Фьёдельфельд и Царство Мабберат

Снега обжигали мне руки, а ветер лицо испещрял
Морщинами первыми, воем баюкая белый простор.
Я шёл, рассекая собою поток кристаллических жал,
Укутанный в мех с головою, погоде давал я отпор.
Вдруг, в белой степи, с удивленьем, я вижу: чернеет преграда
На холме вдали, окружённом забором заостренных кольев.
Там чёрные стены из брёвен турят непогоду из града,
Пока дальнозоркие башни следят за покоем предгорья.
Покуда к холму приближался, навстречу три всадника конных
Направились клином ретивым чрез ветром расчёсанный снег.
Я меч обнажил перед ними, лишь только направив на оных,
Оставил надежду на скорый от всадников резвый побег.
Главарь, ощетинившись сталью кривого, как серп, ятагана
Летел в мою сторону вихрем на мощном чагравом коне.
Я ловко скользнул под копыта, к земле, уклонившись от раны.
Мечом подрубил сухожилья на конской передней ноге!

Скакун обезумел от боли, споткнулся и рухнул на землю.
Взвалившись на всадника телом, конь впредь обездвижил его.
Изрядно тогда разбежавшись и меч свой разящий нацелив,
Отпрыгнув от конского крупа, чтоб меч занести высоко,
Я, будучи в воздухе телом, в прыжке дотянулся до шеи
Второго наездника, сталью скользнув под доспехом врага.
Кровавым фонтаном умывшись, сразил я второго злодея,
Артерии вражеской кровью окрасил в багровый снега.
Коня осадив, всадник третий назад поскакал боязливо.
Добив главаря и кобылу, я лошадь второго догнал,
На землю холодную тело, застрявшее в стремени, скинул,
До стен городских идти рысью дал лошади строгий сигнал.
Конь быстро дошёл до ограды, бездумную голову спасшей
Того беглеца, что сокрылся от гнева богини Венидур.
Представ пред воротами смело, возвысил свой глас я до башен,
В которых был пост караульных, по первому внешнему виду.

«Уж так ли встречают несчастных, чьи ноги замёрзли от ветра?
Что ж град ваш высокий боится бродягу погреться впустить?
Я странник, что вышел из Урсов, что в поисках мудрости тщетно
Гуляет под Солнцем великим, кормя молодецкую прыть».
— Так крикнул я сторожам чутким и ждал, что мне скоро ответят.
Открылись стальные ворота под звуки тяжёлых цепей.
На лошади чинно я въехал за чёрные стены при свете
Морозного солнца в закате, представ пред глазами людей.
Дружина из дюжины воинов тотчас окружила, смыкая
Доспехов кольчужную серость пред гостем доселе незванным.
Уж думал, что ради убийства солдаты меня поджимают,
Но слышится поодаль громкий звук голоса рога командный.
Ряды саблерукие тут же по стороны дружно разверзлись
Даруя проход для кого-то, кто гордо стоял позади.
Размеренным царственным шагом, как в цикле сокрытых мистерий,
Ко мне приближалась фигура в одежде, что носят вожди.

В холодно-лиловой тунике, изрезанной злата узором,
Под сопровождением древней, горбатой, безглазой старухи,
Явился пред мною властитель в серебряной маске, от взоров
Скрывающей лик от народа иль прячущей князя недуги.
«Приветствую в Царстве Покорных, в столице земли Мабберат!
Здесь город смиреннейших воинов, что ходят под богом Мифра.
Нет праздности в стенах высоких, здесь каждый хранит целибат,
Чтоб верой и плоти смиреньем очистить себя от греха.
Я — Царь Безымянный, спаситель, что Богом возвышен на троне,
Веду за собою народ мой, мечом и огнём защищая
Мифры святочистые власти, поскольку язык его воли
Во мне воплотился, как в сыне, и воля та вечно живая!
Прости моих воинов, о странник! Не даром ты их покарал.
Уж коли силён ты как буйвол и храбростью не обделён,
Не хочешь ли быть в моём войске и славы пьянящий бокал
Вкусить вместе с нами в сраженьях под знаком Мабберских знамён?»

