Частная жизнь - забой! Владимир Герцен

   На Севере диком на едином клине земли стоит сарай. Стены его сложены из костей исполинских тварей и их кизяка, но крыши как таковой не имеется. Внутри сарая валяются хрящи и мышцы тех же самых зверей и принесённая ураганом обложка журнала "Катера и яхты". По правую сторону вдоль берега моря на полторы версты раскинулся рудник "Светлый Путь", а по левую - до самого горизонтапростирается погост.
   В предрассветном тумане, наполняющим душу благоговейной грустью, анонимный бульдозерист ковыряет впрок ямки. Поодаль прямо из горлышка допивает шнапс инкассатор Котура.
   - Эй, старикан, рой могилу пошире! - приказал он могильщику, расправив плечи, затем пригрозил пустым шкаликом небесам и, прошептав: "Дешёвка!.. С тобой навеки!", выстрелил себе в лоб из табельного оружия.
 Звук выстрела с опозданием ударил в борт теплохода "Толя Комар", покачнув судно, отражённый, вернулся на сушу, готовый нести помиру горесную весть, но, упёршись в наземные бастионы рудоуправы, истаял.
   Управление рудником "Светлый Путь", памятник зодческих наклонностей учеников Бармы и Постника, представляет собой восьмерик с четырьмя прирубами, причём каждая грань восьмерика увенчана бочкой. Над этим восьмериком возвышается второй, увенчанный пятиглавием, а каждый из прирубов покрыт двумя бочками. Прочие детали прогрессии, скрытые облачностью, неведомы никому.
   Пожары отечественных кампаний причинили зданию ущерб, зато последующие реставрации изложили без купюр краткий курс истории архитектуры. В нашем случае аварийный объект сочетал в себе признаки языческого капища, и курной избы, и детинца восточных славян, и кровли романского монастыря, и чертогов византийского капитула.
   В парадном вестибюле с колоннадой коринфского ордера на рустованной аркаде полыхает грациозная мозаика: по торной дороге, наезженной лошадиными обозами с навагой, состязаются в беге с посошком в руках нагие горные мастера и бригадиры.
   Трапезная, галереи, канцелярии и архивы отделаны с неслыханной роскошью: широкие настенные панно пестрят изображениями мёртвой натуры, а преддверия представляют оперные пасторали.
   Собственно кабинет управляющего вызывающе скромен: на гвозде у двери висят рабочие штаны из ножных шкурок волка ворсом книзу, заполненные смесью оленьего моха и волоса, которая вбирает в себя экскрименты и меняется несколько раз в день. В проёме звонницы стоит стол из чёрных досок. На столешнице лежит перьевая ручка и спичечный коробок с надписью на шести языках: "Три старых лезвия и одно новое". Здесь управляющий без задней мысли раздаёт импортный ширпотреб смехотворцам своим, иногда глухим, иногда карлам своим и лекарю любимому своему.
   На паперти у ламповой сосредоточенно курят шахтёры, пищевым дымом выдавливая остатки бытовых снов, настраивая себя на краткосрочные подвиги с применением брани.
   Под скамьёй питается сухарём усатый бровастый кобель Подполковник.
   "Правильный пёсик, - одобрил Николай Дарданелл. - Других не держим-с".
   Нравилось Коле, что собака кушает с аппетитом, слизывая с пола крошки и пшеничную пыль.
   Поднялась клеть с рабочими ночной смены, с лязганьем отошла дверь. Вынесли увечных. Следом потянулись, поддерживая друг друга, контуженные.
   Навстречу им, балагуря прорывалась вторая смена.
   Николай почесал Подполковника за ухом:
   - Записывайся в бригаду, обыватель империи зла. В обед мёд-пиво будем пить, подсвинком закусывать!
   И вдруг, из милосердия, сгрёб в охапку и спрятал за пазухой.
   Щёлкнул замок, и клеть обрушилась в пустоту.


