Свиток шестой

День уходил. Капали краски неба за горизонт
Дождем багрянца и золота.
На другой стороне земли,
Там, где за преградой из кольев стояли крытые соломой домишки графства Микелло,
Только-только поднималось
Сбежавшее из Флердеружа Солнце,
Подгоняемое духами ветра и богиней света,
Доброй покровительницей Магистра Ордена Света
И всех послушниц Светлой Обители.
В маленьких домиках далёкого графства,
Ненадолго оставшегося без сумасбродного хозяина,
Ненадолго погруженного в размеренный пасторальный быт,
Ненадолго уснувшего и зревшего идиллии,
Украшали сушеными веточками лаванды и розмарина окна,
Замешивали тесто с красным вином и специями,
Чтобы в каменных печах ближе к полудню испечь ароматный хлеб.
А богиня ночи опускала свой дымчатый плащ на Флердеруж,
Укрывала королевство от холодного вечернего ветра.
В небе мерцали первые звезды, а на земле – переговаривавшиеся светлячки.
Многочисленные огоньки, смертные и космические,
Отражались в украшениях и блестках на платье Симары,
Не королевы и не принцессы,
Ставшей на день царственной особой.
День уходил, оставляя мнимой принцессе и королеве-притворщице
Драгоценные камни, платье и туфельки
На память о коронации,
Которой не было,
На память о никогда не существовавшем празднике с тысячами приглашенных,
На память о вымышленной встрече с принцессой Камиллой и ее советницей.
Или все это однажды было?
В каком-то забытом отрезке времени,
В распутанной нити судьбы, сжатой дрогнувшей рукой Мойры?
Симара размышляла.
Блики разноцветных светлячков в ночи ослепляли ее,
Как мгновенно гаснувшие вспышки и отблески воспоминаний.
Ей было намного легче дышать, проще говорить и улыбаться,
Когда она жила без странных сомнений
И мыслей о том, кем она была до встречи с Милордом.
Она ждала момента, когда снова сможет
Расчесать свои волосы волшебным гребнем,
Дабы локоны сделать длиннее, а память – короче,
Как по спутанным алым дорожкам,
Протянуть все воспоминания об ушедшем дне гребнем вдоль распущенных кос своих,
Вымести прочь из сознания все минуты катившегося в ночь дня.
Рядом с Симарой шел Нан,
Помогавший ей переступать могучие корни дубов и лип,
Проносивший ее на руках над лужами и сбегавшими со склонов ручейками.
Скоро на небосвод должна была выплыть Луна.
Еще незримая, уже отнимала она краски у румяного лица де Рейва,
Делала горячее его холодную кожу потомка викингов и шаманов,
Готовясь испепелить в ночь Чёрно-Белой Луны.
Из шута он перед каждыми сумерками
Вдруг превращался в больного,
Пораженного хворью и тяжкими думами.
Он слабел и шаг его замедлялся.
Но Симара, даже увлеченная своими мыслями,
Заметила это.

Симара: Ты бледен,
И кашель дерет тебе горло.
Что с тобой сделалось, Нан?
Тот, кого не страшат холода и местные зимы,
Оплошал и позволил себе простыть?
Как же целебные травы мои сразу тебя не исцелили?
Скажи мне, ты болен?

