Любовный романс на четыре голоса Иронический расск



Под мерное постукивание колес экипажа гимназистке старших классов Оленьке хорошо думалось. Стояло лето. Душно. Хрустальный воздух дробно звенел. Каникулы. Олечка приехала в Крым к тетеньке с дяденькой. До Гурзуфа было еще далеко, и она хотела додумать свою мысль, но, друзья мои, мы ее, может быть и невежливо, но перебьем. Надо же ее себе представить.
Оля была субтильного телосложения блондиночка с вьющимися довольно жидкими волосами, сплетенными в тощую и куцую косицу. В общем очень неприметного вида барышня. Короче – бледная моль. Но обладала тем не менее таким романтическим складом характера, что постоянно к месту и не к месту влюблялась в молодых людей, книжных и экранных героев без разбору.
Единственным спасением барышни было то, что как влюблялась она внезапно, так же быстро и охладевала к сим жизненным персонажам.
Вот и сейчас, предчувствуя жаркий отдых, Оля мечтала о том, кого она встретит здесь, в Крыму.
Как-то мимоходом думалось о море и о том, что хочется научиться плавать, повидать Эмилию Афанасьевну – тетеньку, Алексея Гавриловича – дяденьку и их дочь красавицу Полину. Чернобровую, черноглазую, статную с толстой черной косой – Полинку. В этих незамысловатых размышлениях и прошел путь.
Когда подъехали к усадьбе и кучер Кузьма, лихо спрыгнув с облучка, подал Олюшке руку, и она не менее лихо ступила каблучками на пыльную землю, она даже не заметила.
У входа уже выстроилось семейство Татищевых: Эмилия Афанасьевна, Алексей Гаврилович, Полинка. Немного отступя, стояли горничная Маша и кухарка Ефросиния. Слуга Дормидонт склонился в почтительном поклоне, ибо хорошо знал Оленькиных папеньку и маменьку.
Навстречу с натужным лаем кинулась старая болонка Чапа, в умилении забавно виляя хвостиком. Облизала Оле лицо, руки, когда та нагнулась почесать собаку за ухом.
Семейство торжественно и троекратно по русскому обычаю расцеловалось, и все вошли в дом.
Пока Маша помогала Олюшке разобрать вещи и помыться с дороги, давай же, дорогой мой читатель, оборотимся к Полине, которую маменька и папенька называли ласково Полюшка.
Девушка была страстна и дерзка по характеру. А главное – у нее была одна особенность: она постоянно придумывала трагедии, заламывала тонкие изящные руки и нервно вскрикивала: «Утоплюсь! Вот уже точно утоплюсь!»
Повторялось это не раз и не два, а многократно. При этом поверить серьезно в это действо не было никакой возможности, потому что Поля плавала блистательно, при этом длительно сохраняя дыхание. Плавала на длинные расстояния, далеко от берега. Короче, чувствовала себя, как рыба в воде.
Угрозы, однако, возымели действие, и Алексей Гаврилович даже пригласил к девушке врача. Последний внимательно осмотрел пациентку, прослушал легкие, посмотрел язык и отметил замечательное здоровье Полины. Все остальное – вздор и сердечное томление. Что с последним делать, доктор не знал и предложил побольше вкушать фруктов и почаще бывать на свежем воздухе. На что Полина тихо, сквозь зубы ответствовала с некоторой даже угрозой: «Утоплюсь!»
Испуганный врач ретировался. Более его в усадьбу не приглашали.
Отдохнув, Олюшка и все семейство Татищевых собралось в столовой. Накрыто было на славу. Ефросинья по указанию тетеньки приготовила любимый Оленькин украинский борщ с пампушками, котлеты по-киевски. Разносолы разные: грибочки соленые, овощи. Морс смородиновый. К вечернему чаю полагался знаменитый татищевский пирог с вишней.
Вкусив всего и понемногу, вышли в гостиную побеседовать с гостьей о московском житье-бытье.
