Дом в деревне Калинино

«Тройная формула человеческого бытия: невозвратимость, несбыточность, неизбежность – была ему хорошо знакома.» дар , Владимир Набоков

За последние буквально месяц бабушка сильно сдала, мама не могла ей дозвониться, приехала, взяла ключи, ее нашли на полу с включенным газом, вызвали врачей, до этого она жила самостоятельно, ее только навещали и покупали продукты, 94 года, врачи сказали дименция. Я приехал и по сравнению с последним разом, когда у нее был, она превратилась в ребенка. На кануне я поссорился с родителями, в частности с отцом. Уехал с дачи. Бабушка когда меня увидела спросила это Женя? Нет, это Юра. — Вы мои хорошие, как я вас люблю, стала причитать бабушка, я это часто слышал по телефону. Помню бабушка говорила: характер у тебя некудышный, как у папы. Жизнь подкидывает новые сложные вещи или чему то учит. Пандемия, потом война. В пандемию умер мой тренер, я подумал, что теперь нет человека, который помнит и знает и может напомнить меня с такой стороны где я Сам, настоящий. Моя бабушка еще один человек, который видит людей и может сказать про какого то приятеля это не друг, а дружок, дружба дружбой ( у него) а денюшки врозь. Как я буду жить без таких людей, нужно становится сильнее? Сегодня слушал разговор об образовании племянницы моего старшего брата, он давно не работает, дети … живут по инерции, навещали бабушку, сделали презентацию своей семьи. Я не вижу у нее никаких способностей, без ЕГЭ и денег, макдональс? Моей дочери исполнилось 17 лет на прошлой неделе, сложная ситуация , куда она будет поступать? Она меня заблокировала ВКонтакте, но я увидел, что она учится в художественном колледже? Мамино влияние? Про образование ее мамы я молчу. Шарашка?Разговаривал с адвокатом. Родственники , то есть мы —делили через суд дом, два брата и дочь, дети бабушки. Истрия нашей семьи или деревни описывает в нескольких книгах, которые я читал, проводя лето на даче, Коллекционер Джона фаулза про средний класс и нуворишей, обсуждали с тетей сидя на крыльце, у нее вечный конфликт с бабушкой, когда она пришла в семью она была молодой невестой; мы так часто сидели на крыльце, с ней и с моими младшими двоюродными братьями…сейчас  это крыльцо относится к дядиной половине дома, на нем раньше сидел мой кот Мурзик и ждал, когда я приеду, несколько лет назад он умер от старости. Фолкнер Шум и ярость, про поток сознания деревенской жизни, я хотел стать писателем, а потом мне дали эту книгу и она стала номер один, типа любимый писатель. Раньше приезжала машина и привозило молоко, с крайнего дома приходил за молоком мальчик Илюха, у него было что—то вроде дцп. Голоса, детские игры, костер в лесу, поле озеро и дети росли. До этого был любимый писатель Набоков, Дар, я вспоминал это стихотворение стихотворение до войны и иммигрантскую ностальгию по родине, когда хотел уехать. Расстрел
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
До войны я думал я живу в России, мне не нужно представлять березы, поля… я здесь .. но полетели самолеты… Как обычно в День Победы в сторону Москвы.. березы год назад спилили на участке, раньше когда я засыпал можно было представить весь космос, ветки берез качались в окне и было пару лет когда на них ночью прилетали совы и кричали.
Мир не заканчивается на моей деревне, как можно подумать считают родственники, я стал думать об иммиграции, сша, продолжил чтение на даче, открыл для себя писателя Джона Стейнбека Гроздья гнева, услышал фамилию в интервью дудя, скачал но не дочитал, потерялся файл, в 12 году когда рухнул мой роман (“Я с ней познакомился в июне 1916 года. Ей было года двадцать три. …Из-за нее я едва не забыл бабочек и вовсе проглядел русскую революцию.» Дар, Набоков)открыл для себя Бунина, жизнь Арсеньева, у меня тоже на столе стоит икона, да пожалуй на философский пароход я не пришел бы фейс контроль.. вообще смысл интеллигенции , да гуманитарные знания расширяют кругозор и вообще можно учиться разным взглядам и ценностям но в экстренной ситуации сейчас что этотдает? Я не из творческой семьи как у меня спрашивали на собеседованиях, мои родители были инженерами, дяди водители,,, жаль с бабушкой я не смогу обсудить фотографии которые у нее есть и родословную …в 40 лет я выбираю в Авито себе эндуро  мотоцикл, потому начался сезон. Моя детская мечта, В детстве ночами я ездил по окрестностям на восходе, иногда бабушка ждала в своей комнате, с окном выходом на крыльцо, в которое когда я был маленький заходил кот васька и мы жили всей семьей в одной комнате, а еще раньше мама мне читала перед сном книги, краснея на моментах где были взрослые сцены, а они та были, потому что я любил Фентези.

