Сальваторе Квазимодо -14-ый Нобелевский лауреат

Продолжаю "ликбез". И собственный тоже)  Четырнадцатым по счёту Нобелевским лауреатом в области поэзии в моей подборке стал Сальваторе Квазимодо   (20 августа 1901 — 14 июня 1968) — итальянский писатель, поэт, переводчик. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1959 года «За лирическую поэзию, которая с классической живостью выражает трагический опыт нашего времени».
Итальянский поэт Сальваторе Квазимодо родился 20 августа 1901 года в городе Модика на Сицилии в семье железнодорожника. После окончания в Палермо средней школы в 1919 году приехал в Рим учиться в техническом институте. Из-за нужды бросил вуз, работал продавцом, чертежником, бухгалтером, много читал, особенно русскую и французскую поэзию, изучал — греческую и латынь. 31 марта 1922 года был посвящён в масоны в ложе «Арнальдо да Брешиа» в Ликате.  Работал с 1926 году  землемером, начал писать стихи.
Определённая известность к Квазимодо пришла после переводов древнегреческой поэзии, Шекспира, Евангелия от Иоанна, книги, которая используется во время проведения собраний масонских лож. В сочинениях Квазимодо многое связано с мифологическими и спиритуалистическими мотивами.   В поэзии Квазимодо всё объединено в единое целое и базируется на прочной социально-этической основе. В раннем периоде творчества он отдал  дань описательности.
Его шурин Э. Витторини ( в будущем романист и критик) познакомил его с Э. Монтале и Д. Унгаретти. В то время Италию охватило неистовство фашистской пропаганды и эти три поэта в атмосфере тяжелого времени и безнадеги стали основоположниками герметичной поэзии. Это был строгий и сдержанный тон и стиль, резкие интонационные контрасты, нелегкая для понимания архитектоника глобальных космических образов, пронизанных напряженным драматическим мироощущением.  Квазимодо  пришел к иносказательной «поэтике слова», являющейся синонимом герметизма. Переводчик древнегреческих лириков, Квазимодо учился у них выразительности и лаконизму, сочетая эти уроки с опытом старшего современника -  Унгаретти.

В журналистику эти поэты не пошли, чтобы не работать на режим; так родилась поэзия духовного сопротивления — форма духовной борьбы. Они заперлись во внутреннем мире человека, в его глубинном "я". И первая книга Квазимодо "Вода и земля" (1930) была о человеке как центре космических связей, зеркале бытия. Он, как писал Э. Монтале, "не принимал за существенное преходящее". И фашизм — огромное зло, но и оно преходящее. "Поэзия отсутствия", как называли герметизм, стала формой высшего духовного присутствия. Сборники "Потонувший гобой" (1932), "Аромат эвкалипта и другие стихотворения" (1933), "Эрато и Аполлон" (1936), "Стихотворения" (1938), в отличие от первой книги, были полностью в стиле герменевтики. В 1938 г. С. Квазимодо стал редактором еженедельника "Темпо", издал книгу "Лирика Греции" (1940), преподавал литературу в Миланской консерватории.

В годы войны он принимал участие в движении Сопротивления, попал в тюрьму. В его произведения входит антифашистская и антивоенная тематика, проблематика героического. Все это просто взорвалось в книге "День за днем" (1947). Еще в 1945 году С. Квазимодо вступил в компартию Италии,  посещал СССР, но потом вышел из партии:  не мог писать политические стихи, которых от него требовали. И гражданские мотивы звучат все чаще, он воспевает борцов против фашизма, один из его стихов вычеканен на подмуровке памятника жертвам расстрела.

В стихах - обращение к родной Сицилии, природе острова, истории народа. Л. Арагон писал: "В Квазимодо Сицилия озаряет действительность, даже когда ее свет не что иное, чем тьма". Углубился эпический элемент его поэзии, диалог часто сменял устойчивый монолог, появились элементы репортажа, хроники, особенно в произведениях, где он выступал против холодной машинной цивилизации. Все это мы найдем в книгах "Жизнь не сон" (1949), "Фальшивая и подлинная зелень" (1956), "Земля несравненная" (1958).