Алексея Гавриловича очень интересовало продвижение брата Федора по службе, здоровье Олюшки-старшей и их младшего сыночка Сергея. Ольга отвечала серьезно и продолжительно. Наконец, Эмилия Афанасьевна, бросив взгляд на «своих девочек», вопросительно-томительные переглядывания сестер, заметила: «Ну, молодежь хочет поболтать о своем, о девичьем. Алексей Гаврилович, давайте отпустим наших девочек пощебетать на воздух. Прогулка им не помешает».
Полинка и Оленька вышли на тропинку, густо обсаженную с двух сторон лавровым кустарником. Вокруг возвышались кипарисы и пирамидальные тополя. Вечерний воздух пьянил. Переливались цикады. Полная луна осветила небо. Наконец, вышли к морю, спокойному, еле шебуршащему легкой волной. Пошли вдоль берега.
- У меня есть тайна, - страстно вздохнув, сказала Полина. И закатила глаза.
«Вот, началось», - ужасно испугалась Оленька. - Сейчас скажет «утоплюсь».
Но Полинка ничего  такого не сказала, а протяжно выдохнула одно слово: «Никита». Потом, повздыхав и подумав, добавила:
- Я влюблена.
Как оказалось, Никита, весь из себя такой гибкий, как лозинка, был студентом философского факультета. И что не менее, а то и более важно, - хорош собой.
Иногда Полинка и Никита гуляли. Не так чтобы любовно, а как брат с сестрой. Студент увлекал девушку своими заумными философскими выражениями. Пугал. Короче беседовал. И во всем этом была для Полюшки некая тайна. Глубокомысленные речи пугали недалекую девушку безмерно, но равновесие восстанавливал гибкий стан юноши, и Полина обмирала, таинственно и скорбно шепча: «Утоплюсь…»
В таких сердечных муках и разговорах непонятно о чем и прошел первый вечер пребывания Оленьки в Гурзуфе.
Дома Маша помогла Оле раздеться, уложила ее, уютно подоткнув одеяло. Олечка вздохнула. Последний раз взглянула на шелковые голубые обои и тихо уснула.
Она не слышала, как Чапа поскреблась в дверь, просясь на ночлег к своей любимице. Как Маша, приложив палец к губам, сказала: «Тихо». И приоткрыв дверь, впустила ту в комнату. Чапа по-стариковски сразу прикорнула на пороге Вроде, и сон охраняет. Маша ушла к себе.
Дом спал.
На следующий день Татищевы давали праздник в честь приезда племянницы. Он назывался «Домашние посиделки».

День выдался жаркий, душный. Дождя не ждали. Ждали гостей.
Дормидонт распахнул парадные двери. Был час прибытия. Коляски подъезжали одна за другой. Первым появился лозинообразный и печальный студент-философ Никита. Кашлянул и как бы напомнил, что у него нынче совершенно трансцедентно-трансцедентальное настроение. Исключительно по Канту. Маша, выглянув из столовой, увидела юношу «со взором горящим» и прыснула в кулачок: «Прынц приехал».
Встречали гостей Эмилия Афанасьевна, Алексей Гаврилович и сестры Оленька и Полинка.
Оленьке было достаточно одного взгляда на «Байрона», как она сходу метко окрестила Никиту, и сердечко ее екнуло, охнуло и как-то уж очень стремительно отскочило в пятки. Она, влюбчивая Ольга, сразу поняла, что невольно стала конкурентной Полюшке, ибо Никита явно был героем ее романа.
Полина надсадно сопела, краснела, бледнела и дрожала всем своим налитым телом. Алексей Гаврилович взглянул на дочь искоса, вздохнул и продолжил прием гостей.