«Опишем: вопросительно тревожную улыбку матери, только что поставившей мне градусник (чего она не доверяла ни дядьке, ни гувернантке). «Что же ты так окапутился?» – говорит она, еще пробуя шутить. А через минуту: «Я уже вчера знала, что у тебя жар, меня не обманешь». А еще через минуту: «Сколько, думаешь, у тебя?» И наконец: «Мне кажется, можно вынуть». Она подносит раскаленный градусник к свету и, сдвинув очаровательные котиковые брови, которые унаследовала и Таня, долго смотрит… и потом, ничего не сказав, медленно отряхнув градусник и вкладывая его в футляр, глядит на меня, словно не совсем узнает, а отец, задумавшись, едет шагом по весенней, сплошь голубой от ирисов…» Дар, Владимир Набоков.

«Быть может, когда-нибудь, на заграничных подошвах и давно сбитых каблуках, чувствуя себя привидением, несмотря на идиотскую вещественность изоляторов, я еще выйду с той станции и, без видимых спутников, пешком пройду стежкой вдоль шоссе с десяток верст до Лешина. Один за другим, телеграфные столбы будут гудеть при моем приближении. На валун сядет ворона, – сядет, оправит сложившееся не так крыло. Погода будет вероятно серенькая. Изменения в облике окрестности, которые я не могу представить себе, и старейшие приметы, которые я почему-то забыл, будут встречать меня попеременно, даже смешиваясь иногда. Мне кажется, что при ходьбе я буду издавать нечто вроде стона, в тон столбам. Когда дойду до тех мест, где я вырос, и увижу то-то и то-то – или же, вследствие пожара, перестройки, вырубки, нерадивости природы, не увижу ни того, ни этого (но все-таки кое-что, бесконечно и непоколебимо верное мне, разгляжу – хотя бы потому, что глаза у меня все-таки сделаны из того же, что тамошняя серость, светлость, сырость), то, после всех волнений, я испытаю какую-то удовлетворенность страдания – на перевале, быть может, к счастью, о котором мне знать рано (только и знаю, что оно будет с пером в руке). Но одного я наверняка не застану – того, из-за чего, в сущности, стоило городить огород изгнания: детства моего и плодов моего детства. Его плоды – вот они, – сегодня, здесь, – уже созревшие; оно же само ушло в даль, почище северно-русской.»  Дар, Владимир Набоков

«Нам даже думается, что может быть именно живопись, а не литература с детства обещалась ему, и, ничего не зная о теперешнем облике автора, мы зато ясно воображаем мальчика в соломенной шляпе, необыкновенно неудобно расположившегося на садовой скамейке со своими акварельными принадлежностями и пишущего мир, завещанный ему предками.»  Дар, Владимир Набоков

«Она тогда приехала к нему на две недели после трехлетней разлуки, и в первое мгновение, когда, до смертельной бледности напудренная, в черных перчатках и черных чулках, в распахнутой старой котиковой шубке, она сошла по железным ступенькам вагона, посматривая одинаково быстро то себе под ноги, то на него, и вдруг, с лицом искаженным мукой счастья, припала к нему, блаженно мыча, целуя его в ухо, в шею, ему показалось, что красота, которой он так гордился, выцвела, но по мере того, как его зрение приспособлялось к сумеркам настоящего, столь сначала отличным от далеко отставшего света памяти, он опять узнавал в ней все, что любил: чистый очерк лица, суживающийся к подбородку, изменчивую игру зеленых, карих, желтых восхитительных глаз под бархатными бровями, легкую, длинную поступь, жадность, с которой она закурила в такси, внимание, с которым вдруг посмотрела – не ослепнув, значит, от волнения встречи, как ослепла бы всякая – на обоими замеченный гротеск: невозмутимый мотоциклист провез в прицепной каретке бюст Вагнера; и уже, когда приблизились к дому, прошлый свет догнал настоящее, пропитал его до насыщения, и все стало таким, каким бывало в этом же Берлине три года назад, как бывало когда-то в России, как бывало и будет всегда.» Дар, Владимир Набоков