Дело о пресечении путей. Глава 3

Повествование новое. Лондон

***
 Мы приземлились в Хитроу в час пополудни, и очень быстро пассажиры нашего рейса разбежались по каким-то странным переулкам и закуткам этого бестолкового аэропорта, а мы, вчетвером, побрели по тусклым пространствам в поисках выхода, постоянно куда-то сворачивая, нервно подсовывая свои документы всем встречным англичанам, полицейским и таможенникам, даже, по-моему, какой--то очень представительной негритянке, с полным набором метл и швабр в низкой, приземистой тележке. И все они нас куда-то посылали, широкими, размашистыми жестами.

   Наконец, мы дошли до зала, где нервная толпа встречающих отбирала свои жертвы из остатков, прошедших этот лабиринт и грустный маленький старичок, в потертом твидовом пиджачке и поразившей меня, коричневой, в какую-то желтую крапинку, галстуке- бабочке, сунул под нос моему капитану плакатик, с элегантно напечатанной надписью - SHUSTYAKOFF , в которой мы с большим трудом опознали простую русскую фамилию  Шестаков.

   И действительно, встречали нас.

   Шэф-министр, как мне показалось, несколько приревновал, что на плакатике поковеркали не его фамилию, и отодвинув Юрия Николаевича барским жестом, протянув старичку руку, почему-то ладонью вниз, спросил: «Мы делегация Министерства рыбного хозяйства. Вы встречаете нас?»

   Старичок бодро всучил ему свой плакатик (я втайне надеялся, что он облобызает министерскую длань.), и безошибочно выделив взглядом мистера Shestakoff, грустно сказал на чистом русском языке, даже, как мне показалось с «ерами»: - « Да-с, господа хорошие, меня зовут Юрий Фейман, и Ваш солиситор предложил мою кандидатуру в Адмиралтейском суде, как Вашего переводчика.»

  Девственность наших с Юрием Николаевичем познаний в юридической практике Королевского адмиралтейского суда, потребность в переводчике протеста не вызвала, а вот название адвокатской должности - «солиситор», тогда показалось забавной. Словно название некой болезни.

 Нам тогда многое казалось забавным.

 И все действо, разворачивающеюся у меня перед глазами, словно бы странная пьеса, отдавала искусственностью, вычурными фразами, придуманными персонажами, да и сам я словно бы был выдуман кем-то неизвестным, с неясными целями.

  Этот эффект привиделся мне впервые. Обычно, когда пароход заходил в заграничный порт, такого не происходило.

 Шумный порт, в грохочущее нутро которого, было органично встроено наше судно, не взывал отторжения. Там, где кончался трап, тоже шла работа, сходная с нашей. Свободная вахта, наскоро переодевшись в чистое, брела мимо нескончаемых пакгаузов, по пыльному шоссе, в кабаки и магазинчики, где русская речь звучала часто, и совершенно естественно дополнялась языком жестов и ударной лексикой, понятной всем без перевода.

  Здесь же, выйдя из самолета, мы вдруг оказались в абсолютно чуждом мире, словно зрители в полумраке театрального зала. А прямо перед нами пошла разворачиваться пьеса, с пока ее неясным концом, в которой все было ненастоящим, и люди, и одежда, и диалоги, все абсолютно отдавало целлулоидным блеском, аляповатостью одеяний и бумажными коронами на напудренных головах.

   Может поэтому старичок был такой грустный?

  Он быстро вывел нас из пространства зала встреч под хмурое британское небо, и подвел к маленькому красному автомобильчику. Шэф-министр сразу заподозрил неладное, едва случайно не наступив на него, и не успев опустить ногу, бросил гневный взгляд на переводчика.

- Вы извините - по-своему понял его мимику грустный дедушка, - я вчера возил к ветеринару кота, и машина несколько им пропахла.

  Этой фразой шэф-министр был уничтожен окончательно. Его падение с министерского Олимпа было настолько сокрушительным, что мы с капитаном даже преисполнились к нему неподдельным сочувствием. Он вдруг стал стремительно уменьшаться в размерах, министерский костюм обвис на некогда могучих плечах и привиделось мне, как устраиваясь на переднем сиденье он впал в меланхоличную задумчивость и теребя лямки штанишек, грустно болтал ногами, прихваченный к сиденью ремнем безопасности.

  Мы с капитаном сели на заднее сиденье.

  Где-то под локтем Юрия Николаевича туманно мерцал    контрразведчик.
  Чемоданы делегации грустный переводчик обещал отправить в отель сервисом доставки.
 Переводчик занял водительское место, пошуршал рычагами и мы отправились в новый для нас мир, неизвестно зачем, исполнить предназначение, которое от нас не зависело, пытаясь достичь цели, которые нам были не нужны, с надеждами, которые не сулили нам ничего хорошего.

   ***
   Неприятные предчувствия разгорелись в нас с новой силой, когда, поплутав по каким-то проселочным дорогам, мистер Фейман подвез нас к  огромному зданию красного кирпича, слегка огражденному бетонным заборчиком в два человеческих роста, характерно украшенным колючей проволокой.

   - «Кресты»! – задумчиво произнес Юрий Николаевич.

  - Да-с, господа – всхлипнул наш переводчик – Это тюрьма Фелтем. Здесь вы будете отбывать свой срок.

И добавил, с неожиданно прорезавшимися в голосе стальными нотками – Если вы, конечно, проиграете процесс.