Подкатил экипаж, можно сказать, героини бала – Настасьи Львовны. А надо сказать, что сия дама была особой примечательной во всех отношениях. Будучи актрисой провинциального театра обладала неплохим голосом и безусловно замечательной внешностью. Каштановые волосы волнами рассыпались по плечам, приятно контрастируя с синим муаровым платьем. Зеленые глубокие глаза блистали русалочьим взором. В целом же Настасья Львовна была вещь в себе, изрекая, часто невпопад, редкие междометия: «Ох! Ах!», считая недостойным играть на публику вне театра.
Наш студент тяжко вздыхал и не спускал с актрисы пламенного взгляда.
Следующим приехал персонаж, близкий к Настасье Львовне – оперный певец Юрий Петрович. Кареглазый, румяный. Бас. В общем душка. Даже Эмилия Афанасьевна была того же мнения.
Дальнейшая череда приглашенных были люди не столь значительные, в особых любовных переживаниях не замеченные, поэтому и описание мы опустим.
Гостей проводили в музыкальный салон, поближе к замечательному Беккеровскому роялю. Намечался вечер романса.
Открыл собрание Юрий Петрович как самый внушительный и голосистый. Он талантливо исполнил арию Алеко из оперы Сергей Рахманинова «Алеко». При этом яростно и страстно косил глазом на аккомпаниатора Настасью Львовну, но та взор не подняла.
Воодушевленные и незамеченные в любви к людям, а лишь к одному только искусству гости лихо зааплодировали. Юрий Петрович был принят на ура.
Следом, не отходя от рояля, нежно касаясь клавиш, вполне достойно исполнила романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду» Настасья Львовна. Тут выделились два явных обожателя – Никита и Юрий Петрович. Причем бас кричал «браво» вполне интеллигентно. Студент же трансцедентно неистовствовал: «Бис». На «бис» актриса исполнила «Только раз бывает в жизни встреча». Поставив поклонников в тупик, ибо их было двое.
Бурные аплодисменты проводили прелестную участницу музыкального вечера. Не выдержав накала страстей и неизбывного напряжения, к инструменту вышел Никита. Он обладал скромным петушиным тенорком, но, осилив, взял аккорды, и затянул:
«Ямщик, не гони лошадей.
Мне некуда больше спешить.
Мне некого больше любить,
Ямщик, не гони лошадей».
Ему присутствовавшие захлопали дружнее всего, по-видимому, боясь, что «петуха» он все-таки даст, а может быть, просто восторгу зрителей не было предела.
Чередой прошли и другие исполнители не столь значительные и, по всей вероятности, не раненые стрелой Амура.
По окончании гости потянулись в столовую на знаменитые вишневые пироги. Справедливо сказать, пришла пора физической пищи. В музыкальном салоне остались Настасья Львовна, Никита и никем не замеченные и тайно спрятавшиеся за китайской ширмой Оленька и Полинка.
Любопытство влюбленных девушек не знало предела. О чем это их обожаемый «философ» и «Байрон» в одном лице собирался беседовать с актрисой?
Высокопарный слог овладел Никитой, и он уже не мог остановиться, начал болезненно и неутомимо изъясняться в любви Настасье Львовне.
- Настенька! Свет очей моих. Ну, посмотри на меня, – каким-то фальшивым голосом и главное вдруг фальцетом зашептал он жарко. – Вспомни Медведь-гору. Как нам было хорошо. Ты раскинула руки в томлении и я тебя целовал, целовал, - исступленно и нудно талдычил студент.
Настасья Львовна почему-то сосредоточенно скосила свои русалочьи глаза на крупный нос Никиты и безразлично произнесла:
- Единственно от чего я тогда мучилась, так это от жары, духоты. Приникла к прохладной земле, - и замолчала.
Повисла пауза. В наступившей тишине раздалось «и-и-к». Это несчастный Никита на нервной почве икнул. И, о ужас, уже не мог остановиться. «И-и-к, и-и-к» раздавалось в воздухе. Настасья Львовна брезгливо сморщила свой пикантный носик и резонно произнесла:
- Что это Вы все время икаете, молодой человек? Это, наконец, даже не воспитанно.