— Так молвил в тот день Безымянный и знаком позвал меня вслед.
На лошади следуя Князю чрез площадь, где были палатки,
Дружины военной кострища топили истоптанный снег,
Я встретил знакомого воина, что в бегстве укрылся от схватки.
Пред маленьким идолом стоя, рыдая, он был на коленях.
Раздетый, на снеге пред всеми, он плетью хлестал по себе.
Удар за свистящим ударом, и болью в раздувшихся венах
Страдание в мышцах дрожало на красной от крови спине.
«Не горечь проигранной битвы им движет в деянии этом,
Но жертва священною болью за ярость, что в бое явил
С тобою под стенами града. Страсть гнева для нас под запретом,
Как чувство, что тратит безмерно источники праведных сил».
— Сказал Безымянный властитель и знаком мне путь указал
К высокой цветастой палатке, стоящей при страже на входе.
Я, спешившись, бесцеремонно явился в сверкающий зал,
В шатёр благовонием полный, где быт неподвластен погоде.

По центру палатки стояла, вбирая лампадную копоть,
Плита, роста в два человека, с резным силуэтом на ней.
У образа сколоты очи и руки от пальцев по локоть.
То видно был идол могучий, владыка для местных людей.
«Мифра пред тобою, о путник. Сей Бог есть наш мудрый отец.
Его мы подняли в пустыне. Чьим был он, не ведомо нам,
Пророки седые вещали, что это могучий творец.
Народ наш Мифре Благоносцу теперь есть и тело, и храм.
Ты, коли желаешь, чти смело богов своих старых при нас,
Вступай в наше войско, сражайся за славу и злато племён,
Что мы побеждаем нередко, под стенами градов толпясь».
— Так Царь Мабберата промолвил, и я был весьма впечатлён.
Тогда, перед идолом стоя, я клятву дал князю, чьи очи
Из-под металлической маски сверкали божественной властью.
Свидетелем стала старуха, слепая, что видно пророчит
Царю Безымянному судьбы и племя хранит от напастей.

Так стал я причастен к той силе, в которой нет места герою.
Доспех одинаковый, лица незримы под слоем брони.
С запалом я бился и грабил, солдатскою брагой хмельною
Храбрился пред битвой иною, чтоб меньше чураться резни.
Пять лет Мабберата я знамя в кровавых сражениях славил,
Нёс меч по разрушенным сёлам, что дань не желали платить.
Я видел песчаные дали, где враг был сокрыт и неявен;
Там жизни от жара и жажды порой обрывается нить.
Венидур, богиня лесная, дарила мне праведный гнев,
Чтоб кровью платил ей солёной из взрезанных вражеских шей.
Ни разу в долгу перед нею я не был. В боях преуспев,
Я стал уж главою отряда в пол сотни здоровых мужей.
Вот только, все конные воины, чуть жаркий закончится бой,
Себя истязать начинали кнутом и молиться Мифре,
Как стал им учить, что природу смирить не удастся мольбой;
Но те были слишком упрямы, и мало кто верили мне.

Вождю ж Безымянному вера не гасла в солдатах ни разу,
Он был для них гласом небесным, пред ним они падали ниц.
Вершил он моленье в обрядах, всё войско в совместном экстазе
Рыдало под царственный голос, как сборище жалких девиц.
«Вот власть, что спасает народы! Вот сила, что не по зубам
Рождённому женщиной вовсе на этой прекрасной земле.
Хочу эту царственность выкрасть, примерить, а там уж отдам
Кому-нибудь, если мне станет под маскою не по себе».
— Подумал я раз, сидя ночью пред тусклым походным костром.
Учить стал отряд свой идее, что Бог их один — не единый,
Что духом Венидур служила Мифре, в его теле живом,
Которое есть всё на свете и волею будет всемирной.
Вещал им, что Мифра есть тяга всего к хаотической смерти,
Но воля всего ко спасенью — Винидур зовётся, и мир,
Сбегает от самозабвенья; Сам рушит рождённые тверди,
Пакуя в материю жизни, а в жизни — души эликсир.

