В родимом пятне окна

прямой  плавник  в  распоротом  стеклом  окне,
упоротые   глаза  дыма,
и  алчный   блеск  углей
ласкают  ветру  спину,
начинает  отживать  слюна,
что  сплюнута  разговором,
и  копоть  на  лице,  и  кожа  в  рудниках
родимого  пятна  приговора…

она  не  мечется,  она  родилась  нелепой,
и  руки  стягивают  плетью  тело,
запутана  в  распутанные  мысли,
её  жизнь – ситец,
с  воды  кожу  сдирает  до  чистого  тела,
слова  стирает  до  горла,
просит  Ангела: –  дай  свои  крылья,
бога: – покажи,  как  выгляжу  мёртвой…

качает  маятник  слюду  слезы,
то  вытекать  заставляет,   
то  в  когтях  соли  пресного  прятать,
а  новый  день  приходит  отпроситься  в  судьбу,
проектор, 
в  тёплый  луч  добавить  льда  и  боли,
и  отмотан  назад  бег  часов, 
с  трудом  ворочают  язык  стрелки,
сквозь  призму  глаз  стекает  тьма,
садится  на  лицо  пятном  родимой  сферы…

она  не  любит зеркал,
любознательность  их,  без  чувства  такта,
жажда  отразить  лицо
покорностью  в  родовом  проклятье,
и  сон, –
в  упор  раненной  птицей
молит  всегда  об  одном, –
добить  на  самом  пике,
и  первый  в  жизни  поцелуй  огнём
слепого  от  рождения  поэта…

железная  стена  тепла,
будто  вскрыто  брюхо  и  выпотрошен  холод,
она  не  смотрит  в  зеркала,
она  с  обратной  стороны  дождя
попрежнему  на  солнце  видит  лужи,
прибежище  своей  любви
нашла   в   слепом  поэте,
она  заметна  родовым  пятном
с  рождения  до  самой  смерти.