись,
Любов і ненависть прочнулись;
"На штурм, на штурм!" — своїм кричав.

51 Зібрав і кінних, і піхотних
І всіх для битви шиковав;
І розбишак самих одборних
Під кріпость задирать послав.
Два корпуси докупи звівши,
А на зикратого сам сівши,
На штурм їх не веде, а мчить;
Мезап, Галес в другім отряді
Пішли од берега к ограді,
Побить троянців всяк спішить.

52 Троянці, в кріпости запершись,
Енея ждали вороття;
З нещастям тісно пообтершись,
Біду встрічали мов шутя.
Побачивши ж врагів напори,
У башт прибавили запори
І на валу всі залягли;
В віконця з будок виглядали
І носа вон не виставляли,
Шептались і люльки тягли.

53 У них поставлено в громаді,
Коли на їх пан Турн напре,
То всім сидіть в своїй ограді,
Нехай же штурмом вал бере.
Троянці так і учинили;
На вал колоддя накотили
І разний приправляли вар;
Олію, дьоготь кип'ятили,
Живицю, оливо топили,
Хто лізтиме, щоб лить на твар.

54 Турн, в міру к валу приступивши,
Скрізь на зикратому гасав;
В розсипку кінних розпустивши,
Сам як опарений кричав:
"Сюди, трусливії троянці,
На бой, шкодливиї поганці!
Зарились в землю, мов кроти;
Де ваш Еней — жіночий празник?
Пряде з бабами набалдашник!
Не лепсько виглянуть сюди".

55 І всі його так підкомандні
Кричали, лаяли троян;
Робили глузи їм досадні,
Гірш нівечили, як циган.
Пускали тучами к ним стріли,
А деякі були так сміли,
Що мали перескочить рів.
Троянці уха затикали,
Рутульців лайки не вважали,
Хоть битись всякий з них готів.

56 Турн з серця скриготав зубами,
Що в кріпості всі ні гу-гу;
А стін не розіб'єш лобами,
З посилку гнися хоть в дугу.
Злость, кажуть, сатані сестриця,
Хоть може се і небилиця,
А я скажу, що може й так:
Од злости Турн те компонує,
Мов сатана йому диктує,
Сам чорт заліз в його кабак.

57 Од злости Турн осатанівши,
Велів багаття розводить,
І військо к берегу привівши,
Казав троянський флот спалить.
Всі принялися за роботу;
(На злеє всякий ма охоту),
Огні помчалися к водам.
Хто жар, хто губку з сірниками,
Хто з головней, хто з фітилями
Погибель мчали кораблям.

58 Розжеврілось і закурилось,
Блакитне полом'я взвилось;
Од диму сонце закаптилось,
Курище к небу донеслось.
Боги в Олимпі стали чхати;
Турн їм ізволив тимфи дати,
Богинь напав від чаду дур;
Дим очі їв, лилися сльози,
З нудьги скакали так, як кози;
Зевес сам був, мов винокур.

59Венеру ж за душу щипало,
Що с флотом поступили так;
Од жалю серце замирало,
Що сяде син на міль як рак.
В жалю в слізах і в гіркім смутку
Богиня сіла в просту будку,
На передку сів Купидон;
Кобила їх везе кривая,
Цибелла де жила старая,
Щоб сій язі оддать поклон.

60 Цибелла, знають во всіх школах,
Що матір'ю була богів;
Ізмолоду була не промах,
Коли ж як стала без зубів,
То тілько на печі сиділа,
З кулешиком лемішку їла
І не мішалася в діла.
Зевес їй оддавав повагу
І посилав од столу брагу,
Яку Юнона лиш пила.

61 Венера часто докучала
Зевесу самою бридней,
За те в немилость і попала,
Що нільзя показать очей.
Прийшла Цибеллу умоляти
І мусила їй обіщати
Купити збитню за алтин,
Щоб тілько Зевса умолила,
Вступиться за троян просила,
Щоб флота не лишився син.

62 Цибелла же була ласуха,
Для збитню рада хоть на все;
До того ж страшна говоруха,
О всякій всячині несе.
Стягли її насилу з печі,
Взяв Купидон к собі на плечі,
В будинки к Зевсу і поніс.
Зевес, свою уздрівши неню,
Убгав ввесь оселедець в жменю,
Насупив брови, зморщив ніс.

