Элегия Ангела...

Был на исходе месяц май и солнце золотилось,
Являло завязь мушмулы и запахи жасмина
И лавровишневы цветы- отчизны ароматы...
А ночь мерцала звездами, сиял и месяц ясный,
Ласкало взор безоблачно- полуденное небо...
Как вдруг, стремглав, откуда- то буря, потоки селя..
Порывы ветра страшного повергли мир в ненастье,
И сны пришли, каких не ждал, все, как в тумане, видены,
Проснулись тени прошлого, забытое напомнили...
Архангел, как и Ангел мой, в миг рядом появился он
В одеждах бело-кипельных предстал золотовенчанный.
На спину усадил меня , раскрыл в полете крылья...
И вместе воспарили мы в гремящем поднебесии..
Над Понтом пролетаем мы, все над святыми землями:
Моря, массивы горные, леса, низины дальние...
К монастырю Сумельскому пристали, к Божьей Матери...
И воскричал там Ангел мой: “ На Понте разрушения !
Повсюду вопли адские и пепелища жуткие,
Как- будто Апокалипсис и рыки зверя лютого...
Он жаждет крови страждущих и плоти человеческой..”
Тут Ангел во спокойствии снимает крылья белые,
На камень восседает он, прикрыв лицо ладонями..
Затем, прервав рыдания, с трудом продолжил речь свою:
“ Кого оплакать более? Тех, кто убит, кто жив еще?
Оставил кто родных тела? Иль кто захоронить успел?
Быть может мать с двумя детьми голодными гонимыми,
Кормила что их грязью, льдом, лохмотьями прогнившими,
Поила что их кровушкой из пальца надрезанного?...
Овраг же тот бескраен был и снег глубок не таявший ,
И дети, утомленные, не выдержав, уснули в нем,
Вкусивши адских яблочек, жестоко обманулися...
Детишки: мальчик с девочкой- одного дуба веточки,
Тела их неподвижные лежат- ветвей окраина...
А турки бьют, торопятся: “ Идите же, собаки вы! “
Им чуждо горе матери и боли, и стенания...
В том плаче, в адской поступи, в слезах ее рождается,
Исходит из глубин души по детям причитание:
“ Сыночек, ты мой маленький! О, дочь моя, красавица!
И, кто же исповедует, какой же поп причастит вас?
Остались без причастия, вы без креста и гроба здесь..
О, Господи! О, как же так, что их тела безжизненны?
О, разве может без цветов весна прийти, без зелени?
И разве может Солнцебог оставить нас в бесцветности?
И, что за ночь без звезд, скажи, а день без солнца ясного?
И перепелка без птенцов, без гнездышка родимого?
Как мать быть может без детей и без души дыхания?
Кого же приласкать теперь, кого мне убаюкивать?
Кого мне в люльку уложить, кого обнять качаючи?
Кого в водице мускусной мне выкупать и вычесать?
Не полотенец золотой, теперь вам саван нужен...
Не хлеб с вареньем нужен вам, а к тризне поминальное.
О, мать моя, открой же мне в земле один колодец,
Где упокоится душа по милости Господней...”
Того оплачу я отца, чья дочь была в невинности..
Он же вдовец и одинок, хоть в этом проблеск солнечный..
Рассвета первый свет она и десять лет ей от роду,
Дитя, словно цветущий сад, фруктовых древ подобие,
Как первый нехожденный снег, как белая голубонька...
Но пятеро зверей нашлось, все- грязные создания,
А, вместо крови, яд у них, глаза безумства полные...
Из семичернья поднялись, Тартар холодный дом их...
Отродие змеиное, за что пронзили солнце вы?
Все вместе на земь рухнули и снег тот истоптали,
Измяли тот фруктовый сад и напрочь иссушили,
Все на глазах отца ее, ремнями перетянутом,
Чтоб видел он и слышал все, чтобы пылал от горя...
Когда ж закончили они и ядом напоились,
Блеснул двуточенный кинжал в глазах подонков этих...
И погасили твари те израненную душу...
Летит на белых крыльях та, в рай, к матери в объятия...
Оплачу девушку я ту и всю ее деревню,
Что в гору быстро поднялись и прятались в пещере,
Спасаясь от турецких орд, от их резни жестокой...
У девушки, как десять дней, младенец появился-
Светловолосый первенец, он, как звезда, красив был...
Перегорело молоко у девушки от страха
И нечем сына ей кормить, а он кричит, не зная,
Что происходит в мире том, в холодной той пещере...
Все вместе плакали они над предстоящим горем:
Им в жертву надо принести всех их грудных младенцев...
Там было двести душ людей и дети- первоцветы-
Примулы первоцветные, что на корню увяли...
Распятие, беззвучный стон и детские могилы...

Не могут матери всплакнуть и зареветь не могут:
Они рвут волосы с голов, в агонии кружатся...
Лишь кулаками бьют себя и раздирают щеки..
И восшептал отец Иоанн под крестное знамение:
“ Прижми детей к своей груди, Царица, Матерь Божья!
Где розы лепестками кровь закапает и Миро,
Взрастет там примул первоцвет как слезы Панагии “
Пустые села, города- все это я оплачу...
Дома без домочадцев где все в миг осиротели...
В стойлах привязаны стоят, не дояны коровы,
И виноградная лоза от жажды высыхает,
И не посеяны поля, и родники иссякли,
Без зелени вижу леса и горы без растений,
Там школы без учителей, ученики в изгнании,
Храмы пусты без прихожан, запылены иконы,
Осиротели и скамьи, псалтыри в паутине,
И свечи больше не горят, затушены кадила,
Надгробия разломаны, в грязи их белый мрамор,
Пусты и все монастыри без служб и песнопений,
К молитвам Била не зовут, Колокола безмолвны,
Монахи- только призраки, монахинь не найти там,
Чтоб спели Херувимов песнь нам ангелоголосьем...
И где ж Аполитикион Георгия Святого,
Святого Дмитрия Тропарь в святилище Сумельском?
Услышим вновь мы песнь тебе о, Божья Мать, Мария !
Пречистой Девокрасоте, о, Дево Панагия! “
Мой Ангел успокоился, иссохли его слезы...
Вдруг сверху над обителью взошло ее Знамение!
В черном платке и царственных, но траурных одеждах,
Оплакивала эллинов, изгнанных с мест нажитых..
И, как землетрясение, был голос Платитеры,
Гулом реки усилился и грозно зазвучал он:         
“Проснитесь вы, о небеса, моря, деревья, камни!
Как гром гремит по- гречески, ромейка говорите!
Чтоб слышал Ветер дикий вас и Мир вас весь услышал:
Отняли от моей груди, детей моих забрали!
И одного в огне сожгли, другого задушили,
Убили револьверами, зарезали ножами...
Объятия мои пусты, осиротел передник:
В кровь обмакнули мне его, а он был златом вышит..
Осталась я в несчастии, вся в черном одеянии...
О, Божий Сын, тебя прошу! Мой сладкий, мой послушный!
Возьми детей моих к себе по правую же руку,
Из них счастливых райских птиц ты сделай в одночасье!
Пусть спят спокойно, кто ушел, земля им пухом станет...
Возрадуются те, кто жив, и заживут достойно,
И, как цветенье фундука, пусть будут их одежды...