Выступая на всемирном форуме "Литература и современность" (Рим, 1957), Квазимодо сказал: "Поэзия владеет силой, способной победить сухие абстракции, она живет в своем историческом измерении, от которого никому не убежать. Благодаря поэзии каждый народ несет другим плоды своей цивилизации". В 1950-х годах Квазимодо много путешествовал по миру, читал лекции, писал театральные рецензии, эссе. Осенью 1958 года во время поездки в СССР попал с инфарктом в Боткинскую больницу Москвы…
  В послевоенные годы С. Квазимодо был отмечен тремя наивысшими литературными премиями на родине, а в 1959 — Нобелевской премией "за лирическую поэзию, которая с классическим вдохновением освещает трагический опыт в настоящее время". На вручении премии Квазимодо, вспомнив о времени герметизма, заметил, что "поэзия рождается в одинокости и уже оттуда распространяется по всем направлениям". Звучали слова, даже и известных ученых, о случайности выбора Комитетом итальянского поэта. Возможно, это было вызвано тем, что были будто "два" Квазимодо. После Нобелевской премии поэт писал не так активно, как раньше, больше писали о нем и переводили (до 1980 года — на 40 языков). В 1960 году С. Квазимодо выпустил сборник "Поэт и политик и другие эссе" и последнюю книгу стихов "Давать и иметь" (1966). На поэтическом фестивале в Неаполе, где он был председателем жюри, 14 июня 1968 г. С. Квазимодо внезапно умер от кровоизлияния в мозг.

Статья составлена из различных статей Интернета.
Фотография тоже взята из Интернета в свободном доступе.


ВЕТЕР В ТИНДАРИ
Перевод Евг. Солоновича

Тиндари, где твоя кротость?
С высоты своих гор, вознесенных над водами
божественных островов,
сегодня ты обрушиваешься на меня,
пронизывая сердце.
Я поднимаюсь на поднебесные кручи
навстречу сосновому ветру,
и спутников моих относит все дальше
воздушным потоком —
волну голосов и любовь,
и ты принимаешь меня
наперекор разрыву,
ты и боязнь теней и молчаний,
убежища нежностей, некогда неизменных
и канувших в небытие.
Тебе неизвестна земля,
где я увязаю все больше
и тайные слоги питаю:
другое сиянье скользит по твоим окнам
в ночном облаченье,
и не моя покоится радость
на лоне твоем.
Изгнание — мука,
и вчерашние поиски лада
оборачиваются сегодня
преждевременным страхом смерти;
и каждая любовь — защита от грусти,
бесшумная поступь во мраке,
где ты меня вынуждаешь
горький хлеб преломлять.
Тиндари — непреходящее чудо…
Друг меня будит нежный,
чтобы я со скалы наклонился над небом,
и деланный страх мой — для тех, кто не знает,
что за мною глубокий охотился ветер.

ЗЕМЛЯ
Перевод Евг. Солоновича

Ночь — безмятежные тени,
воздуха колыбель, —
до меня доносится ветер, если в тебе блуждаю,
и море с ним, и запах земли,
где поют мои сицилийцы
парусам, сетям,
малышам, проснувшимся до рассвета.
Голые склоны, равнины под первой травою,
ждущей стада и отары,
ваша боль опустошающая — во мне.

ЗЕРКАЛО
Перевод Евг. Солоновича

И вот на ветвях
раскалываются почки,
и зелень — новее травы —
ласкает сердце,
а ствол уж казался мертвым
и словно в промоину падал.
И все принимаю за чудо,
и я — та вода из тучи,
что отражает сегодня в канавах
самый синий кусочек неба,
та зелень, что в почках таилась
недавно — минувшей ночью.