63 Цибелла перше закректала,
А послі кашлять начала,
Потім у пелену смаркала
І дух п'ять раз перевела:
"Сатурнович, змилосердися,
За рідную свою вступися! —
К Зевесу шокала стара. —
Безсмертних смертні не вважають
І тілько що не б'ють, а лають;
Осрамлена моя гора!

64 Мою ти знаєш гору Іду
І ліс, де з капищем олтар;
За них несу таку обиду,
Якой не терпить твій свинар
На зруб я продала троянцям,
Твоїм молельщикам, підданцям,
Дубків і сосен строїть флот.
Твої уста судьбам веліли,
Були щоб ідські брусся цілі,
Нетліннії од рода в род.

65 Зиркни ж тепер на тибрські води,
Дивись, як кораблі горять! —
їх палять Турнові уроди,
Тебе і всіх нас кобенять.
Спусти їм — то таке закоють
І власть твою собі присвоють,
І всім дадуть нам киселя;
Сплюндрують ліс, розриють Іду;
Мене ж, стару, уб'ють, мов гниду,
Тебе прогонять відсіля".

66 "Та не турбуйтесь, паніматко! —
Зевес з досадою сказав. —
Провчу я всіх — і буде гладко;
Анахтем вічний — Турн пропав!"
Зиркнув, мигнув, махнув рукою
Над Тибром, чудною рікою,
Всі врозтич кораблі пішли;
Як гуси, в воду поринали,
Із кораблів — сирени стали
І разні пісні підняли.

67 Рутульське військо і союзне
Дрижало од таких чудес;
Злякалось плем'я все окружне,
Мезап дав драла і Галес.
Пороснули і рутуляни,
Як од дощу в шатер цигани,
А тілько Турн один оставсь.
Утікачів щоб переняти,
Щоб чудо їм розтолковати,
По всіх усюдах сам совавсь.

68 "Реб'ятушки! — кричав, — постійте!
Се ж ласка божая для нас;
Одкиньте страх і не робійте,
Прийшлось сказать Енею: пас.
Чого огнем ми не спалили,
То боги все те потопили,
Тепер троянці в западні.
Живцем в землі їх загромадим,
Разком на той світ одпровадим,
Богів се воля! вірте мні".

69 Великії у страха очі,
Вся рать неслась, хто швидше зміг.
Назад вертатись не охочі,
Всі бігли, аж не чули ніг.
Оставшись, Турн один маячив,
Нікого вкруг себе не бачив,
Стьогнув зикратого хлистом;
І шапку на очі насунув,
Во всі лопатки в лагер дунув,
Що коник аж вертів хвостом.

70 Троянці із-за стін дивились,
Пан Турн як з військом тягу дав;
Перевертням морським чудились,
На добре всяк те толковав.
Но Турнові не довіряли;
Троянці правило се знали:
В війні з врагами не плошай;
Хто утіка — не все женися;
Хто мов і трусить — стережися;
Скиксуєш раз — тогді прощай!

71 Для ночі вдвоє калавури
На всіх поставили баштах,
Лихтарні вішали на шнури,
Ходили рунди по валах.
В обозі Турна тихо стало,
І тілько-тілько що блищало
Од слабих, блідних огоньків.
Враги троянські почивали,
Од трусів вилазки не ждали;
Оставмо ж сих хропти соньків.

72 У главной башти на сторожі
Стояли Евріал і Низ;
Хоть молоді були, та гожі
І кріпкі, храбрі, як харциз.
В них кров текла хоть не троянська,
Якась чужая — бусурманська,
Та в службі вірні козаки.
Для бою їх спіткав прасунок.
Пішли к Енею на вербунок;
Були ж обидва земляки.

73 "А що, як викравшись помалу,
Забратися в рутульський стан? —
Шептав Низ в ухо Евріалу. —
То каші наварили б там;
Тепер вони сплять з перепою,
Не дриґне ні один ногою,
Хоть всім їм горла переріж.
Я думаю туди пуститься,
Перед Енеєм заслужиться
І сотню посадить на ніж".

