медленный огонь

киноварь
оправившихся к вечеру небес,

туман

и этот город, где
мы расплетаем
наши спутанные головы,
сидя на лавках
и выискивая в перьях вшей
(есть одна желтая,
правее Мьюзик-Холла,
от места казни декабристов
как раз через янтарный
Кронверкский проток)

где извиваются
со жгучей близостью
готовые всегда
отбросить кожу,
клейкие, как слезы
на вишневом дереве,
наши с тобой
окольные пути,
и кто чей вьюн,
и кто кого удавит,
кто кого выпрямит,
и надо ли?
на выпаханном поле
овладевают чайки вороном,
открыв глаза, я вижу,

как я удаляюсь
за собой
среди чухонских нимф
и каши
со льдом,
несахарным песком,
слюной мерцающим соском,
узлами чьих-то пряж
и впрок насученных ладонных линий,
где-то там я
и ты еще меня не знаешь,
четыре пса
мой охраняют дом,
глядят с крыльца,
как каменные львы,
за возбужденною
полураздетой парой,
приникшей, нет,
придавленной к земле,
любители театра
дель-арте,
перчаточной миниатюры,
может быть,
совсем чуть-чуть Нерона –
в не самый светлый путь
собрались провожать,
и где-нибудь еще,
совсем уж, почитай, неблизко,
раз кто-то вдруг решил прервать
мой экзекуционный транс
________________________

Не то что бы он в наших сердцах,
но делается иногда спокойно.
И несколько часов ты была
за эти годы почти легка,

как радость неповиновенья.
Как выпущенный в бездну груз,
и длинный шнур разматывается.
Все всегда зачем-то в каждой повести.

И если отвернусь, ты воешь на луну,
драконьей кровью был давно отмечен
столб на воротах и наш соломенный,
почти воздушный змей.

Как наш покой. Признаюсь сейчас я,
едва ли,
что не хочу я тебя трогать
вот так вот дрожащей рукой.