Де Рейв: Ха! Это так же смешно,
Как попытки Вольфа и Алексы,
Будь все их маски прокляты,
Стать настоящими артистами.
Я здоров. Как может быть тот,
В ком течет кровь северных воителей,
Поддаться хвори?
Луна, верная приятельница колдунов и ведьм,
Любит иллюзии.
Она еще не взошла,
Но обманчивый белый свет ее уже застилает землю,
Вот тебе и мерещится,
Что кожа моя потеряла свои цвета.
Не верь ей! Не поддавайся на эти уловки.
Ты – будущая бабочка на торжестве цветов и крыльев свободного полета,
А не наивный мотылек,
Который летит к Полумесяцу,
Веря, что его свет согревает, как солнечный,
Но сгорает во время самого приближения
Или падает без чувств на середине долгого пути.
Вот что, Симара,
Давай-ка я отвлеку тебя,
А то вдруг здесь, как и в лесах Долины Кристальных Водопадов,
Обитают игривые духи,
Которые пожелают обмануть тебя,
Уже готовую купиться на сумеречные иллюзии?
Взгляни на небо: жаркое пламя заката обносит лунный белесый снег!
Каждую ночь одно светило сменяется другим,
А ведь когда-то они были вместе.
Ты не знаешь, а богам нашего пантеона это известно:
Луна – это юноша, а Солнце – прекрасная девушка.
Они любили друг друга больше всего в целом мире,
Они клялись всегда быть вместе.
Но чернокнижник Манцинелл,
Пугающий всю землю и все ее края,
Сумел украсть из Ордена Света и Тьмы созданные богинями дня и ночи артефакты,
Позволяющие людям управлять временем суток
И всеми планетами.
Манцинелл пожелал разлучить Луну и Солнце,
Потому что ему захотелось ощутить свою власть
Над миром, в котором мы живем.
С тех пор Солнце и Луна появляются на небе в разное время.
Красавица-Солнце роняет золотые лучи слез,
А серебристые звезды выплакал юноша-Полумесяц.
Лишь один раз за много лет они ненадолго снова могут встретиться:
Во время затмения.

Симара: Ты славный сказочник, Нан.
Мне нравятся твои истории.
Я была взволнована,
Но твой голос пьянит,
Точно песнь сирены.
Должно быть,
Я безмятежно засну этой ночью.

Де Рейв: Вот видишь!
Велики глаза у страха.
Многое тебе чудилось,
Пока ты боялась
И заново переживала в уме своем все,
Сквозь что мы сегодня прошли.
Симара,
Ты жила в одном замке и во втором,
Ты была королевой и принцессой.
Особе королевских кровей
Не должен быть известен страх.
Кто навредит тебе из людей?
Тебе, наместнице земной всех божеств?

Симара: А если ты такой смельчак,
Способен голову вложить в пасть льва
И можешь в шторм на марсе корабля подраться с тысячей пиратов,
То, стало быть,
Ты тоже должен быть королем или принцем?

Де Рейв: А кто сможет отрицать,
Коль я скажу, что это так и есть?
В день осеннего равноденствия
Меня короновали царем всех шутов и каждого в отдельности.
И посмотри, как голубая кровь
Рисует молнии штормов и ледяные трещины
На снежной коже северной моей.
А как хорош собой я… Погоди,
Позволь мне посмотреть на отражение свое
В знакомой мне зеленой луже,
На дне которой я и граф,
Носящий имя, данное созвездием Медведя,
Так часто видимся после большого кутежа.
Ну вот, смотри! Веснушки все мои – блестки давно утерянной короны,
А плечи опустились под весом мантии из соболя и норки.
Вот, настоящий принц! Ну чем не принц?
В конце концов, кого б еще впустили в оба замка?
А если и не принц, то стану им.
Все сестры Ланца, повелителя морей,
Давно зовут меня верховодить акулами и спрутами,
Что топят фрегаты в большом океане.

Симара: Значит, если бы ты носил корону,
То жил в море? Там, где простор и бури?
Там, где вся компания твоя – собственное отражение в воде?
Я вижу, тесна для тебя эта земля,
Где даже корни и былинки создают арканы,
Чтобы тебя поймать.
Наверное, я тоже
Мечтала бы однажды…
Нет, оставим. Пустое.