74 "Як? сам? мене оставиш? —
Спитався Низа Евріал. —
Ні! перше ти мене удавиш,
Щоб я од земляка одстав.
Від тебе не одстану зроду,
З тобою рад в огонь і в воду,
На сто смертей піду з тобой.
Мій батько був сердюк опрічний,
Мовляв (нехай покой му вічний);
Умри на полі як герой".

75 "Пожди і пальцем в лоб торкнися,-
Товарищеві Низ сказав,-
Не все вперед— назад дивися,
Ти з лицарства глузд потеряв.
У тебе мати єсть старая,
Без сил і в бідности слабая,
То і повинен жить для ней,
Одна оставшись без приюту,
Яку потерпить муку люту,
Таскавшись між чужих людей!

76 От я, так чисто сиротина,
Росту, як при шляху горох;
Без нені, без отця дитина,
Еней — отець, а неня — бог.
Іду хоть за чужу отчизну,
Не жаль нікому, хоть ізслизну,
А пам'ять вічну заслужу.
Тебе ж до жизни рідна в'яже,
Уб'ють тебе, вона в гріб ляже;
Живи для неї, я прошу".

77 "Розумно, Низ, ти розсуждаєш,
А о повинности мовчиш,
Которую сам добре знаєш,
Мені ж зовсім другу твердиш.
Де общеє добро в упадку,
Забудь отця, забудь і матку,
Лети повинность ісправлять;
Як ми Енею присягали,
Для його служби жизнь оддали,
Тепер не вільна в жизні мать".

78 "Іноси!" — Низ сказав, обнявшись
Со Евріалом-земляком,
І, за руки любенько взявшись,
До ратуші пішли тишком.
Іул сидів тут з старшиною,
Змовлялись, завтра як до бою
Достанеться їм приступать.
Як ось ввійшли два парубійки,
У брам змінившися од стійки,
І Низ громаді став казать:

79 "Був на часах я з Евріалом,
Ми пильновали супостат,
Вони тепер всі сплять повалом,
Уже огні їх не горять.
Дорожку знаю я окромну,
В нічну добу, в годину сонну,
Прокрастись можна поуз стан
І донести пану Енею,
Як Турн злий з челяддю своєю
На нас налазить, мов шайтан.

80 Коли зволяєтесь — веліте
Нам з Евріалом попитать,
Чкурнем і поки сонце зійде,
Енея мусим повидать".
"Яка ж одвага в смутне врем'я!
Так не пропало наше плем'я?" —
Троянці всі тут заревли;
Одважних стали обнімати,
Їм дяковать і ціловати,
І красовулю піднесли.

81 Іул, Енеїв як наслідник,
Похвальну рацію сказав;
І свій палаш що звавсь побідник,
До боку Низа прив’язав.
Для милого же Евріала
Не пожалів того кинжала,
Що батько у Дидони вкрав.
І посулив за їх услугу
Землі овець і дать по плугу,
В чиновні вивесть обіщав.

82 Сей Евріал був молоденький,
Так годів з дев'ятнадцять мав,
Де усу буть, пушок м'якенький
Біленьку шкуру пробивав;
Та був одвага і завзятий,
Силач, козак лицарковатий,
Но пред Іулом прослезивсь.
Бо з матір'ю він розставався,
Ішов на смерть і не прощався;
Козак природі покоривсь.

83 "Іул Енеєвич, не дайте
Паньматці вмерти од нужди,
Їй будьте сином, помагайте
І заступайте від вражди,
Од бід, напраснини, нападку;
Ви сами мали паніматку,
То в серці маєте і жаль;
Я вам старую поручаю,
За вас охотно умираю", —
Так мовив чулий Евріал.

84 "Не бійся, добрий Евріале, —
Іул йому сей дав одвіт, —
Ти служиш нам не за пропале,
На смерть несеш за нас живіт.
Твоїм буть братом не стижуся
І неню заступать кленуся,
Тебе собою заплачу:
Пайок, одежу і кватиру,
Пшона, муки, яєць і сиру
По смерть в довольстві назначу".

85 І так, одважна наша пара
Пустилася в рутульський стан.
На те і місяць вкрила хмара,
І поле вкрив густий туман.
Було се саме опівночі;
Рутульці спали скілько мочі,
Сивуха сну їм піддала;
Роздігшися, порозкладались,
В безпечности не сподівались
Ні од кого ніяка зла.

