Начало я

Все вокруг белое. Настолько белое, что глаза мои первое время не могли выдержать такого напора. Взгляду было не за что зацепиться. Не на чем сфокусировать внимание. Да и есть ли это внимание в арсенале моих возможностей? Непонятно, где верх, где низ. Координаты все сбиты, и нет предела смотрению. Даже не понять - смотрю ли я? Я ли смотрю?
Как я здесь оказался? - не знаю. Как отсюда выбраться? - не знаю. Знаю, что до этого было по-другому. Но даже это знание пока не оформлено в мысли. До этого было темно, тепло, более плотно ощущалось пространство. Было так хорошо, что я никогда бы не стал думать о себе. Представлять себя. Выстраивать себя наподобие других.
Эти другие появились не сразу. Сначала я ощутил как, что-то наполняет меня. Что-то теплое. Мне было непонятно откуда это приходит. Да и куда, собственно, приходит, тоже было неясно. Просто тревога улеглась. Стало опять спокойно и темно. Я засыпал. Так происходило неоднократно. Сначала все вокруг белое, потом спокойно и темно. Я даже немного привык к этому и мог рассчитывать, что белое безграничное пространство, голод и, связанная с этим тревога, обязательно сменится несравнимым наслаждением и ощущением безопасности.
В этой череде тревог и наслаждений можно было жить. Но внешний мир, самые его зачатки и самые зачатки меня начали появляться тогда, когда произошло одно любопытное событие.
После очередного тревожного пребывания в белом разряженном пространстве, в котором чувствовалась немыслимая бесконечность чего-то вроде себя, я вновь со всей радостью ощутил наполняющую теплоту. Тотальный комфорт, после которого уже ничего не беспокоило. Но тут же я почувствовал повторное наполнение, повторное ощущение наслаждения. Между этими наслаждениями была пропасть! Разница была колоссальной! И заключалась она в том, что первое наслаждение я придумал себе сам, на основе опыта предыдущих наслаждений, которые сменяли тревогу. И теперь уже не известно, сколько таких фантазий было до! Важно, что теперь мне понятна разница. Вернее сказать не понятна, а просто вписана в первый опыт различения. Но именно с этим опытом, всё смешалось. Смешалось, и вместе с тем, стало выстраиваться в какое-то подобие логики.
Появилась первая конструкция восприятия, которая заключалась в сравнении. Сравнивались три состояния. Первое - чувство тревоги и незащищенности в безгранично белом пространстве. Второе – галлюцинаторное состояние наполненности и покоя. И третье – более лучшее, настоящее состояние наполненности и покоя. Эти состояния чередовали друг друга в различных комбинациях, всё больше запутывая представления о них, все больше создавая структуру или матрицу восприятия.
Теперь белое пространство стало не совсем белым. Оно стало разным – то белое, то чуть потускнее, то совсем темным в моменты переживания удовольствия. Когда приходило чувство насыщения и тепла, то вместе с ним появлялось нечто округлое, сферическое. Оно появлялось, как предвестник того, что сейчас будет хорошо, спокойно и темно. Все больше приближаясь, оно сливалось со мной, и всё моё существо наполнялось энергией, которую невозможно было сразу воспринимать в чистом виде.
Я засыпал, и просыпался от того, что кричал и плакал, требуя возвращения этого сферического объекта – предвестника спокойствия и удовольствия. Если он долго не появлялся, я сам себе его выдумывал, успокаивался и засыпал голодным. Разницу между выдуманным и настоящим сферическим объектом можно было ощутить лишь тогда, когда за одним следовал другой. Только в сиюминутном сравнении. Каждый раз, когда такое сравнение происходило, весь предыдущий опыт наслаждения переписывался. Задним числом вносились поправки, которые выстраивали мое отношение к кормлению. Я не мог отличить, где хорошая настоящая грудь, а где плохая – ту которую я сам себе придумываю – она ведь плохая потому, что пуста, неспособна удовлетворить реально. И мне не было известно, что одна грудь существует, а другая нет. Я представлял их как два разных одинаково существующих объекта! Я злился, что мне не понять где какая грудь. И очень злился на плохую. Да и на хорошую злился от того, что она не единственная грудь вообще. А она была единственной. Просто если бы она приходила еще чаще, то вторая плохая грудь не появилась бы. Всё из-за этой невыносимой белой пустоты. Впрочем она уже не была такой белой. Там появились какие-то фигуры, смутные очертания, линии. Стало не так тревожно там находиться. И все-таки тревожно.
У меня начали резаться зубки. Я стал кусать грудь. Выражать ей свой протест. Потом появились голоса, руки, ноги, части лиц. Белое пространство наполнялось множеством того, что мне ещё предстояло познать. Но мне до сих пор казалось, что это всё части меня. И со временем становилось понятно, что это не так. Когда это стало проясняться, я мог уже разглядеть части собственного тела. Управлять ими. Я почувствовал что-то похожее на границы собственного тела. Приходила уже не только грудь, но и что-то побольше. И голос что-то напевал, и я чувствовал касание кожа к коже. Фантазии о плохой груди перестали тревожить. Ведь хорошая грудь существует и она никуда не исчезла, когда я её кусал. Она на моей стороне. Всё на моей стороне. Можно играть.
Долго играть не получается. Как-то все непонятно в этом мире. Это очень выматывает. Грудь мне – и я буду спать! Так продолжалось какое-то время. Люди стали похожи на людей. Опыт сравнения удовольствия и неудовольствия, существующего и фантазматического, усложнялся, рассеивался, деконструировался и собирался вновь, создавая картину мира и меня самого, вписанного в эту картину.
Я уже мог ходить. Хорошо всех видел, но никогда не видел себя целиком. Отсюда и возникало смутное сомнение в собственном существовании, которое, конечно, мной не осознавалось. Осознавать ещё пока было не кому. Были только предпосылки меня. Фрагменты меня. Собирая их в своем воображении по образу и подобию других, я мог смутно представить себе свое тело, а затем и свою персону.

В коридоре, куда я направился, стоял, облокотившись на стену, какой-то огромный блестящий предмет. Он был, наверное, раза в три больше меня. Я поравнялся с ним и увидел своё отражение. Чуть-чуть подпрыгнул, присел. Повалился на пол. Поднялся и подошел поближе. С этого момента происходит история моего я. Мне стало ясно, что я есть во внешнем мире. Что есть внешний мир и я - на периферии фантазма и того, что называют реальностью. Хотя, конечно, я не формулировал это именно через мысли. Все это было в опыте, в бессознательном кружении, среди абсолютов бытия и небытия.