Де Рейв: Почему же в море?
Знаю я еще одно место,
Где те же самые простор и бури,
А вся компания – собственное отражение во льдах.
Это горы! Родной мой дом! Край троллей, гарпий, кобольдов
И морозных духов, кусающих за щеки и за нос.
Эй, поспешим! Совсем чуть-чуть осталось, Симара!
Я узнаю зарубки на деревьях,
Я был здесь!
Скоро мы приблизимся к цветочному лабиринту.
Теперь, надеюсь, после всех моих рассказов, моя принцесса,
Блуждающим огням, встающим из болот, тебя не обмануть?
Ты знаешь, у меня иммунитет
Ко всем обманным действиям природы и шуткам призраков,
Заставляющих стрелку компаса крутиться белкой в колесе.
Пока я спал, меня однажды
Пощекотал кисточкой на кончике хвоста настоящий кобольд.
С тех пор я – лучший в мире проводник,
Со мной не говорят лесные духи,
Меня не путают нимфы или говорящие животные.
А ты, мой свет? Мой красный огонек,
Ты слышишь чьи-то голоса?
Или мне удалось поделиться с тобой своей храбростью,
Ты больше не боишься?

Симара: Наверное, боюсь, но одного.

Де Рейв: Чего же? Интересно знать! Скажи!
Чего бояться рядом с редкостным пронырой,
Наверное, рядом с худшим из людей во всем нашем мире?

Симара: Не за себя боюсь, а за тебя.
Ты все бледнее с каждой новой минутой.
Послушай, Нан…
Я перестану считать себя хорошей хозяйкой,
Если не позволю тебе провести эту ночь у теплого очага.
Коль дорого тебе мое честное имя,
То не противься.
Останься лишь на ночь.
Прошу тебя,
Прими приглашение.
Мне для тебя не жалко
Целебного чая из всех местных трав,
Сытной похлебки
И мягкой подушки из лебединого пуха.

Он улыбался,
Но с ответом медлил.
Рой светлячков подсвечивал беспокойные глаза.

Де Рейв: Дойдем до башни,
Там уже решим.

Огненные саламандры согрели зал за дубовой дверью.
Дальше порога не смел дышать ледяной вечерний ветер,
Заставивший Нана снять свой плащ
И протянуть его замерзшей Симаре.
Дом чародея встречал покоем, уютом, теплом.
Де Рейв был принят хозяйкой так,
Как его никогда не встречали даже дома,
Если он возвращался из дальних стран.
И когда Симара вернулась в свою башню,
Расстелив для гостя постель у растопленного очага,
Проказник де Рейв не мог позволить себе уснуть.

Де Рейв: Как я останусь тут,
Когда во мне – опасность для нее?
И как я уйду, когда она так добра ко мне?
Не причинит ли ей боль мой побег?
Ведь она же увидит меня из окна башни,
Если еще не спит.
Я останусь здесь,
Я запру двери на все замки,
Какие только смогу отыскать.
А если не найду никаких,
То попрошу огненных духов, населяющих камин,
Заварить дверные петли!
Как смею я потревожить ее сон?
Как смею я лишить сладостного покоя ту деву,
Которая смогла даровать мне огонь,
Согревший мое остуженное северными ветрами и холодными волнами сердце?

Нан выглянул в окно,
Надеясь увидеть развевающиеся алые локоны Симары,
Спущенные с ее подоконника
Во время расчесывания.

