***

Жидкость чайная бьётся о толщу сиреневой чашки.
В центре долька лимона дрейфует на тёмных волнах.
Рядом в плошке застыла вчерашняя пшённая каша.
Ложка, вилка и нож пробуждают немыслимый страх.

***

Темнота. Остановка. Внезапная боль в подреберье.
Вмиг дыхание спёрло, по пальцам размазалась кровь.
Сумки нет. В ней зарплата. Продуктов ещё на неделю.
А в боку ноет рана. Какой же печальный итог.

Уплывало сознанье, снующие в панике люди
Уходили крестясь, и бросая сквозь зубы в толпу...
Может пьяная, может сама виновата. И судят.
Я лежу в красной жиже, и словно белуга, реву.

Тишина. Все вокруг как один по домам разбежались,
И апатия в горло вцепилась, сжимая тиски.
Где-то тихо скреблась бесконечная мрачная жалость,
А пульсация крови долбила. Гранатой в виски.

Тихий голос пробился в моё неживое сознанье.
С вами всё хорошо? Вы позвольте немного помочь.
Я открыла глаза, будто зверь, что идёт на закланье.
Не вертитесь. Сейчас будет легче. Здесь праведный Бог!

Седовласый старик делал всё аккуратно и чётко.
Бинтовал, из бутылки кропил на худое лицо.
Окружил, словно дочь, небывалой доселе заботой.
И слова утешения молвил наверно раз сто.

***

Белым вытканы стены, где белые ровные грани.
Белым чистым узором украшен большой потолок.
В сердце важный отсек занял тот дорогой самарянин,
Что продлил на земле мне отпущенный некогда срок.

Эмма Карлайл