                *   *   *


   Земледельцы рабского состояния княжеских сёл в эпоху Русской Правды назывались смердами, в тесном смысле. А близкая родня Николая: отец Николай Николаевич, дедушка Николай Николаевич и прадед Николай Николаевич Дарданеллы, напротив, были людьми освобождённого труда, в тесном же смысле - горнорабочими.
   Если на то пошло, Николай понимал фамильный бизнес как сумму привычных движений, ценой потери богатырского здоровья вознаграждаемую государством. С равной самоотдачей свирепствовал Дарданелл на кувалде-маме и на ручном перфораторе. С той же дотошностью обезопашивал кровлю и бурил шпуры.
   Принимая стихию народной жизни, её цикличность и ритм, желал Николай быть в ладу с остальными ремёслами: честь честью плотничать и столярить, заготавливать лыко, копать колодцы и выгребные ямы, класть печи, сеять горох и репу, корчевать пни, собирать сморчки и обабки, клюкву и бзднику, врачевать ячмени и заговаривать зубы, плести бредни и морды, солить максу (печень трески), холостить кабанчиков, кроликов, нутрию.
   Мечтал Николай знать толк в гостьбе домами и фамилиями, слыть тамадой и хлебосолом, под винным паром придумывать прозвища танцорам и пугать детвору мрачными россказнями о Магнитной горе...   
   Всё это потом, в иных обстоятельствах... На данном этапе в формуле "Бери больше - кидай дальше. Пока летит - отдыхай" заключалось разумное чередование труда и отдыха при временной невозможности совместить то и другое.
   Между тем, на четвёртом участке приключилось чёрт знает что: тягач расцепился с гружёнными вагонетками, а те в простоте душевной  понеслись под уклон. Познав восторг запредельных скоростей, вагонетки не вписались в поворот со всеми вытекающими последствиями. Упомянутый же тягач, не ощутив потери, совершал бодрую ходку к рудоспуску.
   Прибыл поднятый по утечке информации инженер Прокопий Тусида. Шедший впереди слуга нёс фонарь. Оба были одеты во всё чёрное.
   - Жертв нет! - обрадованно сообщили ему горняки.
   Учёный схоласт поздоровался с каждым за руку, но, осмотрев место происшествия , остолбенел.
   - Вы меня конфузите, хлопцы. Мы так не договаривались.
   - В глубине души каждый из нас человек порядочный. Но без орденов и похвальных грамот выглядим как безусловные проходимцы, - для отвода глаз винился звеньевой Канюков Степан, из семьи военнослужащего.
   Подобно корневищу тысячелетнего дерева, в непроглядной темноте ветвились панельные штреки, заезды, вентиляционные выработки и сбойки породы. Косыми жилами пересекались целики, поддерживающие кровлю. По жилам, запечатанное в кварц и кальцит, таилось малое достояние республики: баритовые розы и зёрна борнита, зернистые агрегаты халькозина и блёклой руды, и щётки азурита, и волосоподобный куприт, натёчные массы галенита, кристаллы халькопирита со штриховкой на гранях, малахитовые почки и корочки и упоминаемые в летописях "косички".
   Разлагая анкерные болты, сочилась по стенам влага. Из ширинок, выемок для резных украшений, щерились химеры.
Угрожающе покурив, инженер Тусида уехал без предупреждения, чтобы избежать тяжести расставания.
   - Ездиют тут кокаиновые бароны... В поганых же варварских странах бысть печаль и уныние и страх мног, - огрызнулся Коля, оглядываясь.
   Хочешь, не хочешь, надлежало штурмом грызть прессованный лом на доли. А мелкий хлам потом как-нибудь сам рассосётся.
Николай высадил пригревшегося Подполковника на трубопровод и потюкал электродом по ржавому рештаку.
   - Дуй, Викторишвили, на полусогнутых к трансформатору, а когда помашу лампадой, врубай фазу, - окликнул Коля стажёра Лаптандера Виктора, сына шамана.
   Не приказ, но личную просьбу исполнил стажёр.
   Короткая вспышка озарила панель, и шмякнулось оземь грузное тело.
   Скорбя, расступились шахтёры перед запыхавшимся Лаптандером: поперёк рельсов, головой под колёсами, лежал Николай Дарданелл, картинно вывернув ступни.
   - Что ж ты натворил, Виктореску? Только этого нам ещё не хватало... Судить тебя надо. Офицерским судом революционной чести прапорщиков! - в сердцах воскликнул звеньевой.
   - Николай-калкалай фонарик махал - я фазу врубал. Он так говорил, - глотал слёзы Виктор.
   Помолчали, потупясь, непроизвольно нюхая тело.
   - Не бери в сердце, Викторман, - шевельнулся Николай. - Привыкай к нашему однообразному юмору.
   - Я... этот тёмный проклятый яма... больше один секунд не работал... - прохрипел Виктор и, нахохлившись растворился в дальнем углу.
   Битва с железным змеем подвигалась с переменным успехом. А время шло, сагаты тикали. Кобель Подполковник, стряхивая сытую дрёму, потянулся и зевнул. Поискал глазами Николая, напоминая: "Так что у нас там насчёт животных жиров?" Выкусил насекомое и мягко спрыгнул в застойную жижу.
   Почему всё-таки лужа оказалась под напряжением? Кто недоглядел? Другими словами, произошло явление, которое и теперь ещё объяснить совершенно нельзя.
   Сотрясаемый амперами Подполковник взвыл, передавая звуком оттенки боли вплоть до агонии.
   В тот же миг подоспевший Николай носком сапога хладнокровно вышиб пса на сухое место, но обезумевшее животное понеслось прочь, заменив пассажи виртуозного глиссандо в терциях, секстах и октавах на истеричное тремоло.
   ... Ступал отверженный Виктор Лаптандер по Лопскому берегу, гораздо низкому и песчаному по осыхающим камням. Внимал раассудку своему и отпускал обиды хулителям своим. Подобно звукам лиры Пифагора восходили и нисходили созвездия. С шипением полоскалось в Гандвике закатное солнце.
   Нёс Виктор венок из розовых водорослей, вдыхая йодистый аромат, напевая вполголоса: "На горах я сею сосны, на холмах я сею ели, сею я по рвам берёзы. Высоко растут деревья..."
   Видел Виктор в убылой воде неизречённое множество рыб. Возжелав рыб тех, извлекал мережу. Но не было рыбы в ней, а был состарившийся человек, поражённый болезнью. Был весь гноен он, червями кипя и смрад велий из себя изпущаши. Лежал и глаголел старец:
   - Не ешь из корыта, любезный сын мой, не носи тулупа. Повинуйся без лукавства жене своей, не зови ****ью. Умоли её о неправдах своих, милостива бо есть и помилует тя...
   В сумерках брёл Виктор к очагу своему, не имея ножа.
   Буксовали у освещённых окон экипажи под лаком и никелем. Дивился им Виктор и трогал их.
   Толклись по прихожей членораздельно от дам братья-шаманы. В карауле безмолствовали, упреждая:
   - Тс-с!
   Висели одежды добрые: кухлянка, достигающая колен; наружные борцовские штаны из камуса с кистями из ремешков; футляр для пениса и торбаса с короткими голенищами; перчатки из камуса же с тремя пальцами и боа из росомахи и малахай.
   Сияли в зале подносы на деревянных столбах. На первом - денги златые червоные и серебряные пруты. На втором - наряды конские дорогие, сосуды древних веков: янтарные,корольковые и из костей слонов. На третьем - ириски из нефти, галеты, фундук и изюм под глазурью для гостьбы толстотрапезной.
   Сказали шаманы в роли душеприказчиков:
   - Поев вола и барана и голубя, возлёг почётный гость наш с женою твоей. Мыла ноги султану жена твоя и покорно воду пила. И оба не побрезговали винцом.
   Слушал муж за пологом борьбу туловищ в огневой ласке: и хруст аорт при выматывающей душу болтанке, и всхлипы в вакууме, и шикшиканье, и бормотание имён при несовпадении размеров.
   Пользуясь случаем, крался он в войлочных шлёпанцах к третьему блюду, длань запуская в конфеты, персты же зело растопырив. Ахнули гости. За пологом вой вдруг раздался, в руку Лаптандера впились калёные стрелы...   
   - Чего? Я - детям... - удивился Лаптандер и отворил глаза от постыдного сна.
   И высветила лампа оскаленное чудовище, мчащееся по штреку во весь опор. Горели накачанные дурной кровью глаза, и дыбом стояла шерсть, облитая грязью. Истошно выл зверь и дышал смрадом, вываливши язык.
   Неведомая сила подбросила Виктора с насиженного места, и припустился он наутёк на отёкших ногах, не разбирая пути.