Де Рейв: О, горе мне!
Последний из лжецов стыдится лжи своей!
Да как я мог с ней говорить о море и земле,
Когда мой дом – любое место, где я бы мог
Волос ее коснуться, в глаза ее глядеть?
Был добрым и преданным, злым и бесчестным,
Но все отвернулись от меня, потому что… Ну, а как еще поступать с проклятым?
А в ней – тепло и свет миллионов звезд.
Пока все рыцари и паладины, воры и пираты
Показывают на меня пальцем и смеются,
Она держит меня за руку.
И нужно ли мне еще что-то,
Если она рядом?
Носить кольцо с ее инициалами и клятвой верным быть до самой смерти –
Честь больше, чем носить любую из корон!
О, горе мне! Я проклят дважды!
Как же вышло так,
Что я судьбу свою встретил за мгновенье до кончины,
За считанные дни, взмахи ресниц и вздохи,
Оставшиеся мне до перехода
В мир мертвых, в холодную Вальхаллу,
Где нет ее,
Жены другого?
Не то недобрая хворь,
Не то эгоистичное и злое чувство
Сейчас мне сердце прожигает!
В ней столько искренности, кротости, любви…
Да их хватило бы всему миру под безбрежными облаками!
И когда меня не станет,
Она другому подаст эту кружку вкуснейшего теплого морса,
С другого снимет шляпу, чтобы почистить и повесить на крючок,
Перед другим поставит чашу с супом и блюдце с хлебом,
Который когда-то был тестом,
И это тесто замешивали те же нежные руки,
Какие касаются ее губ, шеи и щек,
Если она наносит ароматное цветочное масло на тело.
Другому она принесет одеяла и подушки,
Разожжет камин и пожелает доброй ночи,
Другой будет делить с ней эту крышу в дождливую ночь…
Другому она, должно быть, однажды родит детей.
Шесть мальчиков и шесть девочек. Таких же красивых, как она сама.
О, горе мне! Ни на земле, ни в мире мертвых
Мне не найти ни крупицы счастья, не росинки покоя,
Коль уже у нее есть муж, очаг, домен.
А как бы я хотел, чтоб только для меня
Полубогиня, затмевающая звезды,
Блистала в раме оконной, как в картинной,
За вышивкой или вязанием
Ожидая мой черный парус на туманной полосе горизонта…
Нет, не в окне: в иллюминаторе сияет пусть она,
Единственная звездочка, указывающая путь,
Перед которой меркнут маяки и факелы далеких берегов!
Как можно мне, не имеющему дома и мечтающему о семье,
Так нагло отнимать у нее
Принадлежащий ей мир?
Я не стану таким, как суженый-ряженый ее,
Что запер зелье юности и жизни,
Способное продлить его серый век,
В ларец с замком и цепью.
Он боится разбить сосуд с эликсиром любви и бессмертия,
Поэтому никогда его не вкусит,
А я не такой, как он!
Я не позволю ее красоте померкнуть под домашней пылью!
Она бы сопровождала меня в моих путешествиях по свету.
Но тогда я бы не сбегал из одного города в другой,
Гонимый всеми и каждым в отдельности.
В любом уголке Флердеружа, Карнандеса, Империи и прочих государств
Я был бы дома,
Потому что она бы держала меня за руку.
И я бы чувствовал, как кожу моей ладони задевает кольцо,
Которое она носит на память о женитьбе.
Нет ничего прекраснее, чем видеть ее улыбку в тот миг,
Когда она, вся сотканная из гармонии,
Возвращается к природе, частью которой всегда была.
Как кристалл капли, отнятой у воды,
Она падает в реку, делая ее глубже и чище, но ее уже не найти!
Потому что кожа, волосы и смех ее –
Из того же созданы, из чего боги сшили небо, самоцветы и глицинии.
Я собираюсь снова обмануть простой народ и двор,
Намереваюсь заставить всех поверить, что она моя жена.
Но эти маскарады, игры и карусели – только для нее,
Чтобы она узрела мир, которого была лишена,
А сам бы я, клянусь разбитой честью,
Все эти краски, фейерверки, карнавалы отдал
За одну тихую, но настоящую церемонию.
О, если бы она любила меня!
Тогда проклятий можно больше не бояться!
Я самолично соглашусь на любую страшную участь,
Только бы иметь право называться ее мужем.
Знает ли ее муж, бросивший прекраснейшую из дев в полном одиночестве,
Насколько она хороша?
Знает ли кто иной,
Скольких мгновений блаженства, здравия и здравомыслия
Стоит ее любовь?
Но вот поднимается Луна…
Полумесяц – это улыбка смеющегося надо мной рока.
Как я признаюсь ей, кто я таков на самом деле,
Как расскажу о том, кого ношу под шкурой и маской паяца?
Когда просил я доктора Генриха показать ей свои фокусы с пламенем,
Кончик ее мизинца, как уколотый шипом розы или веретеном, побелел.
Когда она впервые вышла на свет из глубокой темноты леса,
Лучи Солнца опалили ее щеки, и на коже остались выжженные ими темные точки веснушек.
Когда один блуждающий огонек подлетел к ней,
Приветствуя самую яркую в ночи звезду,
Ее кожа порозовела от объятых языками огня прозрачных крыльев.
Ее, хрупкую и нежную, точно лепесток розы,
Обожгли огонь, Солнце и потусторонний, призрачный свет неприкаянных душ.
Такая эфемерная и легкая, как светлая вуаль невесты в последний день ее беспечной непреступной юности, как дым дыханья нимф над утренним лужком, как сам эфир!
Коснись ее небрежно, так, как похититель
Хватает пленницу, унести чтоб и спрятать под замок –
Сломаешь крылья крошки-бабочки,
Наивного мотылька, порхающего над спящими цветами.
Как я могу открыть свою ей тайну, да как я смею рядом с ней стоять,
Когда в любой момент могу ей навредить?
Ей страшно пламя, сотканное из того, из чего все остальное в мире было создано природой,
А что уж говорить о проклятом огне, сжигающем мне сердце?
Весь я – опасность для такой, как она,
Невинной, милой мне, прекрасней всех наяд.
О, куколка из воска! Произведение искусства,
Лучшая статуэтка в коллекции создателей миров!
Она растает вся от моего огня.
Нет, нет!
Ты, зверь в груди моей!
Ты, худший из монстров,
Которого не убить даже охотнику де Микелло,
Послушай!
Услышь меня!
Проникнись жалостью к ней и ко мне.
Не пробуждайся, не открывай своих глаз, спи!
Хоть в эту ночь,
В какую она не позволила мне сбежать!
Побереги ее,
Как смеешь ты покушаться на само милосердие?
И позволь мне насладиться
Грезами о невозможном счастье.