Резко встала и вышла из комнаты. Брошенный Никита так и остался стоять на коленях. Потом встал и ступил в сад через большое французское окно. «И-и-к, и-и-к» так и раздавалось с улицы. Постепенно икание стихло, уносимое к берегу моря.
За ширмой ни живы ни мертвы стояли Оленька и Полинка. Потом тяжело вздохнули, выскользнули и тихо разбрелись по своим комнатам, каждая со своими думами, но единая мысль все-таки сестер объединяла – предмет страсти был сброшен девушками с пьедестала.

Утром Оленька проснулась отдохнувшая и бодрая. Со спокойной душой. Мы вам, дорогой читатель, уже говорили выше, что Оля стремительно влюблялась в подходящий объект и так же быстро могла к нему охладеть. С первыми лучами солнца это маленькое чудо и произошло. Никита уже был просто малознакомым Никитой и волнующих мыслей не вызывал.
Поли на, наоборот, утро провела томительно, к завтраку вышла бледная, роковая и простоволосая, на что маменька ей попеняла и сказала, что на обед все семейство приглашено к сестрам Ратниковым – Анне и Нине Тимофеевнам. Там будет и их любимый племянник Никита.
Тут же подскочила Полинка и после чая растормошила Машу убирать волосы в прическу и подобрать особый к случаю туалет. Но, мои дорогие, надобно сказать несколько слов одобрения нашему рыцарю Печального Образа. Мы имеем в виду, конечно, Никиту, ибо воспитывали его в основном именно тетушки. Все каникулярное время юноша проводил у них. И посему имел характер резко романтический.
Тетушки Анна и Нина Тимофеевны были существами ранимыми, слабыми телом, но не духом. С грустинкой в глазах. Одним словом – старые девы. Были они уже в глубоко пожилых годах. Прически носили седые с накладными буклями. Платья любили темных тонов. Исключительно с кружевными воротничками домашней вязки. Часто вспоминали, вздыхая, далекое прошлое и былых поклонников.
Нина Тимофеевна могла, например, слегка картавя (это единственно, что отличало сестер друг от друга, ибо они были близняшками) с придыханием сказать: «А помнишь ли, Аннет, своего рокового Вольдемара, который, из-за несчастной любви к тебе стрелялся на дуэли с бретером Прохоровым и был ранен, кажется, легко. Ах, Аннушка, а ведь это трагическое событие случилось в 18… таком-то году, когда мы были совсем молодые».
Ниночка вздыхала и прикладывала к глазам белоснежный батистовый платочек с монограммой «Н.Р». В ту же секунду Аннет делала то же самое, только монограмма была «А.Р».
Вот в таких тепличных условиях и рос наш несчастный студент-философ.
Тем не менее семейство Татищевых уже несколько часов как прибыло в гости к Ратниковым. Уже был вкушен молочный поросенок, специально приготовленный к обеду.
Старики, как они себя называли, вели неспешную беседу, вспоминая далекие времена. Молодежь отправили на прогулку. Олечка откровенно скучала. Но вот Никита, кажется, оживился в обществе Полины, разрумяневшейся и похорошевшей. На прогулке и за разговором время прошло незаметно. Пришла пора Эмилии Афанасьевне, Алексею Гавриловичу, Олюшке и Полинке собираться домой. Несколько утомленные отбыли. А вот Нинон и Аннет все было ни почем. Огонь молодости играл в старушках хорошим шампанским.
А в усадьбе Татищевых наступили традиционные будни. Утром Оленька и Полина обычно уходили на море. Полинка учила сестру плавать классическим брассом. Потому что Оля, загребая ладошками под себя воду и вяло плеская ногами, могла плыть только по-собачьи. Иногда в этих морских прогулках их сопровождала Чапа.
Дни проходили за разговорами о семье, любви (это уже вмешивалась Полинка) и разных новостях Крыма. Вечера – за чтением и рукоделием. А совсем поздно, перед сном, опять прогулка к морю.