ЦВЕТУЩАЯ ЖЕНЩИНА, ЛЕЖАЩАЯ НАВЗНИЧЬ В ЦВЕТАХ
Перевод Евг. Солоновича

Тайное угадывалось время
в ожидании ночных дождей,
в том, как менялись облака,
волнистые колыбели;
и я был мертв.
Город между небом и землею
был моим последним приютом,
и меня со всех сторон окликали
ласковые женщины из прошлого,
и мать, помолодевшая с годами,
бережно перебирая розы,
белейшими чело мое венчала.
Ночь была на дворе,
и звезды уверенно плыли
по золотым траекториям,
и ставшее преходящим
настигало меня в моих укрытиях,
чтоб напомнить об открытых садах
и смысле жизни.
Но меня угнетала последней улыбкой
цветущая женщина, лежащая навзничь в цветах.


ОСТРОВ ОДИССЕЯ
Перевод Евг. Солоновича

Решителен древний голос.
Внемлю эфемерные отголоски,
забвенье глубокой ночи
в звездной пучине.
Из небесного пламени
рождается остров Одиссея.
По тихим рекам плывут небеса и деревья
между лунными берегами.
Пчелы, любимая, золото нам приносят:
тайное время преображений.

В ПРЕДДВЕРИИ РАССВЕТА
Перевод Л. Мартынова

Ночь кончена,
и растворяется луна
в лазури, уплывая за каналы.
Живуч Сентябрь здесь на земле равнинной,
и зелены ее осенние луга,
как южные весенние долины.
Оставил я товарищей своих

и сердце схоронил в стене старинной,
чтоб одиноко вспоминать тебя.
О, до чего ж ты дальше, чем луна,
теперь, когда в преддверии рассвета
по мостовой зацокали копыта!

НА ПРУТЬЯХ ИВ
Перевод Евг. Солоновича

Ну неужели нам до песен было,
когда пришелец сердце попирал,
и мертвые на площадях лежали
на ледяной подстилке, и не молк
скулеж детей и черный вопль несчастной,
которая в распятом на столбе
узнать боялась и узнала сына?
На прутьях ив, как мы и поклялись,
и наши лиры в эти дни висели,
качались на пронзительном ветру.

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ, БЫТЬ МОЖЕТ, НА МОГИЛЬНОМ КАМНЕ
Перевод Евг. Солоновича

Мы здесь — вдали от всех, и снова солнце
искрится медом в волосах твоих,
и нам последняя цикада лета
и вой сирены под ломбардским небом
о том, что живы мы, напоминают.
О, выжженные ветром голоса, чего хотите?
А еще исходит тоска мучительная от земли.


ЦВЕТ ДОЖДЯ И ЖЕЛЕЗА
Перевод Евг. Солоновича

Ты говорила: молчание, одиночество, смерть,
как говорят: любовь, жизнь.
Это были промежуточные слова.
И ветер поднимался каждое утро,
и время цвета дождя и железа
проносилось над камнями,
над нашим замкнутым жужжанием проклятых.
До правды еще далеко.
Так скажи, человек, расплющенный на кресте,
и ты — с окровавленными руками,
как я отвечу на все вопросы?
Сейчас, до того как другое безмолвие
ворвется в глаза, до того как поднимется
новый ветер и снова ржа расцветет.


СОЛДАТЫ ПЛАЧУТ НОЧЬЮ
Перевод Б. Слуцкого

И креста, и молотка с Голгофы,
и святых воспоминаний детства
мало, чтобы раздавить войну.
Ночью, перед самой смертью,
сильные солдаты плачут
у подножья слов, давно известных,
выученных в годы мира.
Многими любимые солдаты…
Слез безымянные потоки…

МАРАФОН
Перевод Евг. Солоновича

Материнских стенаний в Марафоне,
раздирающих душу воплей
никто не услышал. Греция
была свободна. Греция свободна.
В Марафоне остались солдаты,
а не тени, никаких тут храмов
или алтарей. Могильный холм нетронут,
с высоты его видна Эвбея.
Червь истории приводит в мире
все в согласие: на кургане — столб,
под землею — мечи и шлемы.
И каким бы ни был Марафон,
человек живет здесь в хижине, подобной
будке часового.