 Мы медленно прокатились мимо краснокирпичных стен, задумчиво глядя в пронзительно синее небо над далекими крышами, и добавив скорости, резво покатили в Лондон.
         
***
   В туманном Лондоне сверкало солнце. Небо, как и положено, было бездонно. В моей голове беспрерывно звучала увертюра к «Приключениям Шерлок Холмса», и я тихонечко напевал про себя - «Тум-Тум-Тум- Туру-туру-ру...» , и мистер Фейман поглядывал на меня в зеркальце, подумывал уже, не следует ли и меня... к ветеринару..., прикидывая, что я сразу стану спокойным и адекватным членом..., тфу, общества.
  Спас меня Юрий Николаевич, который тоже вполголоса стал напевать эту жизнеутверждающую мелодию. Шеф-министр благосклонно дирижировал нам правой рукой, а разведчик Боря, в секунды проявления, кивал в такт головой.
  Мистер Фейман говорил нам названия тех мест, по которым мы проезжали, словно листал томик Диккенса. В какой-то момент мы вырвались к Букингемскому дворцу и помчались вдоль золоченой решетки, мимо фланирующей толпы.
   – Представляешь, старик – зашептал мне в ухо озорник Шестаков – может вон за тем узким окошком сидит королева Елизавета, и тупо глядя в окошко, думает, а кто же там едет в этом маленьком, красном автомобильчике?
    Разведчик тут же проявился и укоризненно посмотрел на шалуна, а затем вновь растворился в воздухе.

***
   Поселили нас на Рассел-сквер, в гостинице «Президент». Это было приличное, не очень дорогое, но комфортное обиталище. По коридорам ходили индусы, в строгих черных костюмах и благожелательно улыбались нам белоснежными оскалами. Почему-то, в то время, их много заселилось, вместе с нами, на Рассел-сквер.
   Окно в моем номере смотрело в глухую стену соседнего здания. Я словно врезался в нее с полного хода, как в «Одэн», и повалился на кровать, внезапно полностью обессилив. А в отблеске стекла привиделся мне друг мой, Санька Филлипов, четвертый помошник капитана, который был, некоторым образом, виноват во всей этой истории, дернув ручку телеграфа на «Полный назад», и сказав при этом - «Полный ***дец!».   Он-то бы нашел, что сказать по текущему моменту, может быть даже стихами. Он был мастер сочинять длинные, бестолковые, но ужасно симпатичные стихи, перемежая рифму ударными словосочетаниями, при этом по доброму улыбаясь в пшеничные усы.

«А мы так ждали этот день,
Когда Россия к нам вернётся,
Когда швартовые примут
Ребята русские в порту!
Пропустит милиционер
Девчонку через проходную
И в этот миг она поймёт
Как я её люблю!

Она не скажет ничего
Она к груди моей прижмётся
Она посмотрит мне в глаза
Открыто, весело, легко!
И если есть на свете Бог
Он нас конечно сверху видит
Он нам конечно всё простит
Он знает для чего!

И вот, наконец позади,
Трудный рейс, долгий рейс
В погоне за планом.
Вы скажете глупо,
Вот так без земли,
На целых полгода,
Но кому-то ведь надо!»

-Кому-то ведь надо! – повторил я за ним, и уснул.


Пресечение третье. ОДЭН глазами Саньки Филиппова.

Там же как получилось.
Захожу на мостик, Время пол-четвертого, чаю с булочками попил, настроение  класс, идём на леденуху, к Южному, трам-пам Георгию!
Бабла подымем опять же!!
И...захожу, а Коля мечется по мосту!
Саня! Не видишь ничего??
А туман страшенный и лёд.
- Мля, не вижу. Отвечаю.
И в локатор морду сую, а там цель величиной со спичку, головку!
Оп-па! Думаю!
Нифига себе Коля даёт! 
А она на пересечку, конкретно!
 Я такой в люмик, хоп! А он прёт с правого борта!!
 И Коля орёт, - Лево на борт!
И нас кааак завалило, а Щестаков в каюте как раз был!
И выскакивает и телеграф "Полный назад"!!!
Треск по всему мосту!!
 Я потом с мехами говорил, они вообще ничего не поняли!!
Мне потом Бабушкин, ледокольщик, говорил, надо было делать "манерв последнего момента! Право на борт!!!"
А уже всё сделано!
Лево на борт и телеграф "Полный назад "!!!
И я его повернул!!! Телеграф!!!
А по-уму, надо было не телеграф, а ВРШ!!!!
Но я не сообразил и Коля в шоке!
А  Шестаков выскочил с каюты, а мы уже несемся на "Оден", и застыли все у люмиков и...тишина!!!
И осталось метров 15-20.
И я такой смотрю и держусь за поручни под люмиками лобовыми и говорю, - ***дец...
И все мне в ответ,  - ***дец, ***дец, ***дец и... удар! Прямо в середину Одена и.. там телогрейки торчат в его борту и порошок стиральный сыпется и Юрка Клепиков вылетает из форпика, весь в порошке засыпан, напрочь и ржёт и руки потирает! Что за дела?!
Я потом с ним говорил, он и сказал - Когда меня на стенку бросило, думал на льдину большую напоролись, а когда две тонны порошка сверху навалилось...не-а, не льдина! Выскакиваю наверх и смотрю на нос!!! А носа-то и нет!!!!