От войны вселенная качается

Взахлёб

Мой череп раскололся, как орех,
зато я навсегда  запомнил всех,
с кем вместе землю рыл в одном окопе
в мечтах фашистов  гнать  по всей Европе,
и победив, пожить затем  взахлёб…

но  пуля продырявила мне лоб,
когда пошли  в атаку на врага.

А Шурке, коли  жив ещё пока,
мои, поди, сгодятся сапоги -
у нас ведь с ним один размер ноги.
***
Левша
…И если честно, в смысле, если что,
и чёртов фронт дыряв, как решето,
повел бы я себя, ну не героем,
так хоть не трусом?
Драпать легче строем,
как и геройствовать, когда плечом к плечу…

И я собой за Родину плачу.

А если ранят, через медсанбат
вернусь в село, где буду нарасхват.
И что с того, что правой нет руки,
ведь я, левша, вернулся все-таки.
 ***
Без наград

Нехай сама закончится война.
Без жертв.
И подвигов.
Так, скажешь, не бывает?
Подстрелят в день победный
и – хана,
не вывезет солдатская кривая.
А не угробят, буду только рад.
В пилотке пыльной, как в венке лавровом,
вернусь домой, пусть вовсе без наград,
да на своих двоих, почти здоровым.
Не будет, верно, в том моей вины.
Ну вот такой живучий и везучий.
И станет всё почти, как до войны,
да нет, сытней и даже много лучше.
Чтоб по гудку – на ламповый завод.
И встретить женщину хорошего питания,
забывшись в счастье меленьких забот,
почти поверив в нежность мироздания.

***
После войны

На кухне было суетно и тесно,
по радио играл бравурный марш,
а бабушка раскатывала тесто,
а мама заправляла луком фарш
и по привычке заправляла нами
( мы  - это я и две мои сестры)...
Соседка подтянулась с дочерями
и грушевой настойкой от хандры.
Потом все женщины вокруг стола стояли,
стаканами дырявя кругляши.
А дед в углу чинил свои сандали,
на всю семью единственный мужик.
Слепили споро штук пятьсот пельменей.
Эх, заглотить зараз бы эдак сто!
А  Альма втихаря загрызла веник
и съела б все,  пусти её на стол.
А  папа нам с портрета улыбался.
А дед качал устало головой,
курил «Казбек» и будто удивлялся,
что он еще маленечко живой.
 ***
Рыжие ботинки
 
Я вдруг представил, сидя на привале,
что вырос возле мюнхенских пивных,
и вот меня обрили и призвали
строчить по нашим с ихней стороны.
Ну, то есть те – теперь как будто наши,
а наши, значит, злейшие враги,
и Фритцем звали моего папашу,
и у меня немецкие мозги.
Фельдфебель выдал рыжие ботинки,
и сам он рыж, как прусский таракан,
и здоровущий, прямо как с картинки
(сержант наш, впрочем, тоже великан).
А мы воюем при любой погоде
под Прагой, под Берлином, под Москвой,
уже не помню, только будто вроде
сражаюсь я с дивизией родной
от взвода своего неподалёку.
С боекомплектом полный нормалёк.
И я скосил из шмайссера Серегу,
как будто бы косой его подсёк.
Ну что ж, один убит, по крайней мере.
А не вставайте на моем пути!
Но понимаю – его маме Вере
я похоронку должен принести.
А вот и сам в себя затем стреляю,
и кто кого убил – я не пойму,
своих-чужих уже не разделяю,
и чужд уже себе я самому...
 
Года пройдут-проглотятся, как слёзы,
и я, старик, в последний выходной,
хоть и c утра, немного не тверёзый,
опохмеляясь на углу в пивной
и собирая память по крупинке
(вокруг берлинцы или москвичи?),
вдруг вспомню эти рыжие ботинки.
Да нет, на мне же были кирзачи.
***
Портрет отца
 
Был май.
               Вблизи Садового кольца
в колонне  без начала и конца
я нес портрет погибшего отца,
отставив дачу.
А рядом шли такие же, как я,
ИХ возвращая из небытия,
и мне казалось, будто мы семья,
идём  и плачем.
 
Вдруг грянул ливень.  Всё равно идём
своим давно намеченным путём,
плотней, ещё плотней,  к плечу плечом.
Промокли кеды.
А иностранцы смотрят-не поймут,
Зачем нам и портреты, и маршрут?
Но мы дойдём – и гитлеру капут
в наш  День Победы!
 
Потом, уже на даче, у крыльца,
дождался я вопроса от юнца:
что толку мне в портрете мертвеца?
 
Мой милый мальчик,
пойми простую вещь ты, наконец,
пока его несу – он не мертвец.
Он Родины солдат. Он мой отец.
И не иначе...
***

Я мечтал в счастливом детстве
 оказаться на войне,
пострелять по глупым фрицам…
той войны давно уж нет.
И над фразой потешался:
 «лишь бы не было войны».
А попал бы – обосрался?
Я не знаю, пацаны.
***

Без оглядки

Вековать бы  понемножку…
или разом, в один миг,
 чтоб совсем не понарошку,
 к главной цели — напрямик.


Золотая середина
не сгодится ни фига.
Скажешь — Богу всё едино…

Ну а если — на  врага?

Значит, надо без оглядки.
Кто был храбр, а кто был лют.

Жизнь спасешь  своим  ребяткам.
И не  страшно, коль убьют.
***

Снайпер

От войны вселенная качается.

 А парней не нарожаешь впрок…

Тот солдатик верит, что сражается
за свободу, правду и добро.

Но и я уверен в том же самом —
что живу на светлой стороне,
zа детей бьюсь, zа жену, zа маму,
zа святую память о войне,
где погибли оба моих деда.

Ведь, наверно, и солдата дед
воевал за общую победу…
честный подвиг, праведный обет.

Как же получилось, что их внуки
смотрят друг на друга сквозь прицел.

Цепкий взгляд у снайпера — к разлуке.
Так замри в ночи — и будешь цел.

Он же, закурив, вдали шевелится.
Я на мушку огонёк возьму.

Надвое добро никак не делится.
Мне оно сгодится самому.