пепельная песня

тело закрылось,
когда я ему пропел пепельную песню.
она была и каторгой для наваждения,
и плоть падала, как конверт,
в разлагающиеся руки. свет проходил по дороге,
и твердый камни свершали что-то в пустоте.
бес плешивый гнал свое нутро,
и врата открылись, чтобы пропить уныние.
свет упал на небеса, и мы услышали,
как пасется агнец.
аркан замкнулся. и грубые лани описали невозможную
дугу. кара совратилась в невозможном,
и только сталь лепетала о наказании,
о сивухе и роддомах.
различные весла колебались во тьме,
и темный всадник засыпал под гам лодки.

кара ждала в наверстанном ожидании,
и черные линии шли по телу, как по граням,
и стекло визжало,
и фольга свисала над лицом,
когда ужи упали в храм.
скотская извилина обнажила и плоть,
и душу, и страдание души.
полный набор сталактитов завизжал,
и черный ангел открыл зубы для поступка.
карими очами блеснуло небо,
и теплый ангел свистнул в полутьме,
срывая все недельные маски.

свист доносился из пурги,
и тело было нашим утешением,
кода мы его обнимали средь ливня.
горсти ангелов открыли кошелек,
черное небо свело ногу,
и путь озарился в стезе.
карман наполнился безумием,
и теплые ладони свернули очи.
скромная часть спело ждала,
чтобы быть, как главная дуга,
в храме океана.

труды пальца были в недуге,
и теплое небо столкнуло и вишню,
и очередь, и молнию,
и модные пары.
козни света повернули голову,
святой восток обернулся в малом,
теплое тело свило свиток,
корни ночи скатились в пропасть забвения.
так начались и обнимания,
и яростные тела,
не забытые ни для себя, ни для других.
корни выпили плоть,
темень сшила и чувство,
которое витало в пустоте,
и атавизм градусника, который вышивал
в неограненном сознании.