Но было поздно: полностью Луна
Явила себя миру
И осветила лес,
В котором ветками сухого куста роз
Переплелись стволы иссушенных деревьев,
Сраженных колдовством Темного Милорда.
Симара спала в своей кровати.
Ночные мотыльки,
Чьи крылья трепетали,
Осыпая деву мерцающей пыльцой,
Кружили у изголовья.
Звезды и Луна
Сквозь витражи пускали
Лучи разноцветных нитей,
Соткавших одеяло для хозяйки дома.
Сверчки и маскировавшиеся под полуночных бабочек и стрекоз феи
Симаре пели о блаженстве упоительного сна,
О том, что дрема – это тот же
Сладостный нектар бутонов цветущего папоротника, маков и терпких роз.
И убаюкивал ее шептанием теплый ветер,
Согретый утренним огнем далеких берегов. 
Но нежный сон, покой и приятное забытье
Были потревожены.
Выламывая двери, вломился к Симаре чужак,
И вздохи его наполняли комнату дыханием лютой стужи.
Сонная и опоенная ароматом распустившихся ночных цветов,
Симара не могла его хорошо рассмотреть.
Ее глаза застлали пыльца и блестки.
Тот, кто вломился в ее покои,
Являлся средним между человеком и природным духом.
Он, отлитый точно изо льда,
Был полупрозрачен и имел свечение,
Присущее блуждающим огням и подводным нимфам.
Но тело его было материальным,
Симара слышала, как стучат его сапоги из кристаллов
И видела, как промерзает под его ногами,
Покрываясь инеем и белыми узорами,
Деревянный пол,
Как будто этот тонкий морозный слой должен был стать щитом,
Чтобы защитить живое, пускающее почки дерево от касания холода,
Как будто всей природе был чужим
Дух или человек, проникший в башню колдуна.
Симара испугалась и приподнялась,
Но ей не дал сбежать нежданный посетитель.
Он крепко обхватил ее запястье пальцами, напоминавшими по цвету и структуре
Острые сталагмиты ледяных пещер.
Так близко был холодный незнакомец,
Наполненный всеми грозами и пургой,
Что Симара смогла рассмотреть
Черты знакомого ей лица, в ужасе застывшие словно бы под кристаллической маской
С веснушками из искр и хлопьев снега,
Спрятанные за иссиня-черными, как северная ночь, заиндевевшими локонами волос.
Она увидела корону из ледяных наростов
И беспокойный ворох снежинок,
Вертевшихся за духом,
Как развевающийся плащ.
Под слоем льда, охватывавшим тело,
Ей померещились изгибы темной ткани
И звездочки испорченных водой морскою шпор.
Пронесся холод от скованного запястья
Вдоль всего тела,
Окатывая спину снежной бурей.
Испуганная, она и слова не могла промолвить,
А нараставшая метель,
Затягивавшая сугробами всю спальню
И выносившая из-под пола стеклянные шипы,
Вызывала у нее слезы,
Капавшие на подол не жемчужинками влаги,
Но снежинками и кристаллами.