86 І часовиї, на мушкетах
Поклавшись, спали на заказ;
Хропли всі п'яні на пікетах,
Тут їх застав послідній час!
Переднюю побивши стражу,
Полізли в стан варити кашу;
Низ тут товаришу сказав:
"Приляж к землі ти для підслуху,
А я задам рутульцям духу,
Гляди, щоб нас хто не спіткав".

87 Сказавши, першому Раменту
Головку буйную одтяв,
Ну дав зробить і тестаменту,
К чортам його навік послав.
Сей на руках знав ворожити,
Кому знав скілько віку жити,
Та не собі він був пророк.
Другим ми часто пророкуєм,
Як знахурі, чуже толкуєм,
Собі ж шукаєм циганок.

88 А послі Ремових він воїв
По одному всіх подушив;
І блюдолизів, ложкомоїв
Впрах, вдребезги перемізжив.
Намацавши ж самого Рема,
Потиснув, мов Хому Я рема,
Що й очі вискочили преч;
Вхвативсь за бороду кудлату
І злому Трої супостату
Макітру одділив од плеч.

89 Вблизі тут був намет Серрана,
На сього Низ і наскакав;
Він тілько що роздігсь з каптана
І смачно по вечері спав.
Низ шаблею мазнув по пупу,
Зад з головою сплющив вкупу,
Що із Серрана вийшов рак;
Бо голова між ніг вплелася,
А задня вгору піднялася;
Умер фигурно неборак!

90 І Евріал, як Низ возився,
То не гулявши простояв;
Він также к сонним докосився,
Врагів на той світ одправляв.
Колов і різав без розбору,
І як ніхто не мав з ним спору,
То поравсь, мов в кошарі вовк;
І виборних, і підпомощних,
І простих, і старших вельможних,
Хто ні попавсь, того і товк.

91 Попався Ретус Евріалу,
Сей не зовсім іще заснув;
Приїхавши од Турна з балу,
Пальонки дома ковтонув,
І тілько-тілько забувався,
Як Евріал к йому підкрався
І просто в рот кинжал уткнув,
І приколов його, як квітку,
Що баби колють на намітку,
Тут Ретус душу ізригнув.

92 Наш Евріал остервенився,
Забув, що на часок зайшов;
В намет к Мезапу був пустився,
Там може б смерть собі найшов;
Но повстрічався з другом Низом,
З запальчивим, як сам, харцизом,
Сей Евріала удержав.
"Покиньмо кров врагам пускати,
Пора нам відсіль уплітати", —
Низ Евріалові сказав.

93 Як вовк овець смиренних душить,
Коли в кошару завіта,
Курчатам тхір головки сушить,
Без крику мізок висмокта.
Як, добре врем'я угодивши
І сіркою хлів накуривши,
Без крику крадуть слимаки
Гусей, курей, качок, індиків
У гевалів і амаликів,
Що роблять часто і дяки.

94 Так наші смілиї вояки
Тут мовча проливали кров;
Од ней краснілися, мов раки,
За честь і к князю за любов.
Любов к отчизні де героїть,
Там сила вража не устоїть,
Там грудь сильнійша од гармат,
Там жизнь — алтин, а смерть — копійка,
Там лицар — всякий парубійка,
Козак там чортові не брат.

95 Так порався Низ з Евріалом,
Дали рутульцям накарпас;
Земля взялась од крові калом,
Поляк піднявся б по с а м п а с.
Но наші по крові бродили,
Мов на торгу музик водили,
І убирались на простор:
Щоб швидче поспішить к Енею
Похвастать храбростю своєю
І Турнів розказать задор.

96 Уже із лагеря щасливо
Убрались наші смільчаки;
Раділо серце не трусливо,
Жвяхтіли мокрі личаки,
Із хмари місяць показався,
І од землі туман піднявся,
Все віщовало добрий путь.
Як ось Волсент гульк із долини
З полком латинської дружини.
Біда! як нашим увильнуть?

97 Дали якраз до лісу тягу,
Бистріше бігли од хортів;
Спасались бідні на одвагу
Від супостатів, ворогів.
Так пара горличок невинних
Летять спастись в лісах обширних
Од злого кібчика когтей.
На зло, назначено судьбою,
Слідитиме скрізь за тобою,
Не утечеш за сто морей.