                *   *   *


   На Севере диком под пеленой снега, изрытого застругами, непоколебимо стоит сарай. Неподалёку, у выкопанной впрок ямки, чешет затылок анонимный бульдозерист.
   На паперти у ламповой ни души. Лишь седой бровастый Полковник лёгкой трусцой описывает круги, ступая след в след.
   Небо пасмурное. Без остановки порошит снег.
   ... Витю Лаптандера случайно найдут через восемнадцать лет в одной из сбоек давно отработанного горизонта. Опознают истлевшее тело по документам в бумажнике. В нём же обнаружат малую толику не имеющих хождения ассигнаций да серое фото усталой женщины с двумя улыбающимися детьми.
   Ветераны рудника "Светлый Путь", поскрипев суставами, вспомнят, что да, действительно, ехали казаки, сорок тысяч лошадей, а с ними витязь Виктор-баши. Стоял за права рабочих, за высокую себестоимость добычи руды. Побатрачив в забое без году неделя, обернулся то ли сизым соколом, то ли белым лебедем.
   С другой стороны, опосля привечала какого-то сына шамана пьяная вдрызг доцент, кандидат наук. Якобы домогался её тела охальник и требовал обслужить, обсазанить по высшему чину, но в долг, суля и материи шёлковые, и сукно, и юфть, и сыромять на оленью упряжь. Оттого и решили в посёлке, что загусарил Виктор-заде и малодушно скрывается от алиментов без достаточных оснований за драконовыми зубами недоступных гор Баррынга.
   Такова уж особенность частной жизни, что никто-никто на этой грешной земле, увы, не знает своего часа.