Судья признал свою ошибку

       Осенью прошлого года один из детских домов Мурманска отмечал свой юбилей. Не обошлось без телевидения. И в кадр попал привлекательный пятилетний воспитанник. Репортер спросила мальчика: - Что празднуете?      – День рождения воспитательницы, - ответил он. Посмеялись, поправили ребенка и тем самым удержали в кадре, впечатали в зрителя.
      А мальчишка и без того заметный, запоминающийся. Директор детского дома говорит, что на Антона все обращают внимание. Выделяют из группы. Прямо мистика какая-то: потрогать, потискать хочется.
      Мама у него якутка. Отец, с ее, маминых слов, русский. Мамочка эта родила пятерых и, в конце концов, была лишена родительских прав. Потом попала в колонию. Трое старших детей, рожденных в браке, оставлены на воспитание отцу, а двое младших, «надутых ветром», оказались в детдоме: тот самый Антон, о котором идет речь, и трёхлетняя Алина.
      Итак, Антона год тому назад продемонстрировали в телевизионных новостях, и этот мальчик с явной якутинкой в лице запал в сердце одной молодой пары. У Игоря и Ольги уже был и собственный трёхлетний сын, но мечталось иметь много детей, а Ольге, тридцатилетней профессиональной спортсменке, не желающей пока прекращать спортивную карьеру, роль регулярной роженицы никак не подходила.
      Решение было мгновенным, горячим и обоюдным: усыновим! Буквально через пару дней приехали в Мурманск, добились встречи с ребенком. Антон их не разочаровал. Скорее, наоборот, подлил масла в огонь: весел, общителен, сразу нарек посетителей мамой и папой.
      Игорь с Ольгой стали приезжать к Антону на каждые выходные. Спешно собрали документы, необходимые для процедуры усыновления, что труда для них не составило: оба отменного здоровья, оба работают в преуспевающей фирме, получают куда выше среднего, что-то капает, очевидно и от Ольгиных соревнований… Прошло всего две недели с тех памятных телевизионных новостей, а в суде Ленинского округа уже лежало заявление от кандидатов в родители.
      Во время заседания суда на Игоря и Ольгу трудно было смотреть без умиления. Они стояли перед судьей, держась за руки,  и клялись, что готовы ко всему, что их Алеша уже с нетерпением ждет своего старшего брата и что, мол, Антон подарит радость всей семье, а сам обретет заботу, любовь, защищенность.
Когда судья огласил свое положительное решение, Игорь и Ольга, не скрывая радости, обнялись и расцеловались при всех. В тот же день Антона увезли в другой город, к новой жизни.
      А через три месяца Ольга привезла Антона обратно в детский дом. Раздраженно, с нотками истерии заявила, что они отчаялись справиться с мальчиком, что он издевается над Алешей, что Антон выставлен из детского сада по жалобам родителей, чьих детей он избивал в кровь. Мы, говорит Ольга, показывали Антона психиатру и тот заключил: требуется лечение. Но мой муж и сам серьезно заболел, ему надо ложиться в клинику, у нас появились финансовые проблемы, и мы вынуждены вернуть Антона.
      Уже через месяц состоялся суд по иску органов образования к несбывшимся родителям, дело очень короткое и грустное. Ответчики на суд не явились: Ольга позвонила в Мурманск и сослалась на то, что они уезжают в клинику, в Москву. И тот же судья, который недавно видел перед собой светящееся искренностью счастье и санкционировал богоугодный поступок четы, теперь отменял усыновление и казнил себя за скоропалительность прежнего решения.

      Пора нам жить передним умом. Примерно так резюмировала ситуацию директор детского дома, куда вернулся Антон. На Западе семья обычно долго, порою несколько лет готовится к усыновлению: ходит на занятия, учится общению с детьми девиантного поведения, заранее подстраивает свою жизнь под потребности усыновляемого ребенка. А в России усыновление все еще может состояться с бухты-барахты.
      «Антон, конечно, отягощен невротическим синдромом, тяжело переживает неудачи, и Ольга с Игорем это прекрасно знали. Но ведь здесь-то, в детском доме он ведет себя нормально, никаких драк с кровавым исходом. Надо уметь подойти к ребенку, в этом всё дело. У Ольги с Игорем не было развито чувство подхода, гибкой коррекции своего общения с ребенком. Отсюда и посыпались неурядицы, вспышки. Впрочем, от детского сада мы получили неплохой отзыв об Антоне. Но вернулся он к нам какой-то потерянный. Потерял изрядную долю своего жизнелюбия, жизнерадости. В семье уже жить не хочет, ему ближе детский дом.
      Я ведь сразу говорила Ольге с Игорем: не торопитесь, не обольщайтесь тем, что Антон мгновенно назвал вас папой и мамой. Такова психика наших детей. Они, дошколята, любых дядей и тетей, пришедших к ним, готовы возвести в ранг родителей, даже когда твердо знают, что они не родные.
      В случае Игоря и Ольги, раз уж они живут вдалеке от Мурманска, лучше было взять опеку над Антоном, попробовать себя в деле воспитания. Опека оформляется помимо суда и прекращается тоже. Но они были в экстазе, в состоянии радостного энтузиазма и сумели убедить и органы образования, и судью. А потом сами выглядели неловко и некрасиво, начисто отказываясь от ребенка, мотивируя тем, во что трудно поверить, как, скажем, во внезапно возникший цирроз печени у Игоря, 25-летнего могучего парня, который за полгода до того был совершенно здоров».

      Не хочется никого обвинять. Все-таки те же Игорь и Ольга были чисты в своих желаниях и помыслах, когда усыновляли Антона. Ну, не получилось. Они ведь и сами наказаны: теперь за ними волочится черная туча воспоминаний: история крушения их надежд, стыд за необходимость оправдываться.
      Я думаю, усынови они ребенка помладше, ровесника Алеши или того младше, - всё могло сложиться иначе. Наилучшим образом. Из крохотки легче вылепить желаемое. А пятилетний ребенок – это во многом сложившаяся личность с крепкими, а то и острыми углами. Но Ольге с Игорем хотелось срочно получить для Алеши именно старшего брата, который мог бы уже и присматривать за ним, а самим избежать пеленок, той возни, от которой только недавно избавились, хотелось получить сразу большого сына. Вот и получили. Теперь, обжегшись на молоке, будут дуть на воду, то есть уже и не помыслят об усыновлении. Да и вряд ли дадут им теперь ребенка, после столь сокрушительного опыта.
      Побывав в детском доме, я повидал и Антона. Прошлого не бередил, поговорили о настоящем: друзья, занятия, пристрастия. Отвечал он без охоты. Любит мультики. Друг есть один. Вспомнил занятия по рисованию, языку, математике: в следующем году Антону идти в школу – переходить в другой детский дом.
      Во взгляде этого шестилетнего ребенка уже нет распахнутой готовности к общению, свойственной детям в этом возрасте. Повреждено что-то существенно важное. Мы можем только догадываться, каким искажениям подверглась его душа. Родная мать, выйдя из колонии, позвонила однажды, обещала прийти, но всё никак не дойдет вот уже полгода. Приемные родители не поняли травмированной души Антона, отказались ее лечить и выставили из семьи. Кроме детского дома Антон уже и не ждет никакого другого.
      «Наш дом – Россия». Была, помнится, такая партия, от которой одно название только и осталось. Да и название хочется поправить, добавив к нему: «И этот дом – детский». Потому что в России он символично неизбывен.