98 Латинці до лісу слідили
Одважних наших розбишак
І часовими окружили,
Що з лісу не шмигнеш ніяк;
А часть, розсипавшись по лісу,
Піймали одного зарізу,
То Евріала-молодця.
Тогді Низ на вербу збирався,
Як Евріал врагам попався,
Мов між вовків плоха вівця.

99 Низ — глядь, і бачить Евріала,
Що тішаться ним вороги;
Важка печаль на серце пала,
Кричить к Зевесу: "Помоги!"
Коп'є булатне направляє,
В латинців просто посилає,
Сульмону серце пробива;
Як сніп, на землю повалився,
Не вспів і охнуть, а скривився,
В послідній раз Сульмон зіва.

100 Вслід за коп'єм стрілу пускає
І просто Тагові в висок;
Душа із тіла вилітає,
На жовтий пада труп пісок.
Волсент утратив воїв пару,
Кленеть невидимую кару
І в ярости, як віл, реве:
"За кров Сульмонову і Тага
Умреш, проклята упиряга,
За ними вслід пошлю тебе".

101 І замахнувсь на Евріала,
Щоб знять головку палашем;
Тут храбрість Низова пропала,
І серце стало кулішем.
Біжить, летить, кричить щосили:
"Пеккатум робиш, фратер милий,
Невинному морс задаєш:
Я стультус, лятро, розбишака,
Неквіссімус і гайдамака;
Постій! невинную кров ллєш".

102 Но замахнувшись, не вдержався,
Волсент головку одчесав:
Головка, мов кавун качався,
Язик невнятно белькотав.
Уста коральні посиніли,
Рум'яні щоки поблідніли,
І білий цвіт в лиці пожовк;
Закрилися і ясні очі,
Покрились тьмою вічной ночі,
Навіки милий глас умовк.

103 Уздрівши Низ труп Евріала,
Од ярости осатанів;
Всіх злостей випустивши жала,
К Волсенту просто полетів,
Як блискавка проходить тучу,
Він так пробіг врагів між кучу
І до Волсента докосивсь:
Схватив його за чуб рукою,
Меч в серце засадив другою,
Волсент і духу тут пустивсь.

104 Як іскра, порох запаливши,
Сама з ним вкупі пропада;
Так Низ, Волсентія убивши,
І сам лишився живота;
Бо всі на його і напали,
На смерть звертіли і зім'яли
І голову зняли з плечей.
Так кончили жизнь козарлюги,
Зробивши славниї услуги
На вічность пам'яти своєй.

105 Латинці зараз ізробили
Абияк мари із дрючків;
На них Волсента положили
І понесли до земляків.
А буйні голови поклали
В мішок і теж з собой помчали,
Мов пару гарних дубівок.
Но в лагері найшли різниці,
Лежали битих м'яс копиці,
Печінок, легкого, кишок.

106 Як тілько що восток зардівся,
Світилка Фебова взійшла;
То Турн тогді уже наївся,
Оп'ять о битві помишляв.
Велів тривогу бить в клепало,
Щоб військо к бою виступало,
Оддать троянцям з баришком
За зроблену вночі потіху;
Для більшого ж: з троянців сміху
Велів взять голови з мішком.

107 Свого ж держася уговору,
Троянці в кріпости сидять,
Забилися, мов миші в нору,
Лукаву кішку як уздрять.
Но дать отпор були готові
І до остатнєй каплі крові
Свою свободу боронить
І нову Трою защищати,
Рутульцям перегону дати
І Турна лютость осрамить.

108 На перву рутулян попитку
Троянці так дали в одвіт,
Що Турн собі розчухав литку,
Од стиду скорчило живіт.
Звелів з досади, гніву, злости,
На глум підняти мертві кости,
На щогли голови наткнуть
Нещасних Низа з Евріалом
Перед самим троянським валом,
Щоб сим врагів своїх кольнуть.

1О9 Троянці зараз одгадали,
Чиї то голови стримлять;
Од жалю сльози попускали,
Таких лишившись паруб'ят.
Об мертвих вість скрізь пронеслася,
Вся рать троянська потряслася,
І душі смутку продались.
Як мати вість таку почула,
То тілько вічно не заснула,
Бо зуби у неї стялись.