В то жаркое лето мы встали под стены великого града,
Из камня возвысились башни средь жёлтых песчаных холмов.
Князь молвил, что будет он нашим, не сдержит мощнейшей осады,
Но вдруг оказалось, что город держать оборону готов.
Кипящею, чёрной смолою, что только на темя прольётся,
Как лопает кожу до кости и, выпарив влагу из вен,
Варёною кровью и мозгом плескает в других ратоборцев,
Нас жгли у подножия града с высоких и каменных стен.
Тогда подозвал Безымянный меня в свой просторный шатёр,
Речь молвил он после атаки сокрыто от лишних ушей:
«Ты служишь мне долго и верно, ты смел и довольно хитёр,
Сундук твой наполнен уж златом, пестрит красотою камней.
Отряд твой с себя не смывает страданием тягостный грех,
Но двух богов сразу он славит, по странным советам твоим.
Тот град, под которым стоим мы, был некогда более всех
Величием славен и мощью, красою был неповторим.

Зовётся он Истерменеей, столицею тонких искусств.
Мыслителей царство, где властью мудрейшие люди владели.
Им умствовать стоило в меру и вместо возвышенных чувств
Будить в себе силу к сраженьям, но это они не успели.
Теперь же, от силы там сотни последних оставшихся воинов,
Нас больше в два раза, но стены хранят их, как панцирь жука.
Ты должен пробраться вовнутрь и выяснить скрытно, без боя
Как много у них есть запасов, и где стена в меру тонка».
Чуть только услышал я имя земли, на которой стоим мы,
Слова из преданий отцовских возникли в моей голове.
Легенды гласили, что Урсы, народ мною пылко любимый,
Был Истерменейскою ратью, заблудшей в болотистой тьме.
Я виду не подал, поклоном ответил на царский приказ.
Ждал ночи, готовил одежды, точил свой прославленный меч.
Отправился, будучи с тьмою, густою, хоть выколи глаз,
Единым, при том избегая с дружиною всяческих встреч.

К стене подошёл я с востока, скрываясь средь кольев во рве,
Что в круг опоясывал город, и трупами полон был тот.
Стеной меж и выступом башни, подобно я горной козе
Цеплялся за щели руками, пока не пролез через ход
Бойницы для лучников зорких, и в миг осмотрелся вокруг.
Дозорных не видно пока что. Я вниз по ступеням сбежал
Во тьму укрепленья из камня и там, словно хищный паук,
Под лестничной тенью укрылся. Раздался грохочущий гвалт.
Погоня! Заметен был слишком, пока по ступеням бежал.
Семь воинов за мной устремились, в глубь города бросился я.
Шуршали по воздуху стрелы, атаки пронзающих жал
Вокруг заискрили по стенам, взрываясь о твердь кирпича.
Спас тёмный меня переулок. Я юркнул под тканный завес,
Сокрывший меня в помещеньи. Враг мой миновал стороной.
Солдаты будили весь город и шум был до самых небес,
Но я же решил оглядеться, в чьих стенах тревожу покой.

Три искры огнива, и факел, тихонечко ночь веселя,
Потёмки углов открывает для взора незваного гостя.
Широкие полки и свитки на них окружили меня,
Огарки свечей под ногами белели во тьме, будто кости.
Внезапно раздавшийся шорох в углу за моею спиной
Заставил меня развернуться и выхватить дедовский меч.
Дрожащий старик укрывался в углу за корзиной большой.
Уж было хотел я седому беззубую голову ссечь,
Но тот произнёс боязливо, руками спасая главу:
«Нет, Урс! Этот меч недостоин крови из тщедушных телес!
Я скрытно за стены обратно тебя отвести ведь смогу,
Но коль безголовый останусь, не буду достаточно резв».
Недолго я думал и поднял несчастного с пыльного пола.
Я был изумлён несказанно, что выведал он мой народ.
Желанием выяснить, как же, я был всеобъемлюще полон,
Расспрашивал старца учтиво, и слушал внимательно тот:

«Как выведал, хитрый старик, что род мой от Урсов идёт?
Во мне примечательны слишком узоры на теле моём?
То правда ли, что мы потомки, живущие в царстве болот,
Величия Истерменеи, иль глупо друг другу мы врём?»
Тут старец прошествовал в залу, меня подозвал за собою
В лежащие дальше в потёмках покои, под низкий портал.
Узрел я высокие стены, пестрящие фресок красою,
Лепнинные белые своды, каких я ещё не видал.
«Твой меч был исполнен искусно под молотом здешних кузней.
Узнал это я по рисунку на старом изящном клинке.
Вы, Урсы, нам есть плоть от плоти. Потомки великих князей
Оставили Истерменею, отправившись вдаль по реке.
Так знай же, что меч твой и тело — одна в сути славная сталь,
Что десять веков уж ржавеет в болотах далёких краёв.
Ты истерменейского рода вновь стал, коль отверзнувши ларь
Взял в руки оружие древних, великих и мудрых отцов.

Меня называют Эсофус, я знания древних храню.
Всё то, что спасли от Алкандцев, всё то, что смогло уцелеть,
Доверено мне оно было, но предано много огню.
Теперь же, мечом Мабберата всему уготована смерть».
— Промолвил мудрец староликий и к фрескам мой взор обратил.
Я видел истории древних, сейчас именами которых
Украшены в Урсланде камни над сыростью старых могил.
Пред мною сражения, боги и люди в отчаянных спорах
Друг с другом неистово бились и падали в яркой крови.
Былины, ожившие в краске, пролились слезами из глаз
Жестокого Урса. Я слушал легенды до первой зари
Из уст старика, что охотно повёл предо мною рассказ.
Под утро, в просторной корзине, гружёной на спину осла
Эсофус отправил чрез стену меня до знакомых шатров.
Я ехал в раздумиях горьких, желая, чтоб воля спасла
Чудесную Истерменею от острых Мабберских клинков.

Князь встретил меня без охраны, в шатре перед камнем Мифры.
Глаза любопытно блестели под солнечной маской вождя.
Старуха, ослепшая жрица, чьи очи давно уж пусты,
Зажгла благовония в чаше, пред идолом руки взнося.
«Ну что ж предо мною стоишь ты, молчишь о секретах своих?
Поведай, как нам подобраться к стене, да с какой стороны!»
— Ко мне обратился Властитель, держа пред собою драгих
Монет убедительный свёрток, тяжёлый под весом цены.
«Последняя жертва искупит весь гнев, что явил Мабберат!
Пусть Мифра — бог власти отныне, насытится кровью сполна.
Венчаю его я с Венидур. Сей тайный сакральный обряд
Вершу в одиночку, власть князя мне веном теперь отдана!»
— Промолвил и в яростном гневе я выхватил лезвия сталь.
Мечом, под сверкающей маской, скользнул смертоносный металл!
Кровавые брызги на идол я бросил, как мастер поталь
Бросал на прекрасные фрески, что я накануне видал.

Владыка упал без движенья, старуха, поняв, что стряслось,
В мгновение остолбенела и слушала, что я вершу.
Я снял с Безымянного маску, увидев лицо его вскользь
Покрытое шрамами битвы, такими, что сам я ношу.
В одежды Царя облачившись и лик солнцевидный надев,
Верховного голову бросил у идола каменных ног.
Ведунья, смиренно склоняясь в тяжёлой своей слепоте,
Промолвила тихо, что слышать едва её кто-либо мог:
«Не первым он был, кто пред нами вещает закон из-под маски.
Не будешь последним ты тоже, коль принял теперь эту власть».
Я молча проследовал мимо и вышел на свет без опаски,
Кровавых одежд не смущаясь, стал войско своё собирать.
Войска Мабберата склонили колени при виде царя,
Я был теперь гласом закона для сотен послушных мечей.
Но стоит теперь их просеять, чтоб те, кто услышал меня,
Не Царству отныне служили, но власти, что много сильней.