Не раз и не два девушки вечерами встречали одиноко бредущего от Медведь-горы Никиту. Его длинный нос висел книзу, и разговор, складываясь из пары фраз, разбивался, как морская волна о берег. Брызги да и только.
Полинино сердечко страдало, страдало до тех пор, пока не случилось следующее. Однажды утром девушки как всегда ушли на морскую прогулку. И задержались, что-то их долго не было. Наступило время обеда. Эмилия Афанасьевна беспокоилась уже не на шутку. Отправила на берег в известное место Машу. Время тянулось тяжело. Наконец, раздались истошные женские крики. Татищевы выбежали на улицу. Заполошно вопя «барышня утонула, барышня утонула», на коленях ползла Маша, истово крестясь.
Кто? Что?
Эмилия Афанасьевна схватила за руку мужа, закатила глаза (совсем так, как делала Полинка) и приготовилась упасть в обморок.
Алексей Гаврилович разрывался между женой, медленно, что-то уж очень медленно падающей в обморок, и несчастной дочерью, вспоминая ее угрожающие слова: «Утоплюсь! Вот ужо утоплюсь!». Свет померк в его глазах.
А Маша знай вопила: - Одежду-то, одежду ее ненаглядной нашей Полины Алексеевны Никитушка нашел… И никого вокруг. Мы уж и кричали, и звали, и искали. Надо на поиски людей отрядить, - все причитала Маша, грязными ладошками размазывая слезы по лицу.
Тут и Никита подошел печальней некуда.
- Это судьба, - трагично и скорбно изрек фаталист Никита. И тяжело и утробно вздохнул, смахивая набежавшую слезу. Повисла гробовая тишина.
Вдруг Эмилия Афанасьевна резко передумала падать в обморок и дрожащей рукой показала куда-то вдаль. По аллейке, за спиной убивающейся Маши двигались по направлению к дому две девичьи фигурки. при этом весело переговариваясь.
- Да вот же, вот она, живая, - Татищева подумала секунду, не упасть ли опять в обморок, но передумала. Потому что заполошная Маша повернулась в направлении руки хозяйки и взвыла с новой, какой-то исступленной силой:
- Призрак, призрак явился!
Но ее вопль сам собой захлебнулся, потому что возле девушек вилась, повизгивая, Чапа. А потом теплая Полинина рука коснулась Машиного локтя, и бедная девушка поняла, что Поля – живая. В общем, обед прошел на славу.
Выяснилось, что Оленька, наконец то, научилась плавать и плыла быстро и ладно. Полина только с берега руководила, и они передвинулись далеко от брошенной одежды. Вот и все. Ну не считая того, что на обед остался на радостях приглашенный Никитка. И на прощание тепло поцеловал Полечку, так счастливо спасенную, в розовую щечку.
Все бы хорошо, но пришло время семье Татищевых прощаться с Олюшкой. Наступил день отъезда. Кучер Кузьма, как всегда, помог Олечке сесть в экипаж. Татищевы наперебой передавали приветы Олиным родителям. Родственники махали руками, желая доброго пути.
Полинка подошла близко и жарко прошептала:
- Желаю тебе такой же страстной горячей любви, как у меня. Ведь это на всю жизнь.
Олечка с некоторым ужасом подумала, что это ей пришлось бы долгие томительные зимние вечера коротать с длинноносым философом, склонным к трансцедентно-трансцедентальным мукам совести, и поежилась. Но с сестрой попрощалась радостно
Застучали колеса экипажа. Усадьба осталась вдали. Мысли обернулись к дому. Предстояла долгая дорога.
На этой теплой ноте, в теплый и светлый день попрощаюсь я с вами, читатель. Пусть радость сопутствует вам всю жизнь, как и милой, беззаботной Олечке.
Ах, юность…

23-24 октября 2020 года