110 А одійшовши, в груди билась,
Волосся рвала з голови,
Ревла, щипалася, дрочилась,
Мов ум змішався у вдови:
Побігла з криком вокруг вала
І голову коли пізнала
Свого синочка Евруся,
То на валу і розпласталась,
Кричала, гедзилась, качалась,
Кувікала, мов порося.

111 І диким голосом завила:
"О сину! світ моїх очей!
Чи я ж тебе на те родила,
Щоб згинув ти од злих людей?
Щоб ти мене — стару, слабую,
Завівши в землю сю чужую,
На вічний вік осиротив.
Моя ти радість і одрада,
Моя заслона і ограда;
Мене од всіх ти боронив.

112 Тепер до кого прихилюся,
Хто злую долю облегчить?
Куди в біді я притулюся?
Слабу ніхто не приглядить!
Тепер прощайте всі поклони,
Що получала во дні они
Од вдов, дівчат і молодиць;
За дивні брови соболині,
За очі ясні соколині,
Що здатний був до вечерниць.

113 Коли б мені твій труп достати
І тіло білеє обмить,
І з похороном поховати,
До ями з миром проводить.
О боги! як ви допустили,
Щоб і одинчика убили
І настромили на віху
Його козацькую головку;
Десь світ вертиться сей без толку,
Що тут дають і добрим тьху.

114 А ви, що Евруся згубили,
Щоб ваш пропав собачий рід!
Щоб ваші ж діти вас побили,
Щоб з потрухом погиб ваш плід!
Ох! Чом не звір я, чом не львиця?
Чом не скажена я вовчиця?
Щоб мні рутульців розідрать;
Щоб серце вирвать з требухою,
Умазать морду їх мазкою;
Щоб маслаки їх посмоктать".

115 Сей галас і репетовання
Троян всіх в смуток привело;
Плаксивеє з синком прощання
У всіх з очей слізки тягло.
Асканій більше всіх тут хлипав
І губи так собі задрипав,
Що мов на його сап напав.
К старій з поклоном підступивши,
На оберемок ухвативши,
В землянку з валу потаскав.

116 А тут кричать та в труби сурмлять,
Свистять в свистілки, дмуть в роги,
Квилять, брат брата в батька луплять;
В наскок яряться вороги.
Тут ржання кінське з тупотнею,
Там разний гомін з стукотнею,
Скрізь клопіт, халепа, сто лих!
Так в мідні клекотить гарячій,
Так в кабаці кричить піддячий,
Як кажуть, хоть винось святих.

117 Гей, музо, панночко цнотлива,
Ходи до мене погостить!
Будь ласкава, будь не спесива,
Дай поміч мні стишок зложить!
Дай поміч битву описати
І про війну так розказати,
Мов твій язик би говорив.
Ти, кажуть, дівка не бриклива,
Але од старости сварлива;
Прости! я, може, досадив.

118 І в самій речі проступився —
Старою дівчину назвав,
Ніхто з якою не любився,
Ні женихавсь, ні жартовав.
Ох, скілько муз таких на світі!
Во всякім городі, в повіті!
Укрили б зверху вниз Парнас.
Я музу кличу не такую:
Веселу, гарну, молодую;
Старих нехай брика Пегас.

119 Рутульці дралися на стіни,
Карабкалися, як жуки.
Турн з ярости дрижав і пінив,
Кричить: "Дружненько, козаки!"
В свою троянці также чергу
В одбої поралися зверху,
Рутульців плющили, як мух.
Пускали колоддя, каміння,
І враже так товкли насіння,
Що у рутульців хляв і дух.

120 Турн, бачивши троян роботу,
Як рать рутульськую трощать,
Як б'ють їх, не жалія поту,
Рутульці, мов в'юни, пищать;
Велів вести зо всіх олійниць,
Де тілько єсть, із воскобійниць,
Як можна швидче тарани.
Якраз і тарани вродились,
І воскобійники явились,
Примчались духом сатани.