Симара: О, кто же ты таков,
Нежданный гость?
Моя религия совсем другая,
Я подчиняюсь местным всем богам,
Но я молить теперь готова о пощаде всех нимф, менад и духов южных островов,
Поскольку одного из них напомнил мне ты,
Девичью слабую руку зажавший,
Как в гномьи мощные тиски, как в кандалы для ловли драконов и прочих хищных монстров!
Уж не Аид ли ты,
Властитель края мертвецов и льда глубочайших на земле пещер,
Решившийся похитить Персефону,
Надеясь, что она
Средь льдов твоих посеет семена весны и лучи света?
Холодные наручи твоих пальцев
Сковали замороженным стеклом
Мои запястья розовые,
И стали они белыми, как вьюга,
А вены уплотнились, на этом снегу
Рисуя синие промёрзшие деревья.
Как сжались из-за боли мои пальцы!
Они теперь подобны
Тревожно сгорбленным ветвям гибнущих ив.
О, отпусти меня, молю!
Когда бы знал ты, в чьи проник владенья,
То в сей же час оставил бы меня!
Отпусти мою руку, пришелец!
Нан, защитник верный моего покоя! Мой муж, хозяин хищных птиц и гаргулий! Все боги над землей!
Спасите, явитесь мне сейчас!
Как силы южной плодородной матери-земли Деметры
Способы погасить любую вьюгу, преследующую Персефону,
Так вы защитите меня в этот страшный миг,
Когда мороз и страх берут меня в оковы!
Не слышит Нан и далеко мой муж… Но боги! Неужели это кара за мой побег
И за неверность слову мужа?
А может, это только сон дурной?
Но почему тогда так жутко мне и больно?
Кто ты, полночный гость?
Все, до чего дотронешься
Мгновенно облачается в мех снежных барсов и кристаллы гномов,
А из всех стен растут сталагмиты рогов окаменевших троллей!
Я слышала от Нана о принце Кальмане,
Который, упав в куст роз, лишился зрения,
Но тебе, наверное, когда-то розовый шип проколол сердце,
Поэтому теперь ты холоден и жесток?
Ах, отпусти меня!
Скажи хоть, кто ты!

И он ответил ей,
Не отпуская нежных ее рук:

Король Черных Гор: Так вот, какая ты,
Пропавшая наследница
Всех красных роз, шиповника и маков?
Как хороша собой! Кто б смел подумать!
Не зря ты, как златое украшенье,
Сокрыта под замками и цепями.
Румянец – алая Аврора, встающая над северной землей столбами,
Кожа – чистейший горный снег,
А волосы – живая кровь.
Под стать такая дама
Настоящему королю Черных Гор,
Возвышающихся над северными краями
И опускающими на землю скал и пустошей полярную ночь своей тенью.
Так долго прятал ослепительный солнечный свет
Тебя от меня.
Теперь я пред тобой, новая госпожа Черных Гор.
Чего же ты не рада нашей встрече?
Неужто ты согласна быть запертой в этой нескладной башне,
Пока внутри моей горы, под слоем земли, вечной мерзлоты и костей
Ждет тебя серебряный чертог,
Где стражи с ледяными пиками будут охранять тебя от губительного для снегов света Солнца?
Вставай!
Зачем тебе согретая домашним очагом постель,
Когда есть в мире каменный алтарь?
Уж не нем ли, как на пьедестале, должна лежать ты,
Погруженная в сон?
Пойдем со мной!
Как может властвовать король без королевы?
Вставай! Ну же, в путь!
С тобой мы закружимся в танце вихрем,
Затем, преобразовавшись в шторм и ветер,
Поднимемся наверх, чтоб снегом выпасть
На самую вершину моих гор.
Вставай! Так долог путь,
Успеть нам нужно до рассвета,
Иначе будут звездными ключами заперты ворота
В то подземелье, где я обитаю.
Вставай!
Держись покрепче за мою руку,
Пусть твои кости примерзнут к моим костям,
Ничто так не сшивает две сущности, живое и искусственное,
Как усиливающийся мороз.
Вставай!
Я пригласить тебя хочу на первый танец.
К чему бояться?
Впереди у нас с тобою вечность.
И в самом деле ли течет в твоих синеющих венах аристократическая кровь,
Коль ты отказываешься от моих алмазных сталагмитов, жемчужной пудры снега, перламутра сиянья северных небес,
Королева Черных Гор?
Вставай!
Настало время
Для первого нашего танца.
Пусть ветер в горн гудит и воют волки да сирены,
Мои покорные рабыни и рабы!
Сладка ли тебе эта музыка, эта песнь моих владений, этот гимн, славящий мужа твоего,
Повелителя кобольдов, троллей и ниссе?

И он ее, вопящую от страха,
Приподнял с ложа и поставил на ослабшие ноги пред собой.
Он закружил ее, как если бы желал с ней танцевать.
Проказник Нан и все его черты
Вдруг растворились в мрачном силуэте:
Нет, это был не он! Это не мог быть он!
Знакомый лик Симаре больше не мерещился.
Когда они с де Рейвом танцевали в замке,
Всех лучше кавалеров стал паяц:
Благоговейным придыханьем он провожал
Каждый жест той, кого назвал своей принцессой, свою королевой,
Царевной, герцогиней, госпожой и царственной особой.
Он нежен был, точно влюбленный паж,
Он бы разбил на мелкие частицы
Любую плитку пола, если б та
Едва поранила ступню его прекрасной дамы.
В нем были страсть к живому, сердечный жар,
Смешавшийся с другим жаром, болезненным,
И юношеский задор, редкая, искрящая пылкость.
Но тот, кто встал в ту ночь перед Симарой,
Совсем иным был.
Могильная прохлада опутывала тело все его.
Лицо его с глазами хищной твари,
Горящими полярным сиянием,
Не меняло застывшего выражения.
Он точно был чудищем из камня, изо льда,
Из всех материй, что несут природе гибель.
Он называл Симару королевой,
Но не боялся причинить ей боль и вызвать у нее потоки слез,
Как будто перед ним стояла безвольная рабыня.

Симара: Оставь меня! Горячие слезы жгут мое лицо,
Замороженное твоим дыханием!
Ты мне не муж, уйди, прочь, с глаз долой!
О, мотыльки и бабочки, спасите!
Пусть те слезинки, что коснутся ваших крыльев,
Будут донесены до Темного Милорда или Нана,
Мне так нужна защита!
Нет, отпусти меня, чужак!
Ты стремишься меня поцеловать,
И ледяные духи пощипывают кожу на моих щеках,
Готовясь укусить!
Не тронь меня, прошу,
Оставь меня в покое,
О, прояви хоть каплю жалости
По отношению к испуганной деве!

