А рукописи горели

А рукописи горели:
Тетрадки из СССР,
Тетрадки из новой эры,
Где аниме, например,
На тонкой кривой обложке,
И всякие сейлор-мун,
И Каприо, и попроще,
И прочий дешевый сюр.

А рукописи горели,
Как планы на жизнь вперед.
И пьяные менестрели
*Тошнили* на тот блокнот.
И пьяные подхалимки,
Черкали ногтем слова.
Иголками шпиля снимки,
Шипели: "Еще жива?

Бездарная содержанка,
Пронырливая лимита.
Мотай до отца и мамки,
Отсюда, а ну, раз-два!"

А рукописи горели
На кончиках той травы,
Что детство мое, как берег,
Укутывала до поры.
На кончиках, как на копьях,
Вздымала к моим ногам,
Распяливала листочки,
Где свиты слова к словам.

Я жгла их, без пересчета,
Без думы и без души.
Десяток годков работы,
Чернила, карандаши,
От школы до переезда,
От комнаты до угла.
От сцены театра к лесу,
От улицы до стола.

А рукописи горели
Тому двадцать лет назад.
И пьяные менестрели
Зовут меня в прежний ад.
К подстилкам своим, к разврату,
К подонкам и фраерам,
К дешевкам и перекатам,
И грязным своим столам.

Мне нечего им поведать.
Пока не сгорят дотла
Тетрадки в Господне лето.
Ни страха, ни слез, ни зла.
То страшные грозовые
Прокуренные часы,
То ласковые чудные
Окалины от росы,
И двадцать снегов грядущих
На двадцать прожитых лет,
И "хлеб нам даруй насущный",
И вольный с невольным свет.

И ныне, и днесь, и присно -
Быть в мире пред купиной,
Узнать про Кэннон и Кришну,
И дедушку за стеной.
Про "Тройку" и крестокрылы,
И доллар, и белемнит.
И нефть в аметисте стылом,
И нацики, и ковид.

А рукописи сгорают,
Тетрадки, смартфон, айпад...
И только Булгаков знает,
Когда они догорят.