121 Приставив тарани до брами,
В ворота зачали гатить;
Одвірки затряслись, мов рами,
І снасть од бою вся тріщить.
Турн сили вдвоє прикладає,
І тарани сам направляє,
І браму рушити велить.
Упала!.. Стуком оглушила,
Троян багацько подушила,
Турн в кріпость впертись норовить.

122 Біда троянцям! Що робити?
А муза каже: "Не жахайсь,
Не хист їх Турну побідити,
В чужую казку не мішайсь".
Троянці нап'яли всі жили
Та вмиг пролом і заложили,
І груддю стали боронить;
Рутульці бісом увивались,
Но на пролом не насовались,
А Турн не знав, і що робить.

123 Троянець Геленор одважний
І, як буряк, червоний Лик,
Горлань, верлань, кулачник страшний
І щирий кундель-степовик..
Сим двом безділля — всяке горе,
Здавалось по коліна море,
Потіха ж — голови зривать.
Давно їм в голові роїлось
І, мов на поступки, хотілось
Рутульцям перегону дать.

124 Так Геленор з червоним Ликом,
Роздігшися до сорочок,
Між вештанням, содомом, криком,
Пробралися подуть тичок.
Рутульців добре тасовали
І од рутульців получали
Квитанцію в своїх долгах.
Лик тілько тим і одличився,
Що як до Турна примостився,
То з'їздив добре по зубах.

125 Но Турн і сам був розбишака
І Лика сплющив в один мах;
Із носа бризнула кабака,
У Турна околів в ногах.
А также пану Геленору
Смертельного дали затьору,
І сей без духу тут оставсь.
Рутульців се возвеселило
І так їх серце ободрило,
Що і негідний скрізь совавсь.

126 Натиснули і напустились,
Рутульці кинулись на вал;
Троянці, як чорти, озлились,
Рутульців били наповал.
Тріщали кості, ребра, боки,
Летіли зуби, пухли щоки,
З носів і уст юшила кров:
Хто рачки ліз, а хто простягся,
Хто був шкереберть, хто качався,
Хто бив, хто різав, хто колов.

127 Завзятость всіх опановала,
Тут всякий пінив і яривсь;
Тут лютость всіми управляла
І всякий до надсаду бивсь.
Лигар ударом макогона
Дух випустив із Емфіона,
І сам навіки зуби стяв.
Лутецій б'єть Іліонея,
Циней Арефа, сей Цинея,
Один другого тасовав.

128 Ремул рутульської породи,
Троюродний був Турну сват,
Хвастун і дурень од природи,
Що ні робив, то все не в лад;
І тут начав щосил кричати,
Троянців лаять, укоряти,
Себе і Турна величать:
"Ага! проклятиї поганці,
Недогарки троянські, ланці!
Тепер прийшлось вам погибать.

129 Ми вас одучим, супостати,
Морити вдов, дурить дівок;
Чужії землі однімати
І шкодити чужий садок.
Давайте вашого гульвісу,
Я вмиг його одправлю к бісу,
І вас подавимо, як мух:
Чого прийшли ви, голодрабці?
Лигать латинськії потапці?
Пождіть — ваш витісним ми дух!"

130 Іул Енеєвич, дочувшись
До безтолкових сих річей,
Як шкурка на огні надувшись,
Злость запалала із очей,
Вхопив камінчик — прицілився,
Зажмурив око — приложився
І Ремула по лобу хвись!
Хвастун бездушний повалився,
Іул сердешно взвеселився,
А у троян дух ожививсь.

131 Пішли кулачні накарпаси,
В виски і в зуби стусани;
Полізли тельбухи, ковбаси,
Всі пінили, як кабани.
Всі роз'ярились через міру;
По-сербськи величали віру;
Хто чим попав, то тим локшив.
Піднявся писк, стогнання, охи,
Враг на врага скакав, мов блохи,
Кусався, гриз, щипав, душив.

132 Служили у троян два брати,
Із них був всякий Голіаф;
Широкоплечий і мордатий,
І по вівці цілком глитав.
Один дражнився Битіасом
Із Кочубейським він Тарасом
Коли б заввишки не рівнявсь;
Другий же брат Пандаром звався
І вищий од верстви здавався;
Та в'ялий, мов верблюд, тинявсь.

133 Два брати, грізні ісполини,
В бою стояли у ворот,
Дрючки держали з берестини
І боронили в кріпость вход.
Вони к землі поприсідали,
Троянці ж в город одступали,
К собі манили рутулян.
Рутульці зрять — навстяж ворота,
Прожогом в кріпость вся піхота
Спішить насісти на троян.

134 Но хто лиш в город показався,
Того в яєшню і поб'ють;
Битіас з братом управлявся,
Безщадно кров рутульську ллють.
Рутульці з криком в город пруться,
Як од серпа колосся жнуться.
Як над пашней хурчать ціпи,
Так ісполинськії дрючини
Мозчили голови і спини,
І всіх молотять, мов снопи.

135 Побачив Турн таку проруху,
Од злости ввесь осатанів;
Здригнувсь, мов випив чепуруху,
К своїм на поміч полетів.
Як тілько в кріпость протаскався,
Тузити зараз і принявся,
Хто тілько під руку попавсь:
Убив він з Афідном Мерона
І зо всього побіг розгона,
Де Битіас в крові купавсь.

136 3 наскоку тріснув булавою
По в'язах, великан упав;
Об землю вдаривсь головою
І кріпость всю поколихав.
Реветь і душу іспускаєть
І воздух грімом наполняєть;
На всіх напав великий страх!
Не спас ні рост, ні сила многа,
Пропав Битіас, мов стонога;
І ісполин єсть черв і прах.

137 Пандар погибель бачив брата,
Злякався, звомпив, замішавсь
І од рутульська стратилата
Якмога швидче убиравсь.
Проміж оселею хилявся,
Тини переступав, ховався,
І щоб од Турна увильнуть,
Ворота зачинив у брами
І завалив їх колоддями,
Хотів од бою оддохнуть.

138 Но як же сильно удивився,
Як Турна в кріпости уздрів;
Тогді із нужди прибодрився
І злостию ввесь закипів.
"Ага! ти, шибеник, попався,
Без зву к нам в гості нав'язався, —
Пандар до Турна закричав. —
Пожди, от зараз почастую,
Із тебе виб'ю душу злую,
До сього часу храбровав!"

139 "Ану прилізь, — Турн одвічає, —
Келебердянськая верства!
Як б'ю я — брат твій теє знає,
Ходи, тобі вкручу хвоста".
Тут Пандар камінь піднімає
І в Турна зо всіх жил пускає,
Нирнув би Турн навіки в ад!
Но де Юнона ні взялася
І перед Турном розп'ялася,
Попав богиню камнем в лад.

140 Незриму чує Турн заслону,
Бодриться, скачеть на врага,
На поміч призива Юнону,
Пандара по лобу стьога,
І вовся з ніг його зшибає,
До мізку череп розбиває;
Пропав і другий великан!
Така потеря устрашила
І серце бодреє смутила
У самих храбрійших троян.

141 Удачею Турн ободрився,
По всіх усюдах смерть носив;
Як кнур свиріпий, роз'ярився
І без пощади всіх косив.
Розсік надвоє Філариса,
В яєшню розтоптав Галиса,
Крифею голову одтяв;
Щолкав в виски, штурхав під боки
І самиї кулачні доки
Ховались, хто куди попав.

142 Троянці злеє умишляють,
Щоб преч із кріпості втікать;
Своє лахміття забирають,
Куди удасться тягу дать.
Но їх обозний генеральний
Над всіми остававсь начальний,
Серест вельможний обізвавсь:
"Куди? — вам сорома немає!
Хто чув? Троянець утікає!
Чого наш славний рід доживсь!

143 Один паливода ярує,
А вас тут стілько, боїтесь;
В господі вашій вередує
Рутульський шолудивий пес!
Що скаже світ про нас, трояне?
Що ми шатерники-цигане,
Що ми трусливійші жидів.
А князь наш бідний що помислить?
Адже ж за воїнів нас числить,
За внуків славнійших дідів.

144 Зберіться, Турна окружіте,
Не сто раз можна умирать;
Гуртом, гуртом його напріте,
Од вас він мусить пропадать".
Агу! Троянці схаменулись,
Та всі до Турна і сунулись;
Пан Турн тут на слизьку попав!
Виляв, хитрив і увивався,
І тілько к Тибру що добрався,
То в воду стриб — пустився вплав.