Король Черных Гор: Чего ты так боишься, королева?
Тебе к лицу искристый снег с узорами инея, с бусинами льда.
Примерь же мантию властительницы зим!
А мои верные служанки, валькирии,
Поднимут нас на крыльях из  ледяных шипов да осколков сломанных в бою клинков
И унесут к вершинам моих гор,
Где будем править мы ночами,
Скрываясь днем от света,
Плавящего снега и превращающего их в реки слез моих подданных,
Смывающие белый слой с лица земли
И пробуждающие весну,
Опасную для всех моих владений!
Решайся! И не жди иной судьбы!
Коли откажешься повиноваться мне, как новому мужу своему,
Я силой заберу тебя под землю.
Там, как на дне колодца, светят звезды,
Но то не жгучие небесные светила,
А камни замороженной воды,
Моими кузнецами превращенные в настенные украшения.
Танцуй со мной!
Вокруг тебя завьются
Поднятые из недр земли снежинки.
Вам, людям, сложно меж собой договориться,
Никак не можете вы определить,
К чему подходит больше белый:
К платью первому невесты или же к погребальным одеждам.
У нас морозный цвет – и то, и то.
За вечной мерзлотой
Конец живого мира и начало царства духов.

Симара: Жить под землей? Не видеть света неба,
Цветов и бабочек, всех признаков весны?
А валькирии – это призрачные девы,
Несущие сквозь реки крови и туманы рассеявшихся слез
Тела умерших викингов на их последний пир?
О, звезды, Солнце и Луна, пощадите!
Да ты и в самом деле, видимо, Аид!

Она упала на руки его,
Как вдруг увядший бутон розы,
Потерявший жизненный румянец и ставший белым.
Симара лишилась чувств, оставили ее силы.
Последние розовые следы на перстах покрыл голубоватый иней.
Но услышали ее мольбу милостивые богини Света и Тьмы:
В тот день на несколько часов раньше
Взошло Солнце,
Вернувшее Симаре багряный цвет ланит и губ,
А Нану – не только его привычный облик, но и разум.
Паяц был зол на самого себя и встревожен,
Он волновался за Симару и винил себя.
Он уложил ее в постель и удалился,
Закрыв окно, чтоб пение птиц и первые лучи
Не разбудили спящую стыдливую мимозу.
Нан побоялся оставаться рядом с ней,
Хоть и желал бы ею вечность любоваться.
Движение светил, живая энергия наступавшего дня
Медленно наполняли комнату в башне колдуна,
И ледяные шипы таяли,
Напитывая влагой почки, цветы и плющ,
Заполнявшие дом Темного Милорда.
Когда совсем стаяли лед и занесший полы снег,
Когда заря окрасила в золотой, оранжевый и алый
Белые кружева на шейке и руках Симары,
Деву разбудил стук камня, ударившегося о ставни.
Встав с кровати, она открыла окно
И увидела в конце розового лабиринта Нана.

Де Рейв: Симара, огонек мой! Просыпайся!
Одна звезда сменяет миллионы звезд,
Восходит Солнце, замещая капельки Луны, раскиданные по небу!
Идем, не упусти ни мига, ни секунды
Наступающего нового дня,
Несущего знакомства, приключения и смех!
Пойдем, нас ждет столица Флердеружа!
Не завтракай: напьемся ароматом роз,
Которыми украшены ворота и городские стены.

И Симара стала собираться в долгий путь
К украшенным цветочными бутонами вратам,
За которыми – стараниями Нана – ее каждый день ожидал новый приятный сюрприз.
Она была готова поверить,
Что все случившееся до рассвета было дурным сном,
Явившимся ей из-за переизбытка чувств.
Но, отходя от окна, Симара заметила свой гребень,
Лежавший в тени деревянных створок и все еще покрытый инеем.
Она спрятала его в передник,
Решив спросить у Нана о